Перелетный кабак
страница №6
...нника, - продолжал Дориан, рассеянно кивая,чтобы отпустить слугу. - Вспомните того священника, которого попросили
сказать проповедь о трезвенности, и он начал словами: "Да не покроют нас
воды потопа". Не вам вызывать потоп. Вы запретили пиво! Вы отнимите у Кента
хмель, у Девонши-ра - сидр! Судьба кабака решится в этой комнате!
Берегитесь, как бы ваша судьба не решилась в кабаке. Берегитесь, не то
англичане сядут судить вас, как судили многих. Берегитесь, не то
единственным кабаком, от которого бегут, как от чумного, станет тот, где я
сейчас пью, ибо хуже его нет и на большой дороге. Берегитесь, не то это
место сравняется с тем, где матросы бьют девок". Вот что я сказал бы. - И он
весело встал. - Вот что я скажу. Не вывеску "Старого кабака" сметут с земли,
- пылко закричал он, по-видимому, лакею, - не вывеску, а вашу булаву!
Лорд Айвивуд с мертвенным спокойствием смотрел на него; новая мысль
озарила его плодоносный ум. Он знал, что поэт возбужден, но не пьян, и может
сказать речь, даже очень хорошую. Он знал, что любая речь, хорошая или
плохая, разрушит его планы и даст кабаку возможность летать, где он хочет.
Но он помнил, что бдение
в лесу и старый ликер могут вызвать не опьянение, а нечто более
естественное.
Дориан снова сел и провел рукой по лбу.
- Наверное, ты скоро будешь говорить, - сказал он, глядя на стол. -
Пошли за мной. Я забыл, как тут что делается, и очень устал. Ты пошлешь?
- Да, - ответил лорд Айвивуд.
Молчание царило вокруг, пока он не прибавил:
- Дебаты очень важны, но в некоторых случаях они скорее мешают, чем
помогают.
Ответа не было. Дориан все еще глядел на стол, но веки его опустились.
Почти в тот же миг сонливый член кабинета появился в дверях и вяло махнул
рукой.
Филип Айвивуд приладил костыль и посмотрел на Дориана. Потом он
проковылял по комнате, оставив в ней спящего. Впрочем, оставил он не только
спящего, но и незажженную сигару, и свою честь, и Англию своих предков -
словом, все, что отличало дом над рекой от грязного кабака. Он поднялся
наверх и ушел через двадцать минут. То была его единственная речь без тени
красноречия. И с этого часа он стал фанатиком, чья пища - одно лишь будущее.
Глава 18
РЕСПУБЛИКА МИРОЛЮБИЯ
В деревушке, возле Уиндермира, а может - там, где жил Вордсворт, вы
найдете домик, и в нем старичка. Пока что все естественно; вы познакомитесь
с благодушным, даже шумным человеком преклонных лет, чье лицо похоже на
яблоко, а борода подобна снегу. Он покажет вам своего отца, с бородой
подлиннее, но тоже вполне бодрого. А потом они вместе покажут неофиту див-
ного дедушку, который прожил больше ста лет и очень этим гордится.
По-видимому, такими чудесами он обязан молоку. Старший из трех
старичков охотно и подробно расскажет вам о молочном питании. Остальные его
радости сводятся к арифметике. Некоторые считают свои годы с ужасом;
он считает их с юношеским восторгом. Некоторые собирают монеты или
марки; он собирает дни. Репортеры расспрашивали его о временах, которые он
прожил, но ничего не почерпнули, кроме того, что он перешел на моло- ко
примерно в том возрасте, когда все мы приобщаемся к другой пище. На вопрос,
помнит ли он 1815 год, он отвечал, что именно тогда обнаружил целебные
свойства особого молока, впоследствии названного горным. Его арифметическая
вера не помогла бы ему понять вас, если бы вы сказали ему, что за морем, на
большом лугу, недалеко от Брюсселя, его школьные товарищи обрели в том году
любовь богов, умерев молодыми.
Конечно, этот бессмертный род обнаружил сам доктор Мидоус, и построил
на нем свою философию питания, не говоря о домиках и молочных фермах
Миролюбца. Философия эта привлекала многих из богатого, избранного круга -
молодых людей, готовящихся к старости, старцев в зародыше. Мы преувеличим,
если скажем, что они ждали первой седины, как ждал усов несравненный
Фледжби; но мы вправе сказать вам, что они презрели красоту женщин,
дружеские пиры и славную смерть на поле брани ради призрачных радостей
второго детства.
Миролюбец был, как теперь говорится, городом-садом. В кольцо молочных
ферм и каких-то мастерских вписывалось кольцо хорошеньких домиков, и все это
располагалось на лоне природы. Без сомнения, такая жизнь полезней, чем
фабрики и дома наших городов, и отчасти поэтому, главным же образом - из-за
горного молока, д-р Мидоус и его питомцы выглядели неплохо. Деревня
лежала в стороне от больших дорог, ничто не мешало обитателям
наслаждаться тишиной небес, прохладой лесов и методами д-ра Мидоуса, пока в
самую середину Миролюбца не въехал однажды маленький грязный автомобиль.
Остановился он у треугольного островка травы, и два человека в больших
очках, один - высокий, другой - низенький, встали на этот островок, как
клоуны на арену; что недалеко от истины.
Прежде чем въехать в деревню, люди эти остановились у ручейка,
водопадом спадавшего в речку. Там они сняли куртки, поели хлеба, купленного
в Уиддингтоне, и запили его водой из реки, которая текла к Миролюбцу.
- Я что-то пристрастился к воде, - сказал высокий рыцарь. - Раньше я ее
боялся. В теории ее нужно давать только тем, кто упал в обморок. Она
полезней им, чем бренди, да и стоит ли тратить бренди на людей, упавших в
обморок? Теперь я не так строг. Я не думаю больше, что воду надо отпускать
по рецепту. Юность сурова, невинность нетерпима. Я полагал, что, поддавшись
искушению, стану запойным пьяницей. Но теперь я вижу, чем хороша вода. Как
приятно ее пить, когда мучает жажда! Как весело она журчит и сверкает! Да
она совсем живая. Собственно говоря, после вина это лучший напиток.
Хмель хорош для перепоя,* А водица - для поста;
Божий дар нам - эти двое:
Он - могуч, она - чиста. Всякий вид питья иного, Пусть хоть с неба
послан он, Не сказав худого слова, Дружно выплесните вон!
Чай, к примеру, - гость восточный, Желтолицый мандарин;
Он, надменный и порочный, Наших женщин властелин:
Семенят они оравой
За его косицей вслед,
И, как весь Восток лукавый,
Если крепок - он во вред.
Чай, хотя и чужестранец, Как-никак аристократ;
Что касается Какао - Тот наглее во сто крат:
И слащав он, и вульгарен, Проходимец он и плут, - Пусть же будет
благодарен, Что его еще и пьют!
А поток шипучей, жгучей, Минеральной чепухи Пал на нас, как гром из
тучи, Как возмездье за грехи:
Опозорили пьянчуги Имя доброе Вина - И за то теперь на муки Газировка
нам дана,
Честное слово, вкусная вода. Какого же она урожая? - Он задумчиво
почмокал. - По всей вероятности, тысяча восемьсот восемьдесят первый год.
- Вообразить можно что угодно, - сказал рыцарь пониже. - Мистер Джек,
он любил шутить, подавал иногда воду в ликерных рюмках. Все хвалили, кроме
старого адмирала Гаффина, который заметил, что ликер
отдает маслинами. Но для нашей игры вода подходит лучше всего.
Патрик кивнул; потом сказал:
- Не знаю, смог ли бы я ее пить, если бы не утешался, глядя на это. - И
он стукнул по бочонку. - Когда-нибудь мы еще попируем. Похоже на сказку,
словно я таскаю сокровище или сосуд с расплавленным золотом. И потом, мы
можем развлекать людей... Какую же это шутку я придумал утром? А, вспомнил!
Где эта жестянка с молоком?
Следующие двадцать минут он усердно возился с жестянкой и бочонком, а
Пэмп смотрел на него не без тревоги. Потом капитан поднял голову, сдвинул
рыжие брови и спросил:
- Что это?
- О чем ты говоришь? - не понял его спутник.
- Об этом, - отвечал Дэлрой, указывая на человека, идущего по дороге,
вдоль реки.
У человека была довольно длинная борода, очень длинные волосы, ниже
плеч, и серьезный, упорный взор. Одежду его неопытный Пэмп принял за ночную
рубашку, но позже узнал, что это - туника из козьей шерсти, в которой нет ни
волоска столь пагубной овечьей. Быстро ступая босыми ногами, он дошел до
излучины, резко повернулся, словно сделал дело, и направился вновь к
образцовой деревне Миролюбец.
- Наверное, он из этой молочной обители, - неиз-лобиво сказал Хэмфри
Пэмп. - Они, я слышал, не в себе.
- Это бы ничего, - сказал Дэлрой. - Я и сам иногда схожу с ума. У
сумасшедших есть хорошее свойство, последняя их связь с Богом: они логичны.
Что же общего между молоком и длинными волосами? Почти все мы питаемся одним
молоком, когда у нас нет волос. Прикинем так: "Молоко - вода - бритье -
волосы".
Или так: "Молоко - добродетель - злодейство - узник - волосы"... А чем
связаны излишек волос и недостаток обуви? Подумаем. Может быть: "Волосы -
борода - устрица - пляж - босые ноги"? Человеку свойственно ошибаться,
особенно когда любую ошибку называют теорией, но почему все эти кретины
живут вместе?
- Так уж всегда бывает, - сказал Хэмфри. - Ты бы посмотрел, что
творилось в Крэмптоне, на этих образцовых фермах. Я все пойму, капитан, но
зачем топить гостей в навозе? - Он виновато кашлянул. - Это нехоро-
шо.
Продолжить ему не удалось, ибо он видел, что друг его складывает на
сиденье жестянку и бочонок, а потом садится сам.
- Вези меня! - сказал Дэлрой. - Вези меня туда, к ним. Сам понимаешь.
Прежде чем доехать до центра деревни, они остановились еще раз. Следуя
за волосатым человеком в козьей тунике, они увидели, что он вошел в домик на
окраине и, к их великой радости, немедленно вышел, сделав свое дело с
невиданной быстротой. Однако, присмотревшись, они установили, что это другой
человек, в точности похожий на первого. Пронаблюдав несколько минут, они
поняли, что домик непрестанно посещают члены молочно-козьей секты в своих
незапятнанных одеждах.
- Наверное, это их храм, - предложил Патрик. - Тут они приносят в
жертву стакан молока. В общем, я знаю, что мне делать. Только подождем, пока
они успокоятся, очень уж мелькают.
Когда последний из волосатых исчез на дороге, Патрик выскочил из
автомобиля, яростно вонзил в землю шест и тихо постучался в двери.
Двое длинноволосых, босых идеалистов поспешно
попрощались с хозяином, на удивление плохо подходившим к отведенной ему
роли.
Оба, и Пэмп, и Дэлрой, никогда не видели такого угрюмого человека.
Багрянец его лица говорил не о веселье, а о несварении мозга. Темные усы
уныло повисли, темные брови хмурились. Патрик подумал, что такие лица бывают
у обездоленных пленников, но никак не вяжутся с учеными совершенствами
Миролюбца. Все это было тем удивительнее, что он явно процветал. И хорошо
скроенный пиджак, и просторная комната о том свидетельствовали.
Но удивительнее всего было, что он не проявлял удивления,
приличествующего джентльмену, в чей дом заходят чужие. Скорее можно сказать,
что он чего-то ждал. Пока Дэлрой просил прощения и вежливо справлялся о
расположении деревни, глаза хозяина, напоминавшие вареный крыжовник, глядели
на гостей, на шкаф и на окно. Наконец он встал и посмотрел на дорогу.
- Да, сэр, очень здоровое место, - сказал он, глядя сквозь решетку. -
Очень здоровое... черт, что им нужно?.. В высшей степени. Конечно, есть свои
странности...
- Пьют одно молоко? - спросил Дэлрой.
Хозяин неприветливо посмотрел на него, проворчал:
- Так они говорят...
И снова обернулся к окну.
- Я его купил, - сказал Патрик, поглаживая любимую жестянку, которую он
держал под мышкой, словно не в силах расстаться с изобретением Мидоуса. -
Хотите стаканчик?
Вареные глаза увеличились от злобы или от другого чувства.
- Что вам нужно? - зарычал хозяин. - Вы кто, сыщики?
- Мы распространяем горное молоко, - отвечал капитан с невинной
гордостью. - Не желаете?
Растерянный хозяин взял стаканчик безупречной жидкости и отпил. Лицо
его преобразилось.
- А, черт меня побери! - сказал он, широко улыбаясь. - Вот так штука.
Забавник вы, я погляжу. - Он снова беспокойно огляделся.
- Что-то я не совсем понимаю, - сказал Патрик. - Мне казалось, по
нынешнему закону с вывеской пить можно, а без вывески нельзя.
- По закону! - с неописуемым презрением сказал хозяин. - Эти несчастные
скоты не боятся закона, они боятся доктора.
- Боятся доктора? - простодушно переспросил Дэлрой. - А я слышал, что
Миролюбец - самоуправляющаяся республика.
- Какая там к черту республика! - отвечал хозяин. - Ему принадлежат эти
дома, он может всех выгнать на мороз. И налог платит он. Они без него
перемрут через месяц. Закон, еще чего! - И он фыркнул.
Потом, поставив локти на стол, объяснил подробнее:
- Я пивовар, у меня была большая пивоварня. Во всей округе только два
кабака были не мои, но у них отобрали разрешение. Десять лет назад вы могли
увидеть по всему графству мои вывески, "Пиво Хэгби". Потом пришли эти
чертовы радикалы, и лорд Айвивуд им поддался, и разрешил доктору скупить
землю, и запретил все кабаки. Пиво продавать нельзя, чтобы он продавал
молоко. Спасибо хоть я торгую понемножку. Конечно, доходы не те, очень
боятся доктора. Он, гадюка, все вынюхает!
И хорошо одетый хозяин сплюнул на ковер.
- Я сам радикал, - довольно сухо сказал ирландец. - Насчет
консерваторов обращайтесь к моему другу Пэмпу, он посвящен в их глубочайшие
тайны. Но что радикального в том, чтобы есть и пить по указке сумасшедшего
только потому, что он миллионер? Ах, свобо
да, свобода! Какие сложные и даже низкие вещи творятся во имя твое!
Лучше бы дали пинка старому кретину! Ботинок нет? Вот почему им не дают
обуться! Тогда скатите его вниз по лестнице, он будет только рад.
- Как тебе сказать... - задумчиво проговорил Пэмп. - Тетушка мастера
Кристиана так и сделала, но женщина - это женщина, сам понимаешь.
- Вот что! - вскричал возбужденный Дэлрой. - Созовете вы их, если я
воткну вывеску? Поможете мне? Закона мы не нарушим и драки не будет.
Поставьте вывеску и торгуйте. Войдете в историю как освободи- Г тель.
Бывший владелец пивоварни угрюмо смотрел на стол. Он был не из тех
пьяниц и не из тех кабатчиков, в ком легко пробудить мятежные чувства.
- Ну, - сказал капитан, - пойдете вы со мной? Будете говорить:
"Слушайте, слушайте!", "Сущая правда!", "Какое красноречие!"? Едемте, в
автомобиле место найдется.
- Хорошо, я пойду, - мрачно отвечал Хэгби. - Раз у вас есть разрешение,
можем опять торговать, - и, надев цилиндр, пошел к автомобилю вслед за
капитаном и кабатчиком. Образцовая деревня была неудачным фоном для
цилиндра. Более того, именно цилиндр выявил особенно четко всю ее
странность.
Стояло прекрасное утро. С рассвета прошло несколько часов, но край
небес, касавшийся леса и холмов, еще украшали призрачные облачка, розовые,
зеленые и желтые. Однако над ними небо становилось бирюзовым, а выше -
сверкало синевою, в которой сталкивались огромные кучевые облака, словно
ангелы кидались подушками. Домики были белыми, и потому казалось (употребим
еще один образ), что именно они сгрудились теперь в небе. Правда, на домиках
там и сям виднелся яркий мазок, как бы нанесенный кистью великаньего
дитяти, где оранжевый, где лимонный. Крыты они были не соломой, а
сине-зеленой черепицей, купленной за сходную цену на выставке прерафаэлитов,
и, несколько реже, еще более изысканной терракотовой плиткой. Домики не были
ни английскими, ни уютными, ни уместными, ибо их создали не свободные люди,
строящие для себя, а причуды спятившего лорда. Но если рассматривать их как
селение эльфов, они могли считаться хорошей декорацией для действий,
достойных пантомимы.
Боюсь, что действия капитана были ее достойны. Начнем с того, что
вывеску, ром и сыр он оставил в автомобиле, но скинул куртку и стоял на
островке травы в косматой, как трава, форме. Еще косматей были его волосы,
которые мы не можем сравнить и с алыми восточными джунглями. Почти важно
вынул он большую жестянку, с благоговением опустил на островок и встал рядом
с нею, серьезный, даже строгий, словно Наполеон рядом с пушкой. Потом он
вынул шпагу и заколотил по металлу сверкающим лезвием, отчего оглушенный
мистер Хэгби выскочил из автомобиля и отбежал, заткнув уши. Пэмп остался за
рулем, хорошо понимая, что уезжать придется быстро.
- Собирайся, собирайся, собирайся. Миролюбец! - орал Патрик, с трудом
приспосабливая "Зов Макгрегора" к своему инструменту. - Ты беден, беден,
беден, Миролюбец!
Два или три козла узнали мистера Хэгби, виновато потупились и осторожно
подошли поближе; а капитан заорал, словно перед ним была армия:
- Друзья и сограждане! Отведайте настоящего, неподдельного горного
молока, за которым Магомет пошел к горе! Прямо из страны, где реки текут
молоком и медом, что было бы довольно противно, если бы не его качества!
Отведайте нашего молока! Все другие - подделка! Кто проживет без молока?
Даже кит не проживет.
Если у кого-нибудь есть ручной кит, пришел его час! Только взгляните!
Вы скажете, что на него не взглянешь, ибо оно в банке, - так смотрите на
банку! Это ваш долг! Когда долг шепчет: "Сделай!", - взревел он, - сердце
отвечает: "Сейчас". А где долг, там и банки, банки, баннн-ки! - И он ударил
по банке с такой силой, что вся округа зазвенела.
Речь эта доступна критике, если вы сочтете ее предназначенной для
изучения, а не для сцены. Летописец (чья цель - истина) вынужден сообщить,
что успеха она достигла, поскольку граждан Миролюбца привлек голос человека,
орущего, как целое племя. Есть толпы, которые не хотят восстать, но нет
толпы, которая бы не хотела, чтобы кто-нибудь восстал вместо нее; это
необходимо помнить самым благополучным олигархам.
Но успех достиг апогея, как ни прискорбно, когда Дэлрой угостил
добровольцев своим несравненным напитком. Одни окаменели. Другие согнулись
от хохота. Кто-то чмокал. Кто-то кричал. И все глядели сияющим взором на
удивительного проповедника.
Однако сияние угасло по той причине, что к ним присоединился старичок,
маленький старичок в белом полотняном костюме, с белой бородкой и белым, как
одуванчик, пухом на голове. Каждый из собравшихся мог бы убить его левой
рукой.
Глава 19
ГОСТЕПРИИМНЫЙ КАПИТАН
Доктор Мидоус (мы не знаем, точно ли так он звался у себя на родине)
увидел свет в немецком городке, и две его первые книги были написаны
по-немецки. Они же остались лучшими; ибо он питал тогда искреннюю любовь к
естественным наукам, и ее портила лишь
ненависть к тому, что он звал суеверием, а многие из нас считают душой
человеческих сообществ. Первый пыл особенно сильно проявился в первой книге,
где усатость некоторых женщин сопоставлялась с их высоким умственным
развитием. Во второй книге он ближе подошел к суевериям и доказал всем, кто
ему поверил, что прогресс движется все быстрее, а миф о Христе объясняется
алкогольным слабоумием. Потом, к несчастью, он заметил установление,
именуемое смертью, и вступил с ним в спор. Не находя разумного объяснения
столь нелепому обычаю, он пришел к выводу, что виной тому традиция (слово
это означало для него "предрассудок"), и думал лишь об одном - как ее
обойти. Это сузило его кругозор; он утратил большую часть горького пыла,
смягчавшего атеизм его молодости, когда он был готов покончить с собой, лишь
бы оскорбить Бога, которого нет. Идеализм его становился все более
материальным. Он непрестанно менял гипотезы и теории, отыскивая самую
здоровую пишу. Не буду утомлять читателя рассказом о масляном периоде;
период морской травы всесторонне освещен в ценной работе профессора Нима; на
перипетиях же поры, посвященной клею, останавливаться жестоко. Приехав в
Англию, он нашел долговечных млекопийцев и основал на них теорию, поначалу -
искреннюю. К несчастью, она оказалась и выгодной. Горное молоко, открытое
им, приносило большие доходы, и доктора охватил еще один пыл, который
нередко приходит к старости и сильно сужает кругозор.
Естественно удивившись действиям Патрика Дэлроя, он не утратил
достоинства, хотя и вознегодовал, ибо не привык, чтобы в этом краю
обходились без него. Сперва он сурово предположил, что капитан украл
жестянку на ферме, и послал работников все пересчитать; но Дэлрой его быстро
успокоил.
- Я купил ее в Уиддингтоне, - сказал он, - и с тех
пор не пью ничего другого. Вы не поверите, - прибавил он (и был
прав),-но я вошел в лавку совсем хилым, выпил горного молока, и вот,
пожалуйста.
- Вы не имеете права торговать моим молоком, - сказал доктор Мидоус с
едва заметным акцентом. - Вы у меня не служите. Я за вас не отвечаю. Я вас
не посылал.
- Я - ваша реклама, - сказал капитан. - Мы рекламируем вас по всей
Англии. Посмотрите на этого тощего, слабого субъекта. - Он указал на
сердитого Пэмпа. - Таков человек до употребления горного молока. А я -
после, - с удовлетворением закончил он.
- Вы посмеетесь в суде, - сказал доктор; акцент его усилился.
- С удовольствием, - согласился Патрик. - Нахохочусь вволю. Видите ли,
это не ваше молоко. У него совсем другой вкус. Достопочтенные джентльмены
подтвердят, что я не лгу.
Подавленные смешки разъярили гордого собственника.
- Если вы украли мою жестянку, вы вор, - сказал он. - Если вы что-то
добавили, вы подделыцик, то есть...
- Попробуйте "подделыватель", - сказал добродушный Дэлрой. - Принц
Альберт всегда говорил: "Изготовитель подделок". Старый добрый Альберт!
Прямо как вчера... Однако уже настал сегодняшний день, и мы ясно видим, что
молоко мое отличается от вашего. Я не могу описать вам его вкус (подавленные
смешки). Это нечто среднее между вкусом вашего первого леденца и вкусом
отцовского окурка. Мое молоко невинно, как небо, и горячо, как преисподняя.
Оно парадоксально. Оно отдает доисторической непоследовательностью -
надеюсь, все меня поняли? Те, кто пьет его особенно часто, проще всех на
свете, и оно напоминает им о соли, поскольку сделано из сахара. Выпейте!
Щедрым жестом гостеприимного хозяина он протянул доктору стаканчик.
Властное любопытство пересилило в душе немецкого врача даже его властную
гордыню. Он отпил; и глаза его полезли на лоб.
- Вы что-то подмешали к молоку, - наконец проговорил он.
- Да, - отвечал Дэлрой, - и вы тоже, иначе бы вы были мошенником.
Почему ваше молоко отличается от всякого другого? Почему стакан стоит три
пенса, а не пенни? Значит, вы подмешали чего-то на два пенса. Вот что,
доктор. Химик, которому я поручу анализ, человек честный. Я знаю двадцать
пять с половиной честных химиков. Давайте поладим на том, что он проверит
ваше молоко для меня, а мое - для вас. Что-нибудь вы прибавляете, иначе
зачем вам все эти колеса и насосы? Скажите мне, прошу вас, почему ваше
молоко такое горное!
Они долго молчали, толпа подавляла смех. Вдруг филантроп разъярился и,
тряся кулаками (ни один из этих англичан не видел такого жеста), закричал:
- А, я понял, что вы подмешали! Это алкоголь! Вывески у вас нет, так
что посмеетесь в суде!
Дэлрой поклонился и пошел к автомобилю, где развернул и вынул волшебный
шест с вывеской, на которой были нарисованы синий парусник и алый
Георгиевский крест. Воткнув ее в островок травы, он спокойно огляделся.
- Вот мой кабак, - сказал он. - Я готов смеяться в любом суде. Кабак
просторен и чист. Потолок высок, окна повсюду, кроме низа. Поскольку я
слышал, что пить без еды вредно, у меня, дорогой доктор, есть и сыр.
Попробуйте, вы станете другим человеком! Во всяком случае, мы на это
надеемся.
Доктор Мидоус страдал теперь не только от гнева. Вывеска сильно смутила
его. Как многие скептики, даже искренние, он почитал закон. Он очень боялся
(и не
просто боялся, было тут что-то лучшее), что его признают виновным в
суде или в полиции. Кроме того, его терзало то, что всегда терзает таких
людей в Англии: он не был вполне уверен, что законно, а что нет. Помнил он
только, что лорд Айвивуд, вводя и отстаивая свой акт, особенно подчеркивал
силу вывески. Быть может, если с ней не считаться, наживешь неприятности или
попадешь в тюрьму при всех своих деловых успехах. Конечно, он понимал, что
нетрудно ответить на эту чушь; что лоскуток травы при дороге - не кабак; что
вывески не было, когда капитан стал разливать ром. Но понимал он и другое: в
несчастном английском законе все это не важно. Он слышал не раз, как такие
же очевидные истины тщетно сообщали судье. Он знал в глубине души, что
Айвивуд его создал, но не знал, на чьей стороне этот могучий лорд.
- Капитан, - сказал Хэмфри Пэмп, впервые вставивший слово, - пора нам
уезжать, я что-то чую.
- Негостеприимный кабатчик! - гневно вскричал капитан. - А я для тебя
старался! Пойми, заря мира восходит над Миролюбцем. Я надеюсь, доктор Мидоус
выпьет еще стаканчик. Угощает брат Хэгби.
Говоря так, он щедро разливал ром, а доктор все еще слишком боялся
наших юридических хитросплетений, чтобы вмешаться. Но когда мистер Хэгби,
пивовар, услышал свое имя, он подскочил, отчего цилиндр его съехал набок,
потом встал тихо, потом принял стакан молока из рук капитана, и лицо его
заговорило прежде него.
- Сюда едет автомобиль, - тихо сказал Хэмфри. - Он будет у мостика
через десять минут и въедет вот оттуда.
- По-моему, - нетерпеливо сказал капитан, - ты и раньше видел
автомобили.
- Здесь их не было все утро, - отвечал Пэмп.
- Уважаемый председатель, - сказал Хэгби, вспомнив былые банкеты, - я
уверен, что все мы соблюдаем закон и ценим дружбу, особенно с нашим дорогим
доктором. Но поскольку наш друг с вывеской в своем праве, пришло время, я бы
так выразился, взглянуть на все шире. Действительно, грязные кабаки приносят
большой вред, темные люди пьют там по-свински, и дорогой наш доктор прав,
что очистил от них эти места. Но хорошо поставленное дело с большим
капиталом - совсем другая штука. Все вы знаете, чем я занимался, хотя
теперь, конечно, это бросил. - Козлы виновато посмотрели на свои копыта. -
Но кое-что я подкопил и охотно внесу свой вклад в "Старый корабль", если наш
друг позволит повести торговлю, как я это понимаю. Особенно если он немного
расширит помещение. Ха-ха! Наш дорогой доктор...
- Мерзавец! - взревел Мидоус. - Я тебе не дорогой! Ты у меня попляшешь
в суде!
- Это не деловой разговор, - рассудительно отвечал пивовар. - Вам
убытка не будет. У меня один потребитель, у вас другой. Поговорим как делец
с дельцом.
- Я не делец! - гневно вскричал ученый. - Я слуга человечества!
- Почему же, - спросил Дэлрой, - вы не слушаетесь вашего хозяина?
- Автомобиль переехал реку, - сказал Хэмфри Пэмп.
- Вы губите мои труды! - с искренней страстью воскликнул доктор. - Я
построил эту деревню, я слежу за ее здоровьем, я встаю раньше всех, пекусь о
людях, а вы все губите, чтобы продавать ваше гнусное пиво! И еще зовете меня
дорогим! Я вам не друг!
- Дело ваше, - проворчал Хэгби. - Но если зашел разговор, вы же сами
продаете...
Рядом остановился автомобиль, вздымая облако белой
пыли, и шестеро запыленных мужчин вышли из него. Очки и куртки не
скрыли от Пэмпа особую повадку полицейских. Единственным исключением был
длинный, тощий человек, который, сняв шлем, оказался Дж. Ливсоном. Он
подошел к невысокому старому миллионеру; тот сразу узнал его и пожал ему
руку, и они посовещались, глядя в какие-то бумаги. Потом доктор Мидоус
откашлялся и сказал толпе:
- Я рад сообщить, что эти нелепые планы запоздали. Лорд Айвивуд, со
свойственной ему быстротой действий, передает во все важные места, в том
числе - в это, необычайно справедливую поправку, которая как раз подходит к
случаю.
- Мы будем ночевать в тюрьме, - сказал Хэмфри Пэмп. - Я это чуял.
- Достаточно того, - продолжал миллионер, - что теперь подлежит
тюремному заключению всякий, кто продает спиртные напитки, не известив
полицию за три дня. Вывеска ему не поможет.
- Я знал, что этим кончится, - пробормотал Пэмп. - Сдаемся, капитан,
или попробуем убежать?
Даже наглость Дэлроя на мгновение утихла. Он растерянно смотрел в
бездну неба, словно, подобно Шелли, ожидал вдохновения от чистых облаков и
совершенных красок.
Наконец он мягко и задумчиво произнес одно слово:
- Продает!..
Пэмп зорко взглянул на него, и мрачное лицо его преобразилось. Но
доктор был слишком упоен победой и ничего не понял.
- Да, именно продает, - повторил он, размахивая синим, длинным листком
парламентского акта. - Точные слова.
- В данном случае они не точны, - вежливо и равнодушно сказал капитан
Дэлрой. - Я ничего не продавал,
я раздавал. Платил мне кто-нибудь? Видел кто-нибудь, чтобы другие
платили? Я - филантроп, как доктор Ми-доус. Я его образ и подобие.
Мистер Ливсон и доктор Мидоус посмотрели друг на друга. Первый был
растерян, ко второму вернулись прежние страхи.
- Я останусь здесь на несколько недель, - продолжал капитан, изящно
облокотившись о жестянку, - и буду раздавать даром мой дивный напиток всем
желающим. Насколько я понял, таких напитков здесь нет. Я уверен, что никто
не воспротивится столь законным и высоконравственным действиям.
Тут он ошибся, ибо кое-кто воспротивился. То был не одержимый
филантроп, и даже не темноволосый секретарь, выражавший протест молчаливо.
Новый вид благотворительности особенно рассердил бывшего пивовара.
Крыжовенные глаза чуть не вылезли из орбит, и слова сорвались с уст раньше,
чем он подумал, стоит ли их произносить:
- Клоун проклятый! Так я и дам загубить мое дело... Старый Мидоус
обернулся к нему проворно, как змея.
- Какое же у вас дело, мистер Хэгби? - спросил он. Пивовар задохнулся и
чуть не лопнул от злости. Козлы смотрели в землю, как и подобает, по мнению
римского поэта, низшим животным. Человек, то есть Патрик Дэлрой, если вольно
продолжить цитату, смотрел в родные небеса.
- Я одно скажу, - прорычал Хэгби. - Раз уж полиция не может забрать
двух грязных оборванцев, значит - конец. Какого черта я плачу налог...
- Да, - сказал Дэлрой, и голос его опустился, как топор. - Теперь вам
конец, слава Богу. Это из-за таких, как вы, от кабаков разило отравой, и
даже порядочные люди перестали туда ходить. Вы хуже трезвенника, ибо
вы искалечили то, чего он не знает. Что же до вас, великий ученый и
филантроп, идеалист и гонитель кабаков, разрешите сообщить вам один научный
факт. Вас не уважают. Вас боятся. С чего бы мне и им уважать вас? Да, вы
построили это селенье и встаете рано. Стоит ли уважать вас за разборчивость
в пище и за то, что ваш бедный старый желудок долговечней, чем сердца
хороших людей? Вам ли быть божеством этой долины, если бог ваш - чрево, и вы
даже не любите, а боитесь его? Идите, помолитесь ибо все мы умрем. Почитайте
Писание, как читали в своем немецком доме, когда и вы искали там истины, а
не ошибок. Боюсь, сам я нечасто его читаю, но кое-что помню в добром старом
переводе Маллигена и этими словами напутствую вас. "Если Господь не созиждет
дома, - и он так широко и так естественно взмахнул рукой, что деревья стали
на мгновение пестрой картонной игрушкой у ног великана, - если Господь не
созиждет дома, напрасно трудится строящий; если Господь не охранит города,
напрасно бодрствует страж". Попробуйте понять, что это значит, забыв об
ученых спорах. А нам с тобою, Хэмп, пора ехать. Я устал от зеленой черепицы.
Эй, лейте полней! - И он швырнул бочонок на сиденье. - Эй, лейте полней,
наливайте полней! - И он швырнул жестянку.
Сзывайте людей и седлайте коней! А парнокопытных да сгложет тоска Без
горного, без моего молока!
Песня эта замерла вдали вместе с Дэлроем и мотором. Путники были вне
преследования, когда решили отдохнуть. Здесь еще текла прекрасная река; и
Патрик попросил остановиться у пышного папоротника, нарядных берез и
сверкающей воды.
- Я одного не понял, - сказал Хэмфри Пэмп. - Почему он так испугался
химика? Какой яд он подмешивает?
- H2О, - ответил капитан. - Я больше люблю его без молока.
И он наклонился к реке, как наклонялся на рассвете.
Глава 20
ТУРОК И ФУТУРИСТЫ
Мистер Адриан Крук был преуспевающим аптекарем, и аптека его находилась
в фешенебельном квартале, но лицо выражало больше того, чего ожидают от
преуспевающего аптекаря. Лицо было странное, не по возрасту древнее, похожее
на пергамент, и при всем этом умное, тонкое, решительное. Умной была и речь,
когда он нарушал молчание, ибо он много повидал и много мог порассказать о
странных и даже страшных секретах своего ремесла, так что собеседник видел,
как курятся восточные зелья, и узнавал состав ядов, которые приготовляли
аптекари Возрождения. Нечего и говорить, что сам он пользовался прекрасной
репутацией, иначе к его услугам не прибегали бы такие почтенные и знатные
семьи; но ему нравилось погружаться мыслью в те дни и страны, где фармакопея
граничит с магией, если не с преступлением. Поэтому случалось, что люди,
убежденные в его невинности и пользе, уходили от него в туман и тьму,
наслушавшись рассказов о гашише и отравленных розах, и никак не могли
побороть ощущения, что алые и желтые шары, мерцающие в окнах аптеки,
наполнены кровью и серой, а в ней самой пахнет колдовством.
Без сомнения, ради таких бесед и зашел к нему мистер Гиббс, если не
считать скляночки подкрепляющего снадобья. Ливсон увидел друга в окно, а тот
немало
удивился, даже растерялся, когда темноволосый секретарь вошел и тоже
спросил скляночку, хотя он и впрямь глядел устало и нуждался в подкреплении.
- Вас не было в городе?-спросил Ливсон.-Да, нам не везет. Опять то же
самое, ушли. Полиция не решилась схватить их. Даже старик Мидоус испугался,
что это незаконно. Надоело, честное слово! Куда вы идете?
- Собираюсь зайти на выставку постфутуристов,- сказал Гиббс.-Там должен
быть лорд Айвивуд, он показывает картины пророку. Я не считаю себя знатоком,
но слышал, что они удачны.
Оба помолчали, потом Ливсон сказал:
- Новое всегда ругают.
Они помолчали еще, и высказался Гиббс:
- В конце концов, ругали даже Уистлера. Ободренный ритуалом, Ливсон
вспомнил про аптекаря и резво спросил:
- Наверное, и у вас то же самое? Ваших великих коллег не понимали в
свое время?
- Возьмите хотя бы Борджиа,-сказал Крук.-Их терпеть не могли.
- Вы все шутите,-обиделся Ливсон.-Что ж, до свиданья. Идете, Гиббс?
И оба, в цилиндрах и во фраках, направились дальше по улице. Сияло
солнце, как сияло оно вчера над белой обителью миролюбия, и было приятно
идти вдоль красивых домов и мимо тонких деревьев, глядящихся в реку. Картины
нашли пристанище в маленькой, но знаменитой галерее, а галерея располагалась
в довольно причудливом здании, откуда спускались ступени к самой Темзе. По
сторонам пестрели клумбы, а наверху, перед византийским входом, стоял
небезызвестный Мисисра в пышных одеждах и широко улыбался. Но даже этот
восточный цветок не ободрил печального Ливсона.
- Вы пришли посмотреть декорации?-спросил сияющий пророк.-Они хороши, Я
их одобрил.
- Мы пришли посмотреть картины постфутуристов,-начал Гиббс; но Ливсон
молчал.
- Здесь нет картин,-просто сказал турок.-Я бы их не одобрил.
Картина-идол, друзья мои. Смотрите.-И он, обернувшись, торжественно указал
куда-то вглубь.-Смотрите, там нет картин. Я все разглядел и все принял. Ни
одного человека. Ни одного зверя. Никакого вреда; декорации красивы, как
лучшие ковры. Лорд Айвивуд очень рад, ибо я сказал ему, что ислам
про-грес-сирует. Раньше у нас разрешали изображать растения. Я их искал.
Здесь их нет.
Гиббс, тактичный по профессии, счел неудобным, чтобы прославленный
Мисисра вещал с высоких ступеней улице и реке, и вежливо предложил пройти в
залы. Пророк и секретарь последовали за ним и попали в первый зал, где
находился Айвивуд. Он был единственной статуей, которой разрешали
поклоняться новые мусульмане.
На софе, подобной пурпурному острову, сидела леди Энид и оживленно
беседовала с Дорианом, стараясь предотвратить семейную ссору, неизбежную
после случая в парламенте. По следующей зале бродила леди Джоан Брет. Мы не
вправе сказать, что она смиренно или пытливо вглядывалась в картины, но,
дабы не обижать всуе постфутуристов, сообщим, что ее точно так же утомлял
пол, по которому она ступала, и зонтик, который она держала в руке. И сзади,
и спереди, и сбоку медленно плыли люди ее круга. Это очень маленький круг,
но он достаточно велик и достаточно мал, чтобы править страной, утратившей
веру. Он суетен, как толпа, и замкнут, как тайное общество.
Ливсон немедленно подошел к лорду Айвивуду, вынул бумаги из кармана и
рассказал, как преступники поки
нули Миролюбец. Лицо Айвивуда почти не изменилось:
он был выше некоторых вещей (или считал, что выше) и мог бранить слугу
только при слугах. Оно по-прежнему напоминало мрамор.
- Я постарался узнать, куда они поехали,-сказал секретарь.-Как это ни
прискорбно, они направились в Лондон.
- Очень хорошо,-ответила статуя.-Здесь их легче поймать.
Приведя множество доводов (к сожалению, ложных), леди Энид
предотвратила скандал. Но она плохо знала мужчин, если думала, что поэт не
испытывает глубокой ярости. С тех пор как мистер Гиббс велел арестовать его,
целых четыре дня чувства и мысли Дориана Уим-пола развивались в направлении,
противоположном идеалам тактичного журналиста, чье неожиданное появление
сильно ускорило процесс. С Гиббсом поэт знаком не был и оскорбить его не
мог; не мог оскорбить и кузена, с которым только что помирился, но кого-то
оскорбить был непременно должен. Почитатели нового искусства будут огорчены,
узнав, что гнев его обрушился на новую школу живописи. Тщетно повторял
Ливсон: "Новое всегда ругают". Тщетно повторял Гиббс: "Ругали даже
Уист-лера". Избитые фразы не могли утишить бурю Дорианова гнева.
- Этот турок умнее тебя,-говорил он Айвивуду.- Он считает, что это
хорошие обои. Я бы сказал, плохие обои, от них сильно мутит. Но это не
картины. С таким же успехом можешь назвать их креслами партера. Партер- не
партер, если нет сцены. Сидеть можно и дома, даже удобнее. И ходить дома
удобнее, чем здесь. Выставка- это выставка, если там что-то выставлено. Ну,
покажи мне что-нибудь.
- Пожалуйста, - благодушно согласился лорд Айвивуд, подводя его к
стене.- Вот "Портрет старухи".
- Который?-спросил упорный Дориан. Гиббс поспешил помочь, но, к
несчастью, показал на "Дождь в Аппенинах", что усилило гнев поэта. Возможно
(как Гиббс потом объяснял), что Дориан толкнул его локтем. Во всяком случае,
журналист, потрясенный своей ошибкой, удалился в буфет, где съел три пирожка
с омаром, а также выпил того самого шампанского, которое некогда принесло
ему столь тяжкий вред. Однако на сей раз он ограничился одним бокалом и
вернулся с достоинством.
Вернувшись, он обнаружил, что Дориан Уимпол, забыв о месте, времени и
гордости, спорит с лордом Айвиву-дом, как спорил с Патриком в лунном лесу.
Айвивуд тоже разволновался, его холодные глаза сверкали, ибо он знал лишь
радости ума, но не умел кривить душой.
- Я испытываю неиспытанное,-говорил он, красиво повышая и понижая
голос,-пробую неиспробованное. Ты говоришь, они изменили самую сущность
искусства. Этого я и хочу. Все на свете живет лишь тем, что превращается во
что-то другое. Без искажения нет роста.
- Что же они исказили?-спросил Дориан.-Я ничего такого не нашел. Нельзя
исказить перья у коровы или лапы у кита. Разве что шутки ради, но вряд ли ты
посмеешься. Как ты не видишь? Даже тогда, дорогой мой Филип, шутка в том,
что корова-это корова, а не птица. И сочетать, и искать можно до известных
границ, дальше будет уже другая вещь, и все. Кентавр- и человек, и лошадь, а
не бессмысленное чудище.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду,-сказал лорд Айвивуд,-но не согласен.
Я бы хотел, чтобы кентавр не был ни человеком, ни лошадью.
- Зачем же он тогда?-спросил поэт.-Если что-то изменилось полностью,
оно не изменилось. Где перелом? Где память о перемене? Если завтра ты
проснешься в образе миссис Доп, которая сдает комнаты на Бродси-эйрс, чем же
гы изменишься? Я не сомневаюсь, что миссис Доп нормальней и счастливей тебя.
Но чем же ты стал лучше? Как же ты не видишь, что каждый предмет отграничен
от другого тождеством с самим собой?
- Нет!-воскликнул Филип, подавляя гнев.-Я с этим не согласен.
- Тогда я понимаю,-сказал Дориан,-почему ты, такой хороший оратор, не
пишешь стихов.
Леди Джоан, со скукой глядевшая на фиолетово-зеленое полотно, которое
показывал ей Мисисра, заклиная не обращать внимания на идолопоклоннические
слова "Первое причастие в снегах", резко обернулась к Дориану. Немногие
мужчины оставались равнодушными к ее лицу, особенно если оно являлось им
внезапно.
- Не пишет стихов? - переспросила она. - Вы считаете, что Филипу мешают
рамки ритма и рифмы? Поэт немного подумал и отвечал:
- Да, из-за этого тоже. Однако я имел в виду другое. Мы-свои люди, и я
скажу прямо. Все считают, что у Филипа нет юмора. Но я скорблю не о том. Я
скорблю, что у него нет чувств. Он не ощущает границ. Так стихов не
напишешь.
Лорд Айвивуд холодно разглядывал черно-желтую картину под названием
"Порыв", но Джоан Брет живо склонилась к нему и воскликнула:
- Дориан говорит, что у вас нет чувств. Есть ли у вас чувства? Ощущаете
ли вы границы?
Не отрывая взгляда от картины, Айвивуд ответил:
- Нет, не ощущаю.
Потом он надел старящее его пенсне; потом снял и обернулся к Джоан.
Лицо его было очень бледно.
- Джоан,-сказал он.-Я пройду там, где не был никто. Я проложу дорогу,
как римляне. Мне не нужны приключения среди изгородей и канав. Мои
приключения-у пределов разума. Я буду думать о том, о чем
никто не думал, любить то, чего никто не любил. Я буду одинок, как
первый человек.
- Говорят,-сказала она,-что первый человек пал.
- Кто говорит, священники? - спросил он. - Да; но и они признают, что
он познал добро и зло. Так и эти художники ищут во мраке то, что еще
неведомо нам.
Джоан взглянула на него с искренним и необычным интересом.
- О!..-сказала она.-Значит, и вы ничего не понимаете?
- Я вижу, что они ломают барьеры,-ответил он,- а больше ничего не вижу.
Она смотрела в пол, рисуя узоры зонтиком, словно должна была это
обдумать. Потом сказала:
- Быть может, разрушая барьеры, они разрушают
все?
Ясные бесцветные глаза твердо встретили ее взгляд.
- Вполне может быть,-сказал лорд Айвивуд. Дориан внезапно отошел от
картины и воскликнул:
- Эй, что такое?
Мистер Гиббс изумленно глядел на дверь. В византийской арке стоял
высокий худой мужчина в поношенном, но аккуратном костюме. Темная борода
придавала что-то пуританское его сухощавому умному лицу. Все его особенности
объяснились, когда он заговорил с северным акцентом:
- Сколько здесь картин, ребятки! Но я бы хотел кружечку, да.
Ливсон и Гиббс переглянулись, и секретарь выбежал из залы. Лорд Айвивуд
не шевельнулся; но Уимпол, любопытный, как все поэты, подошел к незнакомцу и
вгляделся в него.
- Какой ужас!-проговорила леди Энид.-Он пьян.
- Нет, красотка,-галантно возразил незнакомец.-
Давно я не пил. Я человек приличный, рабочий. Кружечка мне не повредит.
- Вы уверены, - со странной учтивостью осведомился Дориан,-вы уверены,
что не выпили?
- Не выпил,-добродушно сказал незнакомец.
- Даже если бы здесь была вывеска...-дипломатично начал поэт.
- Вывеска есть,-отвечал незнакомец. Печальное, растерянное лицо Джоан
Брет мгновенно преобразилось. Она сделала четыре шага, вернулась и села на
софу. Но Дориан, по всей видимости, был в восторге. - Даже если вывеска
есть,-сказал он,-выпивку не отпускают пьяным. Могли бы вы отличить дождь от
хорошей погоды?
- Мог бы,-убежденно ответил незнакомец.
- Что ты делаешь?-испуганно прошептала Энид.
- Я хочу,- ответил поэт,- чтобы приличный человек не разнес в щепы
непотребную лавочку. Простите, сэр. Итак, вы бы узнали дождь на картине? Вы
слышали, что такое пейзаж, а что такое портрет? Простите меня, служба!..
- Мы не такие дураки, сэр, - отвечал гордый северянин.-У нас галерея не
хуже вашей. В картинах я разбираюсь.
- Благодарю вас,-сказал Уимпол.-Не могли бы вы посмотреть на эти две
картины? На одной изображена старуха, на другой-дождь в горах. Это чистая
формальность. Вам отпустят выпивку, если вы угадаете, где что.
Северянин склонился к картинам и терпеливо на них посмотрел. Тишина
оказала странное влияние на Джоан;
она поднялась, поглядела в окно и вышла.
Наконец ценитель искусства поднял озадаченное, но вдумчивое лицо.
- Это пьяный рисовал,-промолвил он.
- Вы выдержали испытание!-взволнованно вскричал Дориан. - Вы спасли
цивилизацию! Честное слово, выпивка вам будет.
Он принес большой бокал любимого Гиббсом шампанского, денег не взял и
выбежал из галереи.
Джоан стояла в первом зале. Из бокового окна она увидела немыслимые
вещи, которые хотела увидеть. Она увидела ало-синий флаг, стоящий в клумбе
спокойно, словно тропический цветок. Но пока она шла от окна к двери, он
исчез, напоминая ей, что это-всего лишь сон. Два человека сидели в
автомобиле, и он уже двигался. Они были в больших очках, но она их узнала.
Вся мудрость ее, весь скепсис, весь стоицизм, все благородство удержали ее
на месте, и она застыла, как изваяние. Собака по имени Квудл прыгнула на
сиденье, обернулась и залаяла от радости. И, хотя леди Джоан вынесла все
остальное, тут она заплакала.
Но и сквозь слезы видела она странные события. Дориан Уимпол, одетый и
модно, и небрежно, как и подобает на выставке, ни в малой мере не походил на
изваяние. Сбежав по ступенькам, он погнался за автомобилем и вскочил в него
так ловко, что далее изящный цилиндр не сдвинулся с места.
- Здравствуйте,-любезно сказал он Дэлрою.-Я прокатил вас, теперь
прокатите меня.
Глава 21
ДОРОГА В КРУГВЕРТОН
Патрик Дэлрой посмотрел на неожиданного гостя сурово, но весело, и
сказал только одно:
- Я не крал у вас автомобиля, поверьте, не крал.
- Конечно!-отвечал Дориан.-Я все потом узнал. Поскольку вы, как
говорится, гонимый, нечестно скрывать
от вас, что я не разделяю взглядов Айвивуда. Я несогласен с ним, или,
точнее, он со мной несогласен с тех пор, как я проснулся, наевшись устриц, в
палате общин и услышал, что полисмен выкликает: "Кто идет домой?"
- Неужели,-удивился Дэлрой, хмуря рыжие брови,-там задают такой вопрос?
- Да, - равнодушно ответил Уимпол. - Это осталось с той давней поры,
когда членов парламента били на улицах.
- Почему же их сейчас не бьют?-рассудительно спросил Патрик. Они
помолчали.
- Это великая тайна, - сказал капитан. - "Кто идет домой?" Поистине
прекрасно!
Капитан принял поэта гостеприимно и благожелательно; однако поэт,
хорошо понимавший таких людей, заметил, что он немного рассеян. Пока
автомобиль летел, громыхая, сквозь дебри южного Лондона (Пэмп миновал
Вестминстерский мост и направлялся к холмам графства Серрей), большие синие
глаза рыжего гиганта зорко оглядывали улицы. После долгого молчания он
выразил свою мысль:
- Вас не удивляет, что теперь развелось столько аптекарей?
- Правда?-легкомысленно спросил Уимпол.-Да, вон две аптеки почти
рядом...
- И владелец один и тот же,-сказал Дэлрой.- Некий Крук. Я видел за
углом еще одно заведение. Какое-то вездесущее божество!
- Должно быть, большое предприятие,-заметил Уимпол.
- Я бы сказал, слишком большое,-отвечал Дэлрой.-Зачем нужны две аптеки
рядом? Неужели покупатель идет одной ногой в одну, другой-в другую? А может,
в одной он покупает кислоты, в другой
щелочи? Слишком сложно. Какая-то двойная жизнь.
- Наверное,-сказал Дориан,-у мистера Крука большой спрос. Он продает
какое-нибудь ценное лекарство.
- Мне кажется,-сказал капитан,-что спрос на лекарство ограничен. Если
кто-нибудь продает хороший табак, люди могут курить больше и больше. Но я
никогда не слышал, чтобы упивались рыбьим жиром. Даже касторка вызывает
скорее почтение, чем любовь. Помолчав немного, он прибавил:
- Знаешь, Пэмп, надо бы тут остановиться на минуточку.
- Хорошо,-сказал Хэмфри.-Только ничего не устраивай.
Автомобиль остановился перед четвертым владением Крука, и Дэлрой вошел
и вышел прежде, чем Пэмп и Уимпол успели обменяться словом. Лицо его,
особенно рот, выражало что-то неясное.
- Мистер Уимпол,-сказал капитан,-не окажете ли вы нам честь, не
пообедаете ли с нами? Обедать мы будем под изгородью или на дереве. Вы
понимающий человек, а за ром и за сыр мистера Пэмпа прощения не просят. Мы
поедим и выпьем вволю. Это будет пир. Я не совсем точно понимаю, друзья мы
или враги, но сегодня у нас перемирие.
- Надеюсь, мы друзья,-сказал поэт и улыбнулся.-Но почему же перемирие
именно сегодня?
- Потому что завтра будет бой, - отвечал Патрик.- Я не знаю, на чьей вы
стороне, но только что сделал важное открытие.
И он замолчал и молчал, пока они выезжали из Лондона в леса и холмы,
окаймляющие Крайдон. Он думал. Дориана коснулось легкое крыло того
нестойкого сна, который прилетит к вам, если вы смените
душные залы на свежий ветер. Даже Квудл заснул, свернувшись клубком.
Что же до Пэмпа, он обычно молчал, когда был занят делом. Поэтому и
случилось так, что много ландшафтов пронеслось мимо и много времени прошло,
прежде чем снова началась беседа. Небо сменило бледное золото и бледную
зелень на жаркую синеву звездной ночи. Лес, длинным дротиком летящий по
сторонам, был огорожен и походил на парк-прямоугольники темного бора в
длинных серых коробках. Потом коробки исчезли, сосны унеслись назад, дорога
стала двоиться и даже ветвиться. Через полчаса Дэлрой заметил в пейзаже
что-то знакомое; а Хэмфри Пэмп давно знал, что едет по родному краю.
Собственно говоря, разница была не в том, что дорога шла в гору, а в
том, что она непрестанно петляла. Она походила на тропку и казалась почти
живой, когда была всего круче и непонятней. Они поднимались на большой холм,
состоящий и...
