Алистер Маклин. Корабль ее величества "Улисс"
страница №3

Свет был выключен, шторы задернуты почти да отказа. Ярко освещенный лазарет
был как на ладони. Пятеро больных спали. Двое других - кочегар Петерсен,
малоразговорчивый гигант, наполовину норвежец, наполовину шотландец, и
Бэрджес, темноволосый низенький "кокни", - негромко разговаривали,
поглядывая в сторону смуглого плечистого крепыша. Председательствовал
кочегар Райли.
Альфред О'Хара Райли с самих юных лет решил ступить на путь
преступлений и, несмотря на многочисленные препятствия, с непоколебимой
последовательностью продолжал стремиться к намеченной щели. Будь энергия его
направлена в любую иную сторону, такая целеустремленность могла бы оказаться
похвальной, возможно, даже прибыльной. Однако ни похвалы, ни выгоды он так и
не добился.
Любой человек представляет собой то, что делают из него его окружение и
наследственность. Райли не составляя исключения, и Николлс, знавший, как
воспитывался Райли, понимал, что, в сущности, у этого рослого кочегара и не
было шанса стать честным человеком. Родившись в зловонной трущобе Ливерпуля
у вечно пьяной, неграмотной матери, он с младых ногтей стал отверженным.
Волосатый, с тяжелой, выдающейся вперед челюстью, он смахивал на обезьяну.
Перекошенный рот, раздувающиеся ноздри, хитрые черные глазки, выглядывающие
из-под крохотного лба, точно определявшего умственные способности его
владельца, - словом, вся его внешность была под стать избранной им стезе.
Личность Райли была не по душе Николлсу, хотя он и не осуждал его. На
какое-то мгновение драматизм судьбы этого бедолаги потряс Джонни.
На преступном поприще Райли так и не преуспел. Подняться выше
любительского уровня не позволяли умственные способности. Сознавая свою
ограниченность, он напрочь отказался от высших, более утонченных видов
преступления. Грабеж, в основном грабеж с насилием - такова была его узкая
специальность. Он шесть раз сидел в тюрьме, последний срок был два года.
Почему его зачислили на флот, осталось тайной как для самого Райли, так
и для начальства. Однако Райли стойко воспринял эти новое несчастье и,
подобно вихрю, налетевшему на кукурузное поле, пронесся по разбомбленным
помещениям флотских казарм в Портсмуте, оставив позади след в виде вспоротых
чемоданов и выпотрошенных бумажников. Без особого труда он был схвачен,
приговорен к двум месяцам карцера и отправлен на "Улисс" в качестве
кочегара.
Преступная его деятельность на борту "Улисса" была недолгой и
закончилась плачевно. Первая совершенная им кража оказалась и последней.
Неуклюже и невероятно глупо он выпотрошил рундук в кубрике для сержантов
морской пехоты, но был застигнут на месте преступления старшим сержантом
Ивенсом и сержантом Мак-Интошем. Они не стали докладывать о случившемся, и
следующие трое суток, Райли провел в лазарете. По его словам, он оступился
на трапе в котельном отделении и с шестиметровой высоты упал на железные
плиты. Но подлинная причина его пребывания в лазарете была известна всем, и
Тэрнер, старший офицер, решил списать Райли с корабля. К удивлению всего
экипажа и в неменьшей степени самого Райли, инженер-механик Додсон упросил,
чтобы тому дали последний шанс, и Райли был оставлен на корабле.
Начиная с того самого дня, то есть в течение четырех месяцев, Райли
только и делал, что подстрекал команду. Едва ли логично, хотя и закономерно,
его краткое знакомство с морскими пехотинцами развеяло в дым его пассивную
терпимость по отношению к флоту, уступив слепой ненависти. Как подстрекатель
Райли преуспел гораздо больше, чем как преступник.
Хотя почва для его деятельности была благодатной, следовало отдать
должное также и его проницательности, звериному чутью и лукавству, его
власти над матросами. Хриплый, настырный голос, напористость да еще
пронзительный взгляд глубоко посаженных глаз - все это придавало Райли некую
таинственную силу, которую он в полной мере проявил несколько дней назад,
вызвав бунт, кончившийся гибелью младшего Ральстона и таинственной смертью
морского пехотинца. Вне всякого сомнения, именно Райли был повинен в смерти
их обоих; несомненно было также и то, что вину его оказалось невозможным
доказать. Любопытно, думал Николлс, какие новые козни рождаются за этим
низким, нахмуренным лбом и почему этот же самый Райли то и дело приносит на
корабль бездомных котят и раненых птиц и заботливо за ними ухаживает.
В динамике затрещало. Звук этот пронзил мозг Джонни, заглушив негромкие
голоса. И не только в лазарете, но и в самых отдаленных отсеках корабля - в
орудийных башнях и погребах, в машинных и котельных отделениях, на верхней
палубе и в нижних помещениях - замолкли разговоры. Слышался лишь шум ветра
да удары волн, глухой рев втяжных вентиляторов в котельных и жужжание
электромоторов. Напряжение, охватившее семьсот тридцать с лишком офицеров и
матросов, было почти осязаемым.
- Говорит командир корабля. Добрый вечер. - Вэллери произнес эти слова
спокойно, с хорошей дикцией, без каких-либо признаков волнения или
усталости. - Как вам известно, у меня вошло в обычай перед каждым походом
извещать вас о том, что за работа вам предстоит. Полагаю, вы вправе знать
это. Информировать вас надлежащим образом - мой долг. Долг не всегда
приятный - он не был таковым последние несколько месяцев. Однако на сей раз
я почти доволен. - Вэллери помолчал, потом заговорил вновь неторопливо,
размеренно: - Это наша последняя операция в составе флота метрополии. Через
месяц, Бог даст, мы будем на Средиземном.
"Молодец, - подумал Николлс. - Подсласти пилюлю, намажь пожирнее!" Но
Вэллери и не думал этого делать.
- Но прежде всего, джентльмены, надо сделать свое дело. И дело
нешуточное. Мы опять идем в Мурманск. В среду, в 10.30, севернее Исландии
состоится рандеву с конвоем из Галифакса. В конвое восемнадцать транспортов
- крупнотоннажных судов со скоростью хода пятнадцать узлов и выше. Это наш
третий русский конвой, Эф-Ар-77, если захотите рассказать когда-нибудь о нем
своим внукам, - добавил он сухо. - Транспорта везут танки, самолеты,
авиационный бензин, нефть и больше ничего. Не стану преуменьшать ждущие нас
опасности. Вы знаете, в каком отчаянном положении находится сейчас Россия,
как остро нуждается она в этом вооружении и горючем. Наверняка, об этом
знают и немцы. Их шпионы, должно быть, уже донесли о характере конвоя и дате
его выхода.
Вэллери внезапно умолк, и во всех уголках притихшего корабля зловеще
раздался надрывный кашель, приглушенный платком.
Потом он продолжил:
- Конвой везет такое количество истребителей и горючего, что есть
возможность в корне изменить характер войны в России. Наци не остановятся ни
перед чем, повторяю, ни перед чем, чтобы не пропустить конвой в Россию.
Я никогда вас не обманывал. Не стану обманывать и на сей раз.
Обстановка не благоприятствует нам. Единственное, что играет нам на руку,
это наш хороший ход и, надеюсь, фактор внезапности. Мы попробуем прорваться
прямо к Нордкапу.
Против нас четыре немаловажных фактора. Как вы заметили, с каждым часом
погода ухудшается. Боюсь, нас ждет крепкий шторм - крепкий даже для полярных
широт. Возможно, повторяю, только возможно, он помешает подводным лодкам
атаковать нас. Но, с другой стороны, нам, вероятно, придется лишиться малых
кораблей охранения. На то, чтобы отстаиваться на плавучем якоре или уходить
от шторма, у нас нет времени. Наш конвой идет прямо к месту назначения... А
это почти наверняка означает, что поднять с авианосцев истребители прикрытия
не удастся.
"Боже правый, что же он, рехнулся? - возмущался Николлс. - Он же
подрывает боевой дух команды. Если только он еще остался, этот дух..."
- Во-вторых, - голос командира звучал спокойно и неумолимо, - на этот
раз в конвое не будет спасательных судов. На остановки у нас не будет
времени. Кроме того, всем вам известна судьба "Стокпорта" и "Зафарана".
Оставаться на своем корабле безопаснее (*4).
В-третьих, известно, что на широте семьдесят градусов действуют две,
возможно, три волчьи стаи подводных лодок, а ваши агенты в Норвегии доносят
о концентрации немецких бомбардировщиков всех типов на севере: страны.
Наконец, есть основания полагать, что "Тирпиц" намерен выйти в открытое
море.
Вэллери снова сделал бесконечную паузу, словно бы сознавая страшную
силу, заключенную в этих немногих словах, и хотел, чтобы люди их поняли.
- Незачем объяснять вам, что это значит. Вероятно, немцы рискнут
линкором, чтобы задержать конвой. На это рассчитывает адмиралтейство. К
концу похода линейные корабля флота метрополии, возможно, в их числе
авианосцы "Викториес" и "Фьюриес", а также три крейсера будут двигаться
курсом, параллельным вашему, находясь от нас в двенадцати часах ходу. Они
давно ждали этой минуты, и мы явимся как бы приманкой, которая поможет
поймать этот линкор в ловушку...
Может случиться, что план не удастся, и ловушка захлопнется слишком
поздно. Но конвой все равно должен будет прорываться. Если не удастся
поднять самолеты с авианосцев, отход конвоя придется прикрывать "Улиссу". Вы
понимаете что это значит? Надеюсь вам все ясно до конца.
Послышался новый приступ кашля опять наступила долгая пауза, и, когда
командир заговорил вновь, голос его стал необычно спокоен.
- Понимаю, как многого я требую от вас. Понимаю, как вы утомлены, как
тоскливо, тяжко у вас на душе. Я знаю - никто лучше меня не знает этого -
что вам пришлось пережить, как нужен вам давно заслуженный отдых. Вы его
получите. Весь экипаж корабля по возвращении в Портсмут поучит отпуск на
десять суток. Потом идем на ремонт в Александрию. - Слова эти были сказаны
мимоходом, словно не имея для Вэллери никакого значения. - Но прежде - я
понимаю, это звучит жестоко, бесчеловечно - я вынужден просить вас снова
вытерпеть лишения, возможно, еще более тяжкие, чем когда-либо прежде. Иного
выхода у меня нет.
Теперь каждая фраза перемежалась долгими паузами. Слова командира можно
было расслышать лишь с большим трудом: говорил он негромко, словно откуда-то
издалека.
- Никто, тем более я, не вправе требовать от вас этого... И все же я
уверен, что вы это сделаете. Я знаю, вы не подведете меня. Я знаю, вы
приведете "Улисс" в назначенное место. Желаю вам удачи. Да благословит вас
Бог! Доброй ночи.
Щелкнув, умолкли динамики, но на корабле по-прежнему царила тишина.
Никто не говорил и не шевелился. Одни не спускали глаз с динамиков, другие
разглядывали собственные руки или тлеющие кончики сигарет (несмотря на
запрет, многие курили), не обращая внимания на то, что едкий дым резал
усталые глаза. Казалось, каждый хочет остаться наедине со своими мыслями;
каждый понимал, что встретив взгляд соседа, не сможет оставаться в
одиночестве. То было понимание без слов, какое так редко возникает между
людьми. В подобные минуты словно бы поднимается и тотчас опускается некая
завеса. Потом человеку уж и не вспомнить, что именно он видел, хотя он и
знает, что видел нечто такое, что никогда более не повторится. Редко,
слишком редко удается ему быть свидетелем подобного, будь то закат с его
безвозвратной красотой, отрывок из какой-то вдохновенной симфонии или жуткая
тишина, которая воцаряется на огромных аренах Мадрида и Барселоны, когда
беспощадная шпага знаменитого матадора попадает в цель. У испанцев есть
особые для этого слова: "мгновение истины".
Неестественно громко тикая, лазаретные часы отстукали минуту, другую. С
тяжелым вздохом - казалось, он на целую вечность задержал дыхание - Николлс
осторожно отодвинул скользящую дверь, закрытую шторами, и включил свет. Он
взглянул на Брукса, потом отвернулся вновь.
- Ну что, Джонни? - Голос старого доктора прозвучал тихо, почти
насмешливо.
- Ничего не понимаю, сэр, просто ничего не понимаю, - покачал головой
Николлс. - Сперва я подумал: - ну и нарубит же Старик дров! Напугает
матросов до смерти. И, Боже ты мой! - продолжал он с изумлением, - именно
это он и сделал. И чего только не наговорил - тут тебе и штормы, и "Тирпиц",
и полчища подлодок, и чего только нет... И все-таки... Голос его затих.
- И все-таки? - отозвался Брукс, словно подзадоривая юношу. - То-то и
оно. Очень уж вы умны, молодые доктора. В том-то и беда ваша. Я наблюдал за
вами. Сидите как какой-нибудь психиатр-самоучка. Вовсю исследуете
воздействие командирского выступления на психику увечных воинов, а изучить
ее воздействие на собственную психику не удосужились. - Помолчав, Брукс
продолжал вполголоса: - Рассчитано великолепно, Джонни. Хотя что я говорю?
Никакого расчета тут не было. И все-таки что получается? Картина самая
мрачная, какую только можно себе представить. Объясняет, что предстоящий
поход - нечто вроде хитроумного способа самоубийства; никакого просвета,
никаких обещаний. Даже про Александрию сказано вскользь, походя. Громоздит
ужас на ужас. Не сулит никакого утешения, никакой надежды, не предпринимает
ни малейшей попытки добиться хоть какого-то успеха. И все-таки успех его
речи был потрясающим... В чем же дело, Джонни?
- Не понимаю. - Николлс казался озабоченным. Он резко поднял голову,
едва заметно улыбнулся. - Но, может, и в самом деле он не добился успеха?
Слушайте.
Бесшумно открыв дверь в палату, он выключил свет. Резкий, глуховатый и
настойчивый голос, несомненно, принадлежал Райли.
- ...Все это пустая брехня. Александрия? Средиземное? Только не для нас
с тобой, корешок, мать твою в гроб. Тебе их не видать. Даже Скапа-Флоу не
видать как своих ушей... Как же, слыхали! Капитан первого ранга Ричард
Вэллери, кавалер ордена "За боевые заслуги"... Вы знаете, что этой старой
падле нужно, братишки? Еще одну золотую соплю на рукав. А может, "Крест
Виктории"! Хрена с два он его получит! Как же, держи карман шире! "Я знаю,
вы меня не подведете", - передразнил он пискляво. - Гребучий старый нытик! -
Немного помолчав, он с прежней яростью продолжал: - "Тирпиц"! Мать вашу так
и разэтак! Мы должны задержать "Тирпиц"! Мы! Со своим игрушечным корабликом,
будь он неладен! Хотя ведь мы - только приманка. - Голос Райли повышался. -
Знаете что, братишки? Всем на нас ровным счетом наплевать. Курс на Нордкап!
Да нас бросают на съедение своре этих треклятых волков! А этот старый
ублюдок, который там наверху...
- Заткни свою поганую глотку! - послышался свирепый шепот Петерсена.
И тут Брукс с Николлсом с ужасом услышали, как хрустнула кисть Рййли,
сжатая могучими пальцами гиганта.
- Частенько я тебя слушал, Райли, - медленно продолжал Петерсен. -
Теперь с меня хватит. Ты хуже рвотного порошка!
Отшвырнув руку Райли, он отвернулся от него. Райли, кривясь от боли,
потер кисть, потом заговорил, обращаясь к Бэрджесу:
- Что это с ним стряслось, черт возьми? Какого еще дьявола...
Он замолчал на полуслове. Бэрджес пристально глядел на Райли. Он уже
давно смотрел на него. Нарочито медленно он опустился на постель, натянул
одеяло до самого подбородка и повернулся к ирландцу спиной.
Брукс вскочил на ноги, затворил дверь и нажал на выключатель.
- Конец картины первой действия первого! Занавес! Свет! - проговорил
он. - Вы поняли, что я хотел сказать, Джонни?
- Да, сэр, - медленно кивнул Николлс. - Во всяком случае, мне так
кажется.
- Имейте в виду, мой мальчик, этого ненадолго хватит. Во всяком случае,
такого подъема. - Он усмехнулся. - Но, возможно, до Мурманска и дотянем. Как
знать?
- Я тоже на это надеюсь, сэр. Спасибо, за представление. - Николлс
протянул руку, чтобы взять канадку. - Пожалуй, я пойду на ют.
- Ступайте. Да, Джонни...
- Слушаю, сэр.
- Я насчет объявления о скарлатине... По пути на ют можете предать его
волнам. Не думаю, чтобы оно могло нам понадобиться.
Усмехнувшись, Николлс осторожно затворил за собой дверь.
Глава 4
В ПОНЕДЕЛЬНИК ночью
Повышенная боевая готовность, объявляемая в период сумерек,
продолжалась целую бесконечность. В тот вечер, как и сотни раз прежде, она
оказалась излишней мерой предосторожности. Во всяком случае, так казалось со
стороны. Хотя вражеские налеты в утренних сумерках были обычным явлением, на
закате они происходили редко. С другими кораблями обстояло иначе, но "Улисс"
был везучим кораблем. Каждый знал это. Даже Вэллери. Но он знал, почему
именно. Бдительность - такова была первая из его морских заповедей.
Вскоре после выступления командира радарной установкой была обнаружена
воздушная цель. Дистанция до нее сокращалась. Это наверняка был
неприятельский самолет: у коммандера Уэстклиффа, старшего авиационного
офицера, на стене висела карта, на которой были обозначены маршруты полетов
своей авиации. Этот же участок был свободен. Но внимания на донесение
радиометриста никто не обратил, за исключением Тиндалла, приказавшего
изменить курс на 45 градусов. Появление самолета было столь же обыденным
явлением, как и вечерняя боевая тревога. Это их старинный друг "Чарли"
спешил засвидетельствовать свое почтение.
"Чарли" - обычно четырехмоторный "фокке-вульф кондор" - был
неотъемлемой принадлежностью полярных конвоев. Для моряков, ходивших на
Мурманск, он стал примерно тем же, чем для моряков прошлого столетия,
плававших возле "гремящих сороковых" широт, был альбатрос - эта зловещая
птица, которую немного боялись, но встречали почти дружелюбно и никогда не
убивали. Правда, с "Чарли" дело обстояло несколько иначе. В былые дни, до
появления авианосных транспортов (*5) и эскортных авианосцев, "Чарли",
бывало, висел в воздухе от зари до зари, кружа над конвоем и регулярно
сообщая на свою базу его координаты.
Нередко между английскими кораблями и немецкими самолетами-разведчиками
происходил обмен любезностями, на этот счет рассказывались самые диковинные
истории. Самыми распространенными были шутки по поводу погоды. Несколько раз
"Чарли" слезно молил сообщить его координаты и получал подробнейшие данные о
его широте и долготе, судя но которым он находился где-нибудь в южной части
Тихого океана. Как всегда, команды не одного десятка кораблей утверждали,
будто история эта произошла именно с ними. Говорят, что начальник одного
конвоя радировал "Чарли":
"Прошу, летайте в обратную сторону. А то голова кружится". В ответ
"Чарли" с любезной готовностью начал кружить в противоположном направлении.
Однако в последние месяцы отношения с "Чарли" заметно ухудшились, он
стал осмотрительнее. С появлением авианосных кораблей разведчик прилетал
изредка. Обычно, сделав лишь один круг на почтительном от конвоя расстоянии,
он затем исчезал в темноте.
Этот вечер не был исключением. Матросы лишь мельком увидели сквозь
пургу силуэт "кондора", который тотчас пропал в сгущающейся мгле. Теперь
"Чарли" сообщит о составе и количестве кораблей эскадры и курсе, которым она
движется; правда, Тиндалл питал слабую надежду на то, что ему удалось ввести
немецкую разведку в заблуждение относительно их курса. Эскадра возле широты
шестьдесят два градуса, восточнее Фарерских островов, и вдруг идет курсом
норд-норд-ост? Немцы вряд ли попадутся на удочку, тем более, что им почти
наверняка известно о выходе конвоя из Галифакса. Сопоставить два этих факта
- проще простого.
Поднять в воздух "сифайры" - единственный тип истребителей, способных
догнать "кондор", - никому и в голову не пришло. Отыскать потом в темноте
авианосец, даже по радиолучу, трудно. Да и посадка ночью, тем более во время
пурги, да еще на раскачивающуюся во все стороны падубу, означала бы
самоубийство. Малейший просчет, самая незначительная ошибка - и пропал бы не
только самолет, но и летчик. И тогда "сифайр" с его длинным, торпедообразным
фюзеляжем из-за огромного веса мотора системы "Роллс-Ройс мерлин"
превращался в западню, откуда не было никакой возможности выбраться.
"Улисс" снова лег на прежний курс, двигаясь навстречу приближающемуся
шторму. Оставив боевые посты, моряки заступили на обычную походную вахту:
четыре часа на вахте, четыре - свободных. Можно подумать, не ахти уж какие
лишения - двенадцать часов на вахте и столько же свободных часов. Если б так
оно и было, это еще терпимо. Но дело в том, что три часа ежедневно
продолжались боевые тревоги, через день по утрам матросы занимались судовыми
работами (это в свободное-то от вахты время), и Бог знает сколько времени
оставались на боевых постах, когда объявлялась боевая тревога. Кроме того,
прием горячей пищи - когда он был, этот прием, - приходился на свободное от
вахты время. Три-четыре часа сна в сутки считалось обычным явлением. А
случалось и так, что люди по двое суток обходились без сна.
И температура, и давление падали медленно, но верно. Волны стали выше и
круче, ложбины между ними глубже; пронизывающий до костей ветер гнал тучи
снега, превращая его в сплошную, непроницаемую пелену. Это была тяжкая,
бессонная ночь как для тех, кто находился на палубе, так и для тех, кто
оставался в нижних помещениях; и для вахтенных, и для подвахты.
Находившиеся на мостике первый офицер, штурман Карпентер, сигнальщик,
старший прожекторист, впередсмотрящие и посыльные, вконец иззябшие,
закоченевшие, вглядывались в белую тьму ночи, не веря, что где-то существуют
тепло и уют. Каждый надел на себя все, что мог: свитеры, куртки, шинели,
канадки, плащи, шарфы, башлыки, ушанки - все шло в ход. Все были закутаны до
самых глаз и все-таки дрожали от холода. Люди грели руки под мышками,
ставили ноги на трубы паропровода, проходившие по мостику. Прячась в
укрытиях, расчеты зенитных орудий ежились, притопывали ногами, хлопали рука
об руку и бранились не переставая. Втиснутые в тесные гнезда скорострельных
"эрликонов", комендоры прижимались к тайком установленным обогревателям,
всячески сопротивляясь самому упорному своему врагу - сну.
Подвахтенным, находившимся в нижних кубриках, повезло лишь немногим
больше. Рундуков для команды на крейсере не было, были только подвесные
койки, которые подвешивались лишь во время стоянки в гавани. На то были
достаточно веские причины.
На военном корабле требования гигиены весьма высоки даже по сравнению с
обычным гражданским жилищем. Моряку вряд ли придет в голову забраться одетым
на койку. Никто из тех, кто в своем уме, даже не подумал бы раздеваться во
время похода в Россию. Кроме того, одна мысль о том, что надо сперва
подвешивать, а потом убирать койку, измученному матросу казалась дикой. А
лишние секунды, потерянные на то, чтобы выбраться из койки по тревоге, могли
отделять жизнь от смерти, не говоря уже о том, что само сущестование
подвесных коек представляло опасность при всеобщей спешке, так как они
мешали бы передвижению. Наконец, в эту ночь, во время такой сильной килевой
качки вряд ли возможно было бы найти место более неуютное, чем подвешенная
вдоль борта койка.
Поэтому люди спали где попало, не снимая канадок и даже перчаток, - на
столах, под столами, на табуретках, на полу, на сетках для хранения коек -
словом, везде. Самым теплым местечком были нагретые стальные листы палубы в
коридоре возле камбуза. В ночное время в коридоре этом, смахивавшем на
таинственный туннель, зловеще алела лампочка. Таков был этот дортуар,
который моряки предпочитали, тем более что от верхней палубы он был отделен
лишь одной переборкой. Ведь моряков всегда преследует тайный страх оказаться
взаперти на тонущем корабле.
Но и в нижних помещениях стояла лютая, стужа. Системы воздушного
отоплении работали эффективно лишь во втором и третьем кубриках, но и там
температура поднималась лишь чуть выше точки замерзания. С подволока
постоянно капало, образовавшаяся на водонепроницаемых переборках влага текла
тысячью ручейков скапливаясь на палубе. В. помещениях было сыро, душно и
ужасно холодно - идеальные условия для возникновения туберкулеза, которого
так боялся. Брукс, начальник корабельной медицинской службы. Наряду с
постоянной килевой качкой и резкой дрожью корпуса, которая возникала всякий
раз, когда нос корабляь опускался вниз, все это делало сон невозможным, в
лучшем случае то была тяжелая, урывками, дрема.
Чуть не вся команда спала - или пыталась уснуть, - подложив под голову
надувные спасательные пояса. Согнутые пополам; и связанные тесьмой, пояса
эти вполне заменяли подушки. Спасательные средства применялись лишь для
такой цели, хотя, согласно приказу, надувные жилеты необходимо было надавать
во время боевых тревог и при плавании в заведомо вражеских водах. Приказ
этот игнорировался, в том числе и командирами боевых частей, которым
вменялось в обязанность следить за его исполнением. В складках громоздкой
одежды, носимой в здешних широтах, воздуха достаточно, чтобы человек мог
удержаться на плаву по крайней мере минуты три. Если же его не успевали
подобрать за это время, ему все равно наступал конец. Его убивал шок:
человеческое тело, имеющее температуру 96 градусов по Фаренгейту, внезапно
погружалось в воду, температура которой была на 70 градусов ниже, ибо в
арктических морях температура воды зачастую опускается ниже точки
замерзания. Более того, морозный ветер тысячей кинжалов рассекал промокшую
одежду моряка, очутившегося в воде, и сердце, не выдержав резкого перепада
температуры величиной почти в сто градусов, просто останавливалось. Но,
говорили моряки, то была легкая смерть.
За десять минут до полуночной вахты старший офицер и Маршалл
отправились на мостик. Несмотря на поздний час и бурную погоду, старпом, как
всегда, был невозмутим и весел. Худощавый, смахивающий на пирата, он,
казалось, чудом явился из елизаветинских времен. Его жизнерадостность не
омрачалась ничем. Капюшон канадки откинут назад, фуражка с золотым галуном
заломлена набекрень. Нащупав ручку, он отодвинул дверь и постоял с минуту,
чтобы глаза привыкли к темноте. Заметив Кэррингтона, он звучно похлопал его
по спине.
- Как ночка, вахтенный? - прогудел он жизнерадостно. - Вот именно,
бодрит. Обстановочка хуже некуда. Куда-то разбежались наши цыплятки в этот
чудный вечерок?
Он стал вглядываться в снежную пелену; окинул взором горизонт, потом
отвернулся.
- Провалились в тартарары, а может, и дальше...
- Да нет, все не так уж и плохо, - усмехнулся Кэррингтон. Пришедший на
флот из запаса, бывший капитан торгового флота (Вэллери всецело ему
доверял), капитан-лейтенант Кэррингтон был человеком, неразговорчивым и
почти никогда не улыбался. Но между ним и Тэрнером - этими превосходными
моряками - давно возникла симпатия и взаимное уважение. - Иногда можно
разглядеть авианосцы. Но Боудену и его присным их координаты известны с
точностью до дюйма. По крайней мере, они так утверждают.
- Не дай Бог, чтобы старина Боуден услышал вас, - заметил Маршалл. - По
его мнению, радар - это единственный шаг вперед, который род людской сделал
с той поры, как слез с деревьев на землю. - Ежась от холода, он повернулся
спиной к пронизывающему ветру. - Во всяком случае, я бы поменялся с ним
местами, - прибавил он мечтательно. - Стужа тут почище, чем у нас зимой в
Альберте!
- Вздор, мой мальчик, сущий вздор! - загрохотал старпом. - Ну и хлипкая
же пошла нынче молодежь. Именно такой и должна быть жизнь всякого уважающего
себя мужчины. - Тэрнер с жадностью вдохнул ледяной воздух и повернулся к
Кэррингтону. - Кто с вами на вахте, первый?
От нактоуза отделилась темная фигура и направилась к нему.
- Ах, вот вы где. Ну-ну. Могу поклясться, это не кто иной, как
штурманский офицер господин Карпентер. Как всегда, при деле и с шиком
одетый. Знаете, штурманец, в этом одеянии вы смахиваете на помесь водолаза и
человека с реклам, призывающих покупать шины "Мишлен"!
- Три ха-ха, - грустно ответил Капковый мальчик. - Смейтесь и
издевайтесь, сэр, пока ваш черед. - Он любовно погладил свой капковый
комбинезон. - Что-то вы запоете, когда мы все окажемся в одном бульоне. Вы
все, пойдете ко дну или замерзнете, а я буду в тепле и уюте докуривать
которую по счету сигарету...
- Разговорчики! Ступайте. Какой курс, первый?
- Двадцать три градуса. Скорость пятнадцать узлов.
- Где командир?
- В укрытии. - Кэррингтон кивнул .головой в сторону бронированного
помещения в задней части мостика. Оно служило основанием дня поста
управления огнем. В кожухе, проходившем через укрытие, находились кабели, во
которым передавались данные ддя управления огнем. В помещении стояла жесткая
койка для командира корабля.
- Спит, надеюсь, - прибавил он. - Хотя очень сомневаюсь. Командир
приказал вызвать его в полночь.
- Зачем? - поинтересовался Тэрнер.
- Не знаю. Наверное, для порядка. Хочет посмотреть, как идут дела.
- Приказ отменяется, - проронил Тэрнер. - Командир обязан сам
подчиняться распоряжениям, особенно когда они исходят от доктора. Беру на
себя полную ответственность. Доброй ночи, первый.
Дверца захлопнулась, и Маршалл нерешительно повернулся к старпому.
- Я относительно командира, сэр. Понимаю, это не мое дело... -
продолжал он, поколебавшись. - Он что, не совсем здоров?
Тэрнер мгновенно обернулся. Голос его был удивительно спокоен.
- Если бы Бруксу удалось настоять на своем, Старик давно лежал бы в
госпитале. - Помолчав с минуту, он добавил: - Но, боюсь, даже в этом случае
было бы поздно.
Маршалл ничего не ответил. Не находя себе места, он стал расхаживать по
мостику, потом отправился на ют к щиту управления прожекторами левого борта.
Минут пять до старпома доносился приглушенный говор. Когда Маршалл вернулся,
он с любопытством поднял на него глаза.
- Пытался потолковать с Ральстоном, сэр, - объяснил минный офицер. - Я
решил, что если он и станет с кем разговаривать, то это со мной.
- Ну и как?
- Он действительно говорит, но только о том, о чем сам захочет. Об
остальном - ни звука. Мне так и мерещится табличка у него на груди: "Частная
собственность. Вход воспрещен". Очень учтив, очень вежлив и совершенно
нелюдим. Будь я проклят, если знаю, как с ним быть.
- Оставьте его в покое, - посоветовал Тэрнер. - Тут ничего не
поделаешь. - Он покачал головой. - Ну и подло же обошлась с ним жизнь!
Снова воцарилась тишина. Снег валил не так густо, но ветер по-прежнему
крепчал. Диковато завывал в мачтах и такелаже, сливаясь с жутким звенящим
щелканьем гидролокатора. Эти тревожные звуки точно скребли по сердцу,
пробуждая первобытные страхи, давно приглушенные в человеке под влиянием
цивилизации. Гнусную эту симфонию экипаж корабля возненавидел лютой
ненавистью.
Пробили одну склянку - половина первого; две склянки - час; три -
половина второго. Тэрнеру вспомнилось о существовании таких приятных вещей,
как кофе и какао. Что выбрать - кофе или какао? Он остановился на какао -
напиток этот бодрящ и питателен. Он повернулся к посыльному. Это был
Крайслер, брат старшего акустика.
- На мостике! Докладывает радиорубка. Докладывает радиорубка! -
послышалось из динамика над акустической рубкой. Голос звучал торопливо,
настойчиво. Тэрнер бросился к переносному микрофону, отрывистым голосом
подтвердил донесение.
- Радиограмма с "Сирруса": "Получены эхо-сигналы слева по носу, пеленг,
триста, сигналы отчетливы, дистанция сокращается".
- Эхо-сигналы? Оператор, вы сказали: "эхо-сигналы"?
- Эхо-сигналы, сэр. Повторяю, эхо-сигналы.
Едва оператор умолк, рука Тэрнера опустилась на светящийся выключатель
сигнала боевой тревоги.
Из всех звуков, какие только существуют на земле, всякий, кто услышал
сигнал боевой тревоги, наверняка запомнит его до конца дней своих. Звука,
хотя бы отдаленно похожего на него, на свете не существует. В нем нет ничего
возвышенного, воинственного, кровь не стынет в жилах при этом звуке. Это
свист, частота которого где-то у верхней границы слышимого диапазона.
Завывающий, пронзительный, атональный, настойчивый, тревожный, он ножом
врезается в опьяненный сном рассудок, и человек, каким бы измученным,
ослабевшим и заспанным он ни был, через секунду уже на ногах. Пульс его
учащен, он готов встретить любую неожиданность, и в кровь мощной струей
хлынул адреналин.
Через две минуты весь экипаж "Улисса" находился на боевых постах.
Старший офицер перешел на ют в запасной командный пункт. На мостике остались
Вэл-лери и Тиндалл.
Находившийся с левого борта, в двух милях от "Улисса", "Сиррус" в
течение получаса принимал отраженные эхо-сигналы. На подмогу ему отрядили
"Викинг", и вскоре в нижних помещениях крейсера через неравные промежутки
времени послышались характерные звуки разрывов глубинных бомб. Наконец с
"Сирруса" доложили: "Действия оказались безуспешными. Контакт потерян.
Надеемся, что не причинили вам беспокойства". Тиндалл отдал распоряжение
обоим эсминцам прекратить преследование, и горн протрубил отбой.
Вернувшись наконец-то на мостик, старший офицер послал за своим какао.
Крайслер отправился прямо на матросский камбуз (пойло, которым обычно
потчевали офицеров, старпому было не по нутру) и вернулся с дымящимся
кувшином и гирляндой тяжелых кружек, нанизанных на проволочное кольцо.
Тэрнер одобрительно наблюдал, как нехотя переливается через край кувшина
густая, вязкая жидкость, и, попробовав, с удовлетворением кивнул головой.
Облизнув губы, он довольно вздохнул.
- Превосходно, Крайслер-младший, превосходно! У тебя золотые руки.
Минный офицер, присмотрите, пожалуйста, за кораблем. Пойду взгляну, где мы
находимся.
Войдя в штурманскую рубку, находившуюся на левом борту сразу за
нактоузом, он затворил за собой светонепроницаемую дверь. Откинувшись на
спинку стула, поставил кружку на стол для прокладки, положил ноги рядом с
ней и, закурив, глубоко затянулся. Но в ту же минуту с бранью вскочил на
ноги, услышав треск динамика.
Докладывали с "Портпатрика". По определенным причинам к его донесениям
относились несколько скептически, но на этот раз сообщения с корабля были
особенно тревожными. У Тэрнера не оставалось иного выхода, и он снова
потянулся к выключателю сигнала боевой тревоги.
Двадцать минут спустя опять прозвучал отбой, но в ту ночь старпому так
и не довелось выпить свое какао. Еще трижды матросы занимали свои боевые
посты, и не успели пройти после последнего отбоя несколько минут, как горн
возвестил обычную утреннюю тревогу.
В том смысле, в каком мы это понимаем, утра и не было. Лишь едва
заметное посветление угрюмого, серого, стылого неба, когда усталые люди в
который раз потащились на свои боевые посты. Такова война в северных ведах.
Тут не было славной смерти, не было героики, рева пушек и стука "эрликонов",
не было могучего взлета духа, дерзновенного вызова врагу. Были лишь
измученные, недосыпающие люди, окоченевшие от холода, в сырых канадках, с
серыми, исхудалыми лицами; они едва держались на ногах от голода, слабости и
усталости, удрученные гнетом воспоминаний, нервных потрясений, физического
напряжения, накопившегося за сотню таких же бессонных ночей.
По своему обыкновению Вэллери находился на мостике. Обычно учтивый,
добрый и внимательный, он выглядел жутко. Лицо изможденное, цвета замазки,
налитые кровью глаза ввалились, губы бескровны. Ужасное кровотечение
накануне и бессонная ночь сильно пошатнули его и без того хрупкое здоровье.
В утреннем сумраке показались корабли эскадры. Каким-то чудом они все
еще сохраняли свое место в строю. Фрегат и тральщик ушли далеко вперед, не
желая попасть в темноте под форштевень крейсера или авианосца. Тиндалл это
понял и ничего не сказал. Ночью "Инвейдер" потерял место в ордере,
оказавшись далеко за пределами охранения. После хорошей взбучки он принялся
догонять эскадру, вспарывая винтами крутые встречные волны.
Отбой дали в 08.00. В 08.10 подвахта находилась внизу, моряки
заваривали чай, мылись, выстраивались в очередь у камбуза. В этот момент
корпус "Улисса" потряс глухой взрыв. Полотенца, куски мыла, чашки, миски,
подносы полетели в разные стороны. Сердито бранясь, люди бросались к своим
боевым постам, прежде чем рука Вэллери легла на выключатель сигнала боевой
тревоги.
Находившийся менее чем в полумиле "Инвейдер" начал юруто поворачивать.
Взлетная палуба корабля немыслимо накренилась. Опять повалил густой снег, но
сквозь белую пелену пробивались густые клубы дыма, вырывавшиеся откуда-то из
недр передней палубы. Высыпая наверх, весь экипаж "Улисса" разглядывал
подбитый корабль. Между тем "Инвейдер" потерял ход и начал проваливаться в
ложбины между огромными валами.
- .Идиоты, болваны безмозглые! - бранил неизвестно кого. Тиндалл. Он
даже Вэллери не признался бы в том, как угнетает его бремя ответственности.
Именно это напряжение и вызывало в нем неожиданную вспышку гнева - признак
раздражительности, ставшей почти хронической.
- Вот что случается, командир, когда корабль теряет место в строю. Я
сам виноват не меньше, следовало послать к нему эсминец для сопровождения.
Контр-адмирал приник к биноклю, потом повернулся к Вэллери.
- Посемафорьте, пожалуйста, пусть доложит об объеме повреждений. Эта
проклятая субмарина, должно быть, стерегла его с самого рассвета.
Вэллери промолчал. Он понимал, каково Тиндаллу видеть, что один из
вверенных ему кораблей получил тяжелые повреждения, возможно, тонет.
"Инвейдер" почти лежал на борту. Дым валил столбом, но пламени видно не
было.
- Хотите выяснить, в чем дело? - поинтересовался Вэллери.
Тиндалл задумчиво закусил губу и помолчал.
- Да, пожалуй, надо нам самим выяснить, что же произошло.
Распорядитесь, чтобы эскадра продолжала следовать прежним курсом и с прежней
скоростью. Просигнальте "Балиолу" и "Нейрну" - пусть подойдут к "Инвейдеру".
Наблюдавший за тем, как к ноку рея потянулись гирлянды сигнальных
флагов, Вэллери почувствовал, что кто-то стоит рядом. Он обернулся.
- Это не подводная лодка, сэр, - уверенно произнес Капковый мальчик. -
"Инвейдера" не могли торпедировать.
Повернувшись вместе со стулом, Тиндалл уставился на злополучного
штурмана.
- А вам откуда это известно, сударь? - прорычал он. Когда адмирал
называл своего подчиненного сударем, следовало ожидать грозы.
Капковый покраснел до корней своих светлых волос, но продолжал стоять
на своем.
- Прежде всего, сэр, "Инвейдер" прикрыт "Сиррусом" с левого борта, хоть
он и находится несколько впереди. "Сиррус" некоторое время курсировал на том
участке, и коммандер Орр наверняка обнаружил бы лодку. Кроме того, волна
слишком крута, чтобы субмарина могла выйти на перископную глубину, а не то
что произвести прицельный выстрел. Будь это подводная лодка, она выпустила
бы не одну торпеду, а шесть и поразила бы сразу несколько кораблей, стоявших
почти сплошной стеной за "Инвейдером". Но кроме него не было торпедировано
ни одно судно... Я три года в штурманах, сэр.
- А я десять лет в адмиралах, - пророкотал Тиндалл. - Все это одни
догадки.
- Нет, сэр, - настаивал Карпентер. - Не догадки. Не стану биться об
заклад, - он приложил бинокль к глазам, - но я почти уверен, что "Инвейдер"
движется кормой вперед. А это значит, что носовая часть корабля ниже
ватерлинии оторвана или в ней пробоина. Должно быть, то была мина, возможно,
акустическая мина.
- Да, да, конечно, - ядовито заметил Тиндалл. - С минрепом длиной две
тысячи метров, разумеется?
- Дрейфующая мина, сэр, - терпеливо объяснял Капковый. - Или
использованная акустическая торпеда - немецкие торпеды, не попавшие в цель,
не всегда тонут. Но, скорее всего, мина.
- Может быть, теперь скажете мне, какой она марки и когда была
поставлена? - прорычал Тиндалл. Однако логичность доводов Карпентера
произвела на него впечатление. К тому же "Инвейдер" действительно двигался
кормой вперед, хотя и с недостаточной скоростью, чтобы управляться. Его
по-прежнему захлестывали волны.
В ответ на светограмму "Инвейдера" застучал сигнальный фонарь на
"Улиссе". Оторвав листок от блокнота, Бентли протянул его командиру корабля.
- "Инвейдер" вызывает адмирала, - читал Вэллери. - В носовой части
корпуса, по правому борту, много ниже ватерлинии, значительная пробоина.
Предположительно дрейфующая мина. Объем повреждений изучается. О результатах
осмотра будет доложено".
Взяв донесение, Тиндалл медленно перечитал его. Потом повернул через
плечо голову, едва улыбнулся.
- Похоже, вы правы, мой мальчик. Примите извинения старого ворчуна.
Карпентер что-то пробормотал и отвернулся, побагровев - на этот раз от
смущения. Взглянув на Вэллери, Тиндалл задумался.
- Надо бы поговорить с командиром "Инвейдера". Его фамилия, кажется,
Барлоу. Просемафорьте, буду говорить с ним по радиотелефону.
Они поднялись выше, в командный пункт авиационного офицера.
Уэстклифф уступил свое место адмиралу.
- Кэптен Барлоу? - проговорил Тиндалл, взяв в руки микрофон.
- Слушаю. - Голос Барлоу донесся из динамика над головой адмирала.
- Говорит адмирал. Как ваши дела?
- Надеюсь справиться, сэр. Боюсь, оторван значительный кусок носовой
части. Имеется несколько раненых. Загорелось топливо, но пожар не
распространяется. Водонепроницаемые двери целы. Механики и аварийные группы
укрепляют поперечные переборки.
- Сумеете двигаться самостоятельно?
- Можно попробовать, сэр, но рискованно. Во всяком случае, при таком
волнении.
- Как полагаете, до базы сумеете добраться?
- При попутной волне и ветре - да. Суток трое-четверо понадобится.
- Тогда ладно. - Голос Тиндалла звучал неприветливо. - Возвращайтесь
назад. С оторванным носом от вас проку мало. Вам чертовски не повезло,
кэптен Барлоу. Примите соболезнования. Да, вот еще что! Даю вам провожатыми
"Балиол" и "Нейрн" и попрошу штаб выслать вам навстречу океанский буксир. На
всякий случай.
- Благодарю, сэр. Мы все вам очень признательны. И последнее, Прошу
разрешения опорожнить топливные цистерны правого борта. Мы приняли много
воды, всю выкачать невозможно. Иначе крен не выправить.
- Я так и думал, - вздохнул Тиндалл. - Ничего не поделаешь. Принять от
вас топливо в такую погоду невозможно. Счастливого пути, командир. Прощайте.
- Большое спасибо, сэр. Прощайте.
Двадцать минут спустя "Улисс" занял свое прежнее место в ордере.
Немного погодя команда крейсера увидела, как "Инвевдер", который уже
кренился не так заметно, медленно повернул на зюйд-ост, а по обоим бортам
его, подпрыгивая на волнах, шли два корабля - маленький эсминец класса
"Хант" и фрегат. Через десять минут они исчезли из виду, закрытые снежным
зарядом.
Три корабля ушли, осталось одиннадцать, но, странное дело, именно эти
одиннадцать ощущали себя покинутыми.
Глава 5
ВТОРНИК
Об "Инвейяере" и случившейся с ним беде вскоре забыли. У 14-й
авианосной эскадры возникло более чем достаточно других забот. Появился
враг, с которым надо было бороться - враг много опаснее любой мины или
подводной лодки. Изо всех сил стараясь удержаться на раскачивающейся,
проваливающейся из-под ног палубе, Тиндалл посмотрел на Вэллери. "Вид у
бедняги ужасен - краше в гроб кладут", - снова подумал он.
- Каково ваше мнение, командир? Перспективы не блестящие, а?
- Предстоит хорошая трепка, сэр. Дело к тому идет. Кэррингтон шесть лет
плавал в Вест-Иидии, раз десять попадал в ураган. Он признается, ему
приходилось видеть такой низкий барометр, но чтобы он еще и продолжал так
стремительно падать - никогда. Во всяком случае, в здешних широтах. Выходит,
это еще только цветочки.
- Очень утешили, премного вам благодарен, - сухо отозвался Тиндалл. -
Тем более что и цветочки эти дают себя знать.
Достигнув девяти баллов, ветер более не усиливался. Перестая валить
снег. Но все понимали, что это лишь временная передышка: далеко на
норд-весте небо было зловещего цвета. Этот тусклый пурпурный оттенок не
бледнел, не сгущался; такая монотонная окраска неба сулила беду. Даже тем,
кто давно плавал в здешних водах и видел все разнообразие красок
арктического неба, то черного, как смола, в летний полдень, то освещенного
великолепием северного сияния, то чудесного лазурного цвета, когда небеса,
улыбаясь, видят свое отражение в спокойной, молочно-белой воде за Ледовым
барьером, - даже этим бывалым морякам не приходилось видеть ничего
подобного.
Но адмирал не обращал внимания на небо. Он глядел на море. Все утро
волны росли - постепенно, неотвратимо. Теперь, в полдень, море напоминало
гравюру XVIII века с изображением парускика, попавшего в бурю: тесные ряды
зеленовато-серых валов двигались чередой, увенчанные живописными гребнями
кипящей белой пены. Только здесь расстояние от одного вала до другого было
около полутораста метров, и эскадру, шедшую почти наперерез волне, трепало
основательно.
Особенно тяжело приходилось малым кораблям. Каждые пятнадцать секунд
они зарывались носом в пучину. Но еще более страшным и упорным врагом
оказалась стужа. Давно опустившись ниже точки замерзания, температура
продолжала падать.
Холод становился невыносимым, лед образовывался в каютах и кубриках,
намертво сковывал трубы водопровода. Корежился металл, перекашивались крышки
люков; дверные петли, замерзнув, перестали вращаться; смазка в приборах
застывала, выводя их из строя. Нести вахту, особенно на мостике, было сущей
мукой: первый же глоток ледяного ветра точно рассекал легкие, и человек
начинал задыхаться.
Огромную опасность представлял собой лед. На палубе "Улисса"
образовалось уже свыше трехсот тонн льда, и количество его увеличивалось с
каждой минутой. Толстым слоем лежал он на главной палубе, на баке, на
орудийных площадках и мостиках; длинными причудливыми сосульками свисал с
комингсов, бащен и поручней, утраивал толщину каждого троса, штага и фала и
превращал стройные мачты в безобразные, фантастического вида деревья. Он был
опасен еще и тем, что превращал палубу в каток. С этой проблемой проще
справиться на торговом судне, где топливом служит уголь и где под рукой
сколько угодно шлака и золы. На современных же военных кораблях, где в
качестве топлива применяют мазут, все гораздо сложнее. На "Улиссе" палубу
посыпали песком с солью и уповали на Бога.
Но главная опасность заключалась в тяжести льда. Всякий корабль, если
выразиться технически, может быть валким или остойчивым. У остойчивого
корабля центр тяжести расположен низко, он подвержен качке, зато легко
возвращается в первоначальное положение. Если центр тяжести расположен
высоко, то говорят, что корабль валок. Такое судно неустойчиво и ненадежно,
его трудно накренить, но зато столь же трудно выпрямить. Если же на палубе
такого судна образуется лед, то центр тяжести переместится выше, а это
крайне опасно. Последствия могут быть роковыми...
Особенно доставалось эскортным авианосцам и эсминцам, в частности
"Портпатрику". И без того неустойчивые из-за высоко расположенной и тяжелой
взлетной палубы, авианосцы представляли собой огромные площадки, на которых
скапливался снег и образовывался лед. Поначалу взлетные палубы содержались в
относительном порядке, специальные команды беспрестанно сметали снег
метлами, посыпали палубу солью и обдавали горячим паром из шлангов. Но
погода ухудшилась настолько, что послать человека на раскачивающуюся во все
стороны, предательски скользкую палубу означало бы отправить его на тот
свет. На "Реслере" и "Блу Рейнджере" имелись модифицированные отопительные
системы, размещенные под взлетными палубами. На этих кораблях из Миссисипи,
в отличие от английских судов, палубы были деревянные, поэтому в столь
суровых условиях системы отопления оказались совершенно неэффективными.
Эсминцам доставалось еще больше. Им приходилось мириться не только со
льдом, образовавшимся из спрессованного снега, но и со льдом, нараставшим на
палубе по мере того, как через равные промежутки времени на корабль
обрушивались все новые и новые массы воды. Брызги от волн, ударявшихся о
форштевень, замерзали, не успев упасть на палубу. В некоторых местах толщина
льда достигала фута. Под огромной его тяжестью скорлупки эти с каждым разом
все глубже зарывались носом в пучину, и каждый раз все труднее вырывались из
ее объятий. Командирам эсминцев, как и командирам авианосцев, оставалось
лишь наблюдать с мостика за происходившим, да уповать на милость Провидения.
Прошло долгих два часа. За это время термометр опустился до самой
низшей точки и застыл на ней... Вдогонку сломя голову бросился барограф. Но,
странное дело, снега по-прежнему не было. Свинцовые тучи на северо-западе
находились все еще в отдалении. Южная и восточная части неба были совершенно
чисты. Эскадра представляла собой фантастическое зрелище: игрушечные,
похожие на леденцы, кораблики - ослепительно белые, сверкающие в бледных
лучах зимнего солнца, - отчаянно раскачивались из стороны в сторону, то и
дело проваливаясь в ложбинах меж становящихся все круче и выше
зеленовато-серых валов студеного Норвежского моря. Суда упорно двигались к
далекому горизонту, залитому зловещим багрянцем, - горизонту, за которым
лежал иной мир. Это была невероятная, редкостная картина.
Но контр-адмирал Тиндалл не находил в ней ничего прекрасного. Человек,
имевший обыкновение говорить, что ему чужда всякая тревога, он был серьезно
обеспокоен. Он был резок с теми, кто находился на мостике, - резок до
грубости. Никто не узнавал в нем старого "фермера Джайлса", каким его знали
еще месяца два назад; от былого его добродушия не осталось и следа. Он
беспрестанно окидывал взглядом корабли эскадры, все время ерзая на стуле.
Наконец слез с него и, открыв дверь в рубку командира, вошел.
Свет был выключен, и Вэляери находился в полутьме. Накрывшись двумя
одеялами, командир лежал на кушетке с мертвенно-бледиым лицом. В правой руке
Вэллери сжимал...