Решад Нури Гюнтекин. Птичка певчая
страница №11
...на взяла сегодня ссобой на гулянье Мунисэ. Детей у соседей не было, поэтому женщина
привязалась к маленькой шалунье и полюбила ее, как родную дочь.
Сегодняшнее происшествие испортило мне настроение. Ах, как все
нехорошо получилось! Бог знает, что обо мне теперь подумает пожилой молла.
Сейчас, когда я пишу эти строки, мои щеки горят от стыда, я чувствую,
что покраснела до корней волос. Ах, господи! Стала учительницей, а все еще
не избавилась от сумасбродных выходок. Недаром директор училища
Реджеб-эфенди говорил: "Конечно, не дай аллах, но и к тебе когда-нибудь
придет смерть. Начнут хоронить, так ты имама рассмешишь, когда он будет
читать надгробную молитву..."
Я намеревалась сегодня после обеда записать в дневник все, что
произошло за эти полгода. Бедный дневник не вынимался из портфеля с тех
пор, как мы сюда приехали.
Я подошла к окну. Отсюда хорошо виден пролив и военные укрепления на
берегу. В этом доме мы потому и поселились, что мне очень понравился вид на
море... Больше наше жилье ничем не примечательно.
Спеша поскорее уехать из Б..., я согласилась на первое вакантное
место, которое было мне предложено. Я не думала о том, понравится ли мне
Ч..., не придавала никакого значения тому, что жалованье здесь скудное. Но,
на мое счастье, местечко оказалось совсем неплохим: спокойный, славный
военный городок. Кого бы вы ни спросили из его обитателей, будь то старожил
или приезжий, об отце, брате, сыне, муже, вам скажут, что это либо солдат,
либо офицер, - словом, военный. Даже многие учителя в школах - или полковые
моллы, или полковые муфтии;* в общем, весь народ здесь имеет отношение к
армии. Наш сосед Хафиз Курбан-эфенди надевает иногда вместе с чалмой
военный мундир и даже цепляет сбоку саблю.
______________
* Муфтий - мусульманский богослов, толкователь Корана, дающий
заключения по юридическим и духовным вопросам.
Женщины Ч... мне очень нравятся. Верные и работящие, простые и
скромные, они довольны своей жизнью и всегда не прочь повеселиться. Каждую
неделю здесь справляют свадьбы. А каждая свадьба со всевозможными
торжественными предсвадебными вечерами под разными названиями длится ровно
неделю. Выходит, женщины развлекаются почти каждый вечер. Сначала я не
могла понять, как выдерживают их карманы. Но все оказалось очень просто:
например, каждая женщина надевает свое нарядное свадебное платье в течение
десяти - пятнадцати лет к любой свадьбе. Затем это платье, чистое и
аккуратное, переходит к дочери.
Развлечения у них очень простые. Какая-нибудь пожилая армянка играет
на гармони. Если ей потом за это дадут отрез на скромное платье и немного
денег, она бывает очень довольна.
Да, развлечения у женщин Ч... очень простые, они вполне удовлетворены
ими. Как чудесно! Ах, почему я не родилась в этом городе!
Ну да что там... Теперь о другом. К моему удивлению, соседки полюбили
меня. Только они сердятся, что я редко вижусь с ними и не разделяю их
увеселения. Чтобы меня не считали заносчивой, я стараюсь оказывать
всевозможные услуги и всячески помогаю как их дочерям в школе, так и им
самим.
Мое любимое место в Ч... - лесок на берегу реки, называемый Ивовой
рощей. В праздничные дни я не осмеливаюсь туда ходить, но в обычные вечера,
после занятий, мы с Мунисэ иногда совершаем прогулки в рощу. Там растут не
только ивы, но и чинары. Кто знает, сколько веков они стоят! У чинар
обрезаны нижние ветви, поэтому стволы кажутся голыми; на самом верху густая
крона. Если человека застают в роще вечерние сумерки, ему начинает
казаться, будто он стоит под разрушенным куполом, не имеющим конца-края. В
лучах заходящего солнца роща напоминает бесконечные ряды колонн. На той
стороне реки тянутся сады, окруженные плетнями. Меж них вьются узкие
тенистые тропинки. Глядя на эти тропинки издали, невольно думаешь, что они
могут увести человека в какой-то другой мир, где сбудутся его самые
заветные мечты.
Дома местных богачей расположены на горе Хасталар-тепеси*. Несмотря на
унылое название, здесь живут самые счастливые, самые веселые люди. Когда мы
приехали, мне предложили снять там красивый домик. Но пришлось отказаться:
сейчас я не так богата, как в Б... Мы вынуждены жить скромно.
______________
* Хасталар-тепеси - букв.: Холм больных.
Впрочем, наш маленький дом тоже находится в хорошем месте. Это очень
оживленная часть городка: здесь площадь, кофейня, лавки. Например, сегодня
утром все жители Ч... шли в Ивовую рощу мимо наших окон. Сейчас они
возвращаются, хотя времени еще не так много. Только что прошла группа
офицеров. Они остановили лейтенанта, который торопливо шел им навстречу.
- Почему так рано? - спросил лейтенант. - А я только иду, сию минуту с
дежурства.
Толстый пожилой кол-агасы*, которого я часто встречаю на улице в
неизменно распахнутом мундире, ответил:
______________
* Кол-агасы - военный чин в султанской армии, следующий после капитана
перед майором (соответствовал чину штабс-капитана в царской армии).
- Не трудись, можешь возвращаться. Сегодня в Ивовой роще неинтересно.
Сколько мы ни рыскали, гюльбешекер* не нашли.
______________
* Гюльбешекер - варенье из лепестков роз.
По-моему, жители этого городка удивительные сластены. И дети и
взрослые только и говорят про гюльбешекер. Офицеры меня удивили: искать
розовое варенье на гулянии в день Хызыр-Ильяса и огорчаться, не найдя
его!.. - Господи, совсем как дети!
Слово "гюльбешекер" мне приходилось часто слышать на улице от детей и
взрослых мужчин. Однажды вечером я возвращалась из школы. Передо мной шло
несколько бедно одетых молодых людей. Одного из них стали чем-то угощать.
Он отказывался.
- Честное слово, не могу... Только что обедал. Ничего в рот не
полезет...
Другой спросил, похлопывая товарища по плечу:
- Так ничего и не съешь? Может, и от гюльбешекер откажешься?
Юноша тотчас размяк, улыбнулся:
- Ну, гюльбешекер не для меня...
Мне приходилось наблюдать, как мужчины, сидящие перед кофейней,
посмеивались над бедным, но веселым и приветливым мальчуганом-водоносом,
которому его ремесло давало возможность кое-как перебиваться.
- Эй, Сулейман, скажи, когда мы отпразднуем твою свадьбу?
- Когда хотите. Я всегда готов.
- А как ты сведешь концы с концами? Ты ведь бедняк, Сулейман?
- Ничего, как-нибудь... Буду макать сухой хлеб в гюльбешекер и есть.
Эта шутка повторяется почти ежедневно. Три дня тому назад меня удивил
наш сосед Хафиз Курбан-эфенди. Поймав у своих ворот Мунисэ, он насильно
поцеловал ее в щеку и сказала:
- Ох, ты пахнешь совсем как гюльбешекер!
На улице стало многолюдно. Гулянье в Ивовой роще закончилось. Я слышу
звонкий смех. Это моя крошка. Она тоже вернулась. Я не видела шалунью
четыре часа, а кажется, будто прошло четыре года.
23 апреля (2 часа спустя).
Только что узнала, что такое гюльбешекер. На гулянье Мунисэ встретила
наших учительниц и сказала, что я больна. Те забеспокоились и на обратном
пути зашли меня проведать.
Пришлось несколько минут уговаривать их войти в дом. Шутки ради, я
сказала одной:
- Ну, а вы нашли гюльбешекер? Тут офицеры проходили и жаловались, что
им не удалось.
Приятельница засмеялась.
- Вам хорошо известно, что мы тоже были лишены такого удовольствия.
- Почему?
- Потому что вас не было с нами...
Я растерянно смотрела в лицо женщины, пытаясь улыбнуться.
- То есть как это?..
Гостьи засмеялись. Молодая учительница в недоумении уставилась на меня
и спросила:
- Вы действительно не знаете?
- Клянусь аллахом.
- Моя бедная Феридэ, как ты наивна. Гюльбешекер - это же твое имя. Так
тебя прозвали мужчины Ч... за прекрасный цвет лица.
От растерянности я даже стала заикаться.
- Как?.. Это я?.. Выходит, это меня называют гюльбешекер? Значит, это
обо мне говорили на улице мальчишки, собираясь намазать гюльбешекер на
хлеб?! Господи!
От стыда я закрыла лицо руками. Оказывается, обо мне говорит весь
город. О боже, какой позор!
Молодая учительница насильно отвела мои руки от лица и полушутя,
полусерьезно сказала:
- Что же здесь обидного? Вы привлекаете мужчин всего города. Женщина
редко удостаивается такой чести.
Ах, какие скверные существа эти мужчины! Они и здесь не дают мне
покоя. Господи, как же мне теперь вести себя на людях?! Какими глазами я
буду смотреть на своих соседей?
Ч..., 1 мая.
Я сидела дома и проверяла тетрадки своих учениц. В ворота постучали.
Мунисэ закричала снизу:
- Абаджиим, к нам гости!
По каменному дворику прохаживалась женщина в черном чаршафе. Лицо ее
было закрыто, и я не могла узнать незнакомку.
- Кто вы, ханым-эфенди? - нерешительно спросила я.
Раздался смех. Ханым, как кошка, кинулась мне на шею. Это была Мунисэ.
Шалунья схватила меня за талию и закружила по дворику. Она покрывала
поцелуями мое лицо, шею. Чаршаф придал моей крошке вид взрослой девушки.
За эти два года Мунисэ сильно выросла и превратилась в стройную,
изящную, кокетливую барышню. Она хорошела с каждым днем, как распускавшийся
цветок. Мы с ней были уже почти одного роста. Но человек не замечает
изменений, которые происходят у него на глазах. Наверно, увидев девочку в
таком одеянии, мне следовало обрадоваться, но я огорчилась. Мунисэ заметила
это.
- Что случилось, абаджиим? Это просто шутка... Может, я обидела тебя?
Бедняжка огорченно смотрела мне в лицо, словно стараясь загладить
тяжкий проступок.
- Мунисэ, - сказала я, - мне не удастся удержать тебя навеки возле
себя. Вижу, ты не вытерпишь. Уже сейчас ты радуешься, когда на свадьбах
вплетаешь себе в волосы золотые нити. Я понимаю, моя девочка, ты непременно
хочешь стать невестой и бросишь меня одну.
Страх перед одиночеством сжал мое сердце. Глаза наполнились слезами.
Мысленно я молила Мунисэ: "Ну, утешь меня хоть одним словечком"! Но
скверная девчонка ответила, надув губы:
- Что делать, абаджиим? Таков обычай...
- Значит, ты оставишь меня одну и сделаешься женой какого-то
неизвестного мужчины?
Мунисэ не ответила, только улыбнулась. Но что это была за улыбка.
Жестокая девочка! Она уже сейчас любила его больше, чем меня!
Тогда я повела разговор по-другому:
- Хорошо, пусть ты станешь невестой... Но до двадцати лет еще далеко.
- Двадцати лет? Не слишком ли это много, абаджиим?
- Ну, скажем, девятнадцать, может быть, даже восемнадцать. Ты не
отвечаешь? Смеешься? Твоя насмешливая улыбка как бы говорит: "Я все знаю
сама". Честное слово, раньше восемнадцати лет я не разрешу!
Шалунья хохотала. Эта торговля забавляла ее. Мне было стыдно, а то бы
я разрыдалась. Рыжеволосые всегда неверны. Они приносят человеку только
огорчения.
Ч..., 10 мая.
У нас в школе учится дочь богатого паши*, имя которой Надидэ. Это
девочка лет двенадцати, с гнилыми зубами, низкорослая, худенькая и очень
заносчивая. Я несколько раз в шутку назвала ее Надидэ-ханым-эфенди. Так это
прозвище за ней и осталось.
______________
* Паша - высший гражданский и военный титул (генерал) в Османской
империи.
Надидэ живет в самом красивом особняке на Хасталар-тепеси. Каждый день
она подъезжает к школе в экипаже своего отца-паши в сопровождении адъютанта
с длинными усами, на манер бараньих рогов.
У меня создалось впечатление, что эта маленькая барышня приезжает в
школу не столько учиться, сколько покрасоваться перед бедными
одноклассницами и даже учителями. Она помыкает подругами, словно
служанками. Учителя считают за честь терпеть всевозможные капризы и
выполнять прихоти Надидэ. Иногда жена паши приглашает в гости учителей
своей дочери и угощает их. Мои бедные коллеги на все лады превозносят
пышность и богатство генеральского дома, туалеты хозяйки, приходят в
восторг от яств, которыми их там потчуют. Эти восторги смешат меня и в то
же время внушают отвращение. Я думаю, что семья у этого Абдюррахима-паши -
кучка грубых зазнаек, которая получает наслаждение, ослепляя своим величием
и богатством глаза наивных, простодушных людей.
Несколько раз мои приятельницы хотели затащить в дом паши и меня. Но я
восприняла это как оскорбление и рассердилась.
Я никогда не гнушаюсь завязать шнурки бедным ученицам, отряхнуть их
запачканные платьица. Но маленькая заносчивая "ханым-эфенди" мне очень
неприятна. Случается даже, что я начинаю распекать ее на уроках. Она же,
как назло, подлизывается ко мне, не отстает от меня ни на шаг.
Сегодня в полдень у нашего дома остановился экипаж. Я узнала экипаж
Абдюррахима-паши. Длинноусый адъютант распахнул калитку, и во двор с
важностью принцессы, в окружении уличных мальчишек вошла Надидэ. Вся улица
переполошилась, окна соседних домов украсились женскими головами.
Надидэ-ханьш привезла мне записку от своей старшей сестры:
"Муаллиме-ханым*, наш отец, паша-эфенди, наша мама и ваша покорная
слуга просим вас пожаловать сегодня к нам. Вас доставит экипаж, который
передаем в полное ваше распоряжение".
______________
* Муаллиме - учительница.
Я сразу догадалась, что им нужно: они хотят и мне, как другим
учительницам, пустить пыль в глаза своей роскошью и богатством. Сначала я
хотела холодно поблагодарить за столь "высокую честь" и отослать назад
маленькую госпожу, адъютанта и экипаж. Но потом передумала. Во мне вдруг
проснулось желание дать хороший урок этим заносчивым
аристократам-нуворишам. Мне приходилось видеть в Стамбуле более важных и
высокопоставленных пашей. Для Чалыкушу не было большего наслаждения, чем
сорвать фальшивую маску, обнажить их ничтожество и никчемность, которые
скрывались под величественной осанкой. Что делать, такой уж мне суждено
было родиться. Я не очень плохая и люблю бесхитростных, простодушных людей.
Но я всегда беспощадна к тем, кто хвастается своим богатством, кичится
благородным происхождением, важничает. Два года я жила тихо и спокойно,
поэтому сегодня у меня было право немного "развлечься".
На этот раз, вопреки своему обыкновению, я оделась очень изящно, хотя
и просто. Меня выручил темно-синий костюм, привезенный некогда дядей Азизом
из Парижа.
Надидэ пришлось долго ждать внизу. Еще в Б... я вырезала из какого-то
европейского журнала женскую головку с модной прической. Приколов картинку
к раме зеркала, я приложила все свое искусство и умение, чтобы сделать себе
точно такую прическу. Получилось очень замысловато и экстравагантно. Но что
мне до этого? Сегодня я, как актриса, должна думать только о том, чтобы
произвести впечатление на всех этих провинциальных красоток.
Я заставила ждать внизу маленькую госпожу не только потому, что мне
надо было одеться. В темной, бедно обставленной комнате мне хотелось также
рассмотреть в зеркале улыбающееся лицо молодой девушки. Я застенчиво, даже
как-то стыдливо смотрела на себя, словно на постороннюю. Мой дневник никто
никогда не прочтет! Так почему же не описать всего?.. Девушка казалась мне
хорошенькой. Я внимательно приглядывалась и находила, что именно такая
красота повергает людей в изумление. На меня смотрели какие-то новые глаза;
не те веселые, беззаботные глаза Чалыкушу, которую я знала по Стамбулу. У
той были светло-голубые и, казалось, состояли из золотой пыли, пляшущей в
прозрачном свете. А в этих светилась черная горечь - следы одиноких и
тоскливых ночей, усталости, задумчивости и грусти. Когда эти глаза не
смеются, они кажутся большими и глубокими, как живое страдание. Но стоит им
заискриться смехом, они уменьшаются, свет перестает в них вмещаться,
кажется, что по щекам рассыпаются маленькие бриллианты.
Какие красивые, какие тонкие черты лица! На картинах такие лица
трогают до слез. Даже в его недостатках мне виделась какая-то прелесть. В
Текирдаге муж тетки Айше часто говорил: "Феридэ, твои брови похожи на твою
речь: начинаются красиво-красиво, тонко-тонко, но потом сбиваются с
пути..." Я пригляделась к ним сейчас: изогнутые стрелы тянулись к самым
вискам. Верхняя губа была немного коротка и слегка обнажала ряд зубов.
Казалось, я всегда чуть-чуть улыбаюсь. Недаром Реджеб-эфенди говорил, что я
и после смерти не перестану смеяться.
Я слышала, как Надидэ нетерпеливо расхаживала внизу, постукивая
каблучками, но не могла оторваться от зеркала.
Сколько мучений, сколько неприятностей доставляли мне прозвища: в Б...
- Шелкопряд, здесь в Ч... - Гюльбешекер. Но сейчас я не стыдилась называть
этими именами девушку, которая смотрела на меня в зеркале, существо юное,
свежее, как апрельская роза, усыпанная капельками росы, с лицом ясным, как
утренний свет. Оглядевшись по сторонам, словно боясь, как бы меня не
увидели, я припала к зеркалу. Мне хотелось поцеловать себя, свои глаза,
щеки, подбородок. Сердце мое почему-то забилось, влажные губы дрожали. Но
увы!.. Зеркало ведь тоже придумали мужчины. Человек ни за что не сможет
поцеловать свои волосы, глаза. И сколько бы он ни старался, ему удастся
коснуться только своих губ.
Боже, что я пишу? Сестра Алекси говорила нам: "Поповская ряса делает
человека ханжой". Может быть, кокетливо убранная головка и женщину делает
кокеткой? Какие глупости, какие неприличные вещи! И это школьная
учительница!
Как уже я сказала, после двух лет смиренной жизни у меня было право
немного развлечься сегодня.
Увидев в гостиной женщин, которые при моем появлении приняли
неестественные позы, словно начинающие актрисы, я улыбнулась и подумала про
себя: "Ничего, потерпите немного, сейчас вы узнаете меня..."
Как они были поражены, когда я не поцеловала, как другие, подол платья
у госпожи и молодых барышень, а ограничилась лишь простым непринужденным
поклоном. Все переглядывались. Пожилая гречанка, довольно вульгарно одетая,
- мне думается, какая-нибудь гувернантка с Бейоглу*, - нацепила на нос очки
в золотой оправе и окинула меня взглядом с головы до ног.
______________
* Бейоглу - аристократический квартал в Стамбуле.
Моя манера держаться, мои жесты были так естественны и в моих словах
было столько непринужденной уверенности, что вызвали в гостиной полное
замешательство.
В комнате не было ни одного изящного предмета, говорящего о хорошем
вкусе хозяев. Дом походил на мануфактурную лавку, набитую всевозможными
дорогими вещами, для того чтобы изумлять и поражать бедных, бесхитростных
женщин Ч...
Действуя свободно, дерзко, смело, я постепенно овладела вниманием всех
присутствующих и поставила самих хозяек в положение неискушенных, неуклюжих
гостей. Разыгрывая эту грубую, смешную комедию, я старалась не нарушить
естественности, дабы никто не понял, что это игра. Я дала понять, что мне
не нравится все, что они показывают, говорят и делают. Мне хотелось
раздразнить их, чтобы они как можно глубже почувствовали свое ничтожество и
невежество. Когда старшая дочь паши показывала мне картины, я деликатно, но
недвусмысленно назвала все мазней; а потом, заметив в углу крошечную
миниатюру, спросила, почему это произведение искусства, единственно ценная
вещь в гостиной, так далеко упрятана? Короче говоря, я не одобрила ни одной
безделушки. Я критиковала буквально все. Особенно им досталось во время
ужина. Кто знает, у скольких дам за этим великолепным столом застревал в
горле кусок; сколько гостей растерянно вертели ножи и вилки, не умея ими
пользоваться; сколько несчастных были вынуждены отказаться от лакомого
блюда, так как не знали, как его есть, как положить себе на тарелку.
Сегодня я отомстила всем. У меня были такие изящные, уверенные
движения, что дамы не могли сдержать изумления и все время исподтишка
поглядывали в мою сторону. Я изредка тоже посматривала на окружающих. Но от
этих взглядов вилки в их руках дрожали. Гости и хозяева давились и
захлебывались. Особенно осрамилась гувернантка с Бейоглу. Она, видимо,
считала себя во много раз воспитаннее и образованнее всех этих
неискушенных, невежественных женщин и хвасталась перед ними своим потешным
французским языком. Поскольку я учительница, то она решила, что мы коллеги,
и сочла своим профессиональным долгом помериться со мной силами. Ну и
задала я ей жару! Она попыталась было спастись.
- Я плохо говорю по-турецки, - сказала она мне.
- Это ничего, мадемуазель, поговорим по-французски... - ответила я.
Гречанка стала говорить на французском языке. И тут я высмеяла ее.
Словом, маленькая незаметная учительница начальной школы исчезла. Я
снова превратилась в Чалыкушу, отчаянную, язвительную, безжалостную,
которая доводила до слез самых сладкоречивых учительниц пансиона "Dames de
Sion".
Мы спорили с гувернанткой о правилах этикета. Она тут же запуталась.
Ей не хватало знаний французского языка, и в конце концов она решила меня
"уничтожить".
- А все-таки мне приходилось бывать в самом высшем обществе. Я все
видела своими глазами.
Я насмешливо поглядела на нее и сказала:
- Да, но бывать - этого недостаточно. Человек должен жить в этом
обществе естественной жизнью!
Выпад, надо сознаться, был лишен деликатности. Бедняжка изменилась в
лице и поспешила убраться, сославшись на то, что она должна заниматься с
одним из маленьких наследников паши.
Хозяйка дома, ее дочери превратились в ягнят. Безобразная маска
надменности и высокомерия слетела; женщины стали похожи на самих себя. И,
откровенно говоря, это были совсем неплохие люди. Тогда и я приняла облик
простой школьной учительницы, которая понимает свое положение и сознает его
незначительность.
Ханым-эфенди и молодые барышни искренне просили, чтобы я почаще
навещала их дом.
Я ответила:
- Иногда я буду вас беспокоить, не часто, конечно. Иначе люди
подумают, что мне от вас что-нибудь надо.
Ханым-эфенди интересовалась моим происхождением, вызывая всячески на
откровенность.
Я сказала, что родители мои из знатной семьи, но попали в бедственное
положение.
- Ханым, дочь моя, - растрогалась хозяйка, - вы такая красивая, у вас
столько достоинств! Вы можете стать невестой человека из очень благородной
семьи.
- Может быть, ханым-эфенди, и существует такой человек, который хотел
бы на мне жениться... Но я предпочитаю зарабатывать на жизнь собственным
трудом. Ведь в этом нет ничего зазорного.
- А что бы вы сказали, если бы вас захотела удочерить очень приличная
семья?
- Я, конечно, благодарю за честь, которой вы меня удостаиваете, но
думаю, что не соглашусь.
Намерения хозяек дома я поняла только потом, когда выяснилось, что они
пригласили меня не только для того, чтобы похвастаться своим богатством и
пустить пыль в глаза.
Неожиданно старшей дочери захотелось показать мне сад. Он напоминал
гостиную. Каких только не было тут цветов, деревьев, трав, кустов. На
каждом шагу попадались цветочные горшки. И вот в небольшом искусственном
лесочке, меж низкорослых молоденьких сосен...
Впрочем, чтобы все было понятно, я вынуждена вернуться к случаю,
который произошел недели две назад.
По соседству со школьным садом, где ученицы бегают во время перемены,
расположен огромный виноградник. Детвора растащила плетень, и теперь наш
сад и виноградник представляют собой единое целое. В этом винограднике
работало несколько батраков в красных повязках на голове. Во время перемен
я наблюдала, как несчастные, обливаясь потом, ковыряют землю мотыгами.
В тот день, о котором идет речь, я обратила внимание на молодого
рабочего, который трудился вместе со всеми. Он был одет, как и остальные,
но лицо, весь облик молодого человека выделяли его среди окружающих. Сквозь
загар просвечивала благородная бледность, глаза светились каким-то
особенным блеском. Больше всего меня поразили его руки - маленькие,
изящные, как у женщины. Так как он, в отличие от остальных, был молод, мне
неудобно было подходить к нему. Но юноша сам приблизился ко мне, сказал,
что его мучает жажда, и попросил послать кого-нибудь из школьниц за водой.
Не выношу женщин-ханжей, которые бегают даже от петуха. Я не стала
стесняться молодого человека (как-никак я школьная учительница) и сказала:
- Хорошо, сынок, погоди немного, сейчас схожу.
А про себя подумала: "Уверена, он из благородной семьи, которая впала
в нищету".
Молодой рабочий был и застенчив, и в то же время смел. Разговаривая со
мной, он заикался от смущения. Но, с другой стороны, задавал все время
очень странные вопросы: "Дешева ли здесь жизнь?.. Сурова ли зима?.. Много
ли в Ч... яблок и груш?.." Молодой человек назвался приезжим.
Когда он пил воду, я думала, посмеиваясь: "Бедняга, наверно,
придурковат..."
Этих подробностей достаточно, чтобы понять мое удивление, когда в саду
паши, среди несчастных деревьев, которым выпала оскорбительная честь
изображать сосновый лес, я столкнулась с тем самым бедным рабочим. Но
сейчас он выглядел совсем иначе. Это был штабной офицер в чине капитана. На
нем все блестело: сабля, пуговицы, ордена, воротничок, зубы и даже
напомаженные волосы. Он стоял между двух сосен, вытянувшись в струнку -
даже гетры на его ногах, казалось, прилипли друг к другу, - задрав гордо
подбородок, молодой человек словно позировал фотографу. У офицера были
тоненькие усики; полуоткрытые губы обнажали ряд ослепительно белых зубов.
Блестящие глаза смотрели смело. Казалось, молодой капитан вот-вот взмахнет
рукой, затянутой в белую перчатку, выхватит саблю и даст команду: "Смирно!"
Но я тут же поняла, что команду "смирно" офицер получил от других.
Нериме-ханым притворилась удивленной.
- Ах, Ихсан, ты был здесь? Послушай, откуда ты взялся?
Старшая дочь паши так скверно сыграла свою роль, что в ее голосе без
труда можно было уловить: "Боже, как ясно, что мы лжем!"
Итак, на фоне оперных декораций нам предстояло разыграть смешную
комедию. Для чего? Это я пойму позже. А пока надо было держаться как ни в
чем не бывало, спокойно и смело.
Кажется, в генеральской семье очень любили делать сюрпризы. Но и я
сегодня была настроена по-боевому и знала, что не растеряюсь ни перед
какими фокусами. Очевидно, они ждали, что я застыжусь и убегу. Но я даже
виду не подала.
Нериме сказала:
- Феридэ-ханым-эфенди, вы, как и мы, родом из Стамбула. Надеюсь, вы не
заподозрите ничего дурного в том, что я представлю вам своего двоюродного и
молочного брата Ихсана.
- Напротив, буду очень довольна, ханым-эфенди, - ответила я
бесцеремонно и, не дав ей возможности говорить, представилась сама: -
Феридэ Низамеддин, один из самых младших офицеров армии просвещения.
Молодому офицеру недолго удавалось сохранять бравую невозмутимость. И
можно ли было винить его в этом? Маленькая школьная учительница увидела
человека, с которым она несколько дней тому назад разговаривала, как с
простым рабочим. Сегодня перед ней был блестящий, как солнце, офицер,
красивый, точно сказочный принц... Она увидела его и не лишилась чувств.
Поразительная вещь!..
Получилось наоборот, растерялся офицер. Видимо, он плохо усвоил
церемонию приветствия, которой нас годами на все лады обучали в пансионе,
словно это была основа основ всех наук. Рука офицера, поднятая, очевидно,
для военного приветствия, повисла в воздухе. Ихсан-бей передумал, решив
обменяться со мной рукопожатием, но тут увидел, что он в перчатках, и резко
отдернул руку. Я даже подумала, уж не превратилась ли бедная перчатка в
раскаленные угли.
Минут пять я о чем-то непринужденно болтала с ним. Встречаясь со мной
глазами, молодой человек стыдливо отводил их в сторону, видимо, вспоминал,
как он в костюме чернорабочего просил у меня воды. Но я делала вид, будто
ничего не помню и разговариваю с ним впервые.
Скоро мы с Нериме-ханым вернулись в дом. Дочь паши нерешительно
спросила:
- Вы конечно узнали Ихсана, Феридэ-ханым?
Вот как! Значит, и ей был известен случай в школьном саду?
- Да, - ответила я просто, - узнала.
- Может, это что-нибудь говорит вам? Я хочу объяснить, в чем дело,
ханым-эфенди. Ихсан поспорил со своими товарищами. Молодость!.. Что
поделаешь, ханым-эфенди? Бывает...
Я не удержалась:
- Но с какой стати, ханым-эфенди?
Нериме-ханым покраснела и, стараясь скрыть смущение, засмеялась.
- Ханым-эфенди, некоторые офицеры встречают вас, когда вы
возвращаетесь из школы. Они сказали, что вы очень красивы. Мы из Стамбула
и, конечно, не считаем, как здешние жители, что подобные разговоры
оскорбительны. Не так ли, моя красавица? Ихсан поспорил с товарищами: "Я
непременно найду способ поговорить с этой учительницей..." Он не
постеснялся переодеться в тряпье батрака и выиграл пари. Странно, не правда
ли?
Я ничего не ответила. Бедная Нериме-ханым поняла, что рассказ ее
произвел на меня неприятное впечатление.
Последнее действие сегодняшней комедии развернулось опять в гостиной
наверху. Известие о том, что я познакомилась с Ихсаном-беем, добралось туда
гораздо быстрее, чем мы. Об этом говорили лица всех присутствующих.
По тайному знаку хозяйки дома все гости вышли. В комнате, кроме нее
самой, остались только Нериме-ханым и я.
После небольшого колебания ханым-эфенди спросила:
- Как вам понравился Ихсан, дочь моя?
- Кажется, неплохой молодой человек, ханым-эфенди.
- И на лицо он симпатичный, - продолжала хозяйка, - и образование у
него великолепное. Сейчас его назначили с повышением в Бейрут.
- Как замечательно! - сказала я. - Действительно, это красивый,
славный молодой человек. Видимо, и образование, как вы сказали, у него
великолепное...
Мать с дочерью переглянулись, не зная, радоваться моим словам или
удивляться. Ханым-эфенди захихикала:
- Да наградит тебя аллах, дочь моя. Ты облегчила мне труд. Я молочная
мать Ихсана, воспитала его в своем доме, как родное дитя. Дочь моя,
Феридэ-ханым, с молодыми девушками трудно говорить откровенно, напрямик.
Но, слава аллаху, вы умная и скромная. На все, конечно, воля аллаха. Я
хочу, чтобы вы стали женой Ихсана... Вы ему очень понравились. А раз и он
вам так приглянулся, значит, вы будете с ним счастливы, если того захочет
аллах... Возьмем для него на месяц отпуск и сыграем здесь свадьбу... Ну,
как?.. А потом вы вместе поедете в Бейрут.
Я еще в саду догадалась, к чему затеяли эту комедию. Поистине смешной
случай: на чужбине меня сватают почти за незнакомого мужчину!.. Не знаю,
почему, но мне вдруг сделалось как-то очень тоскливо. Однако я взяла себя в
руки, и никто ничего не заметил.
- Ханым-эфенди, это большая честь для вашей покорной слуги. От всего
сердца благодарна и вам, и Ихсану-бею. Но это невозможно...
Хозяйка дома опешила:
- Почему, дочь моя? Вы ведь сами минуту назад признались, что Ихсан
вам понравился, что вы нашли его красивым...
Я улыбнулась:
- Ханым-эфенди, я и сейчас говорю, что Ихсан-бей красивый, достойный
молодой человек. Но посудите сами, если бы я хоть мысленно допускала
возможность нашего брака, могла бы я так открыто говорить о его
достоинствах? Разве это не было бы излишней вольностью для молодой девушки?
Мать с дочерью опять переглянулись. Наступило молчание. Потом Нериме
схватила мои руки:
- Феридэ-ханым, во всяком случае, пусть это не будет вашим
окончательным ответом. Ихсан-бей так огорчится!
- Я опять повторяю: Ихсан-бей очень красивый молодой человек, и за
него выйдет любая девушка.
- Да, но он мечтает только о вас. Нам пришлось сказать, будто Ихсан
бился об заклад со своими товарищами, но на самом деле это не так, моя
красавица. Бедный мальчик вот уже две недели страдает, все твердит:
"Непременно женюсь на ней... Умру, но не откажусь!.."
Я почувствовала, что Нериме-ханым будет долго меня уговаривать,
поэтому вежливо, но очень решительно заявила, что их предложение
неосуществимо, и попросила разрешения удалиться.
Нериме-ханым совсем расстроилась.
- Мамочка, милая, - обратилась она к матери, - скажи все сама
Ихсану... У меня язык не повернется. Он и думать не мог, что Феридэ-ханым
ему откажет. Как он будет переживать отказ!..
Ах, эти мужчины!.. Все такие самодовольные, самоуверенные. Никто из
них и не подумает, что и у нас тоже есть сердце, в котором живут свои
сокровенные мечты.
Когда экипаж паши доставил меня домой, Мунисэ была у соседей. В
комнате стоял полумрак. На стене висело зеркало, похожее на тусклый лунный
блик. Прежде чем раздеться, мне захотелось взглянуть на себя. Лицо я едва
различала, а короткий темно-синий костюм показался мне белоснежным шелковым
платьем, длинные полы которого исчезали во тьме. Какая причудливая игра
света и теней!
Я закрыла лицо руками. В эту минуту в комнату вбежала Мунисэ.
- Абаджиим! - крикнула она.
Я протянула к ней руки, словно молила о помощи, хотела сказать:
"Мунисэ!" - но с губ сорвалось другое имя, имя моего страшного врага,
которого я так ненавижу!
Ч..., 6 мая.
Я стала модной невестой. Не успела оправиться после вчерашней комедии,
как сделалась героиней сегодняшней. Но по сравнению с тем, что было вчера,
новое происшествие в тысячу раз смешнее и в тысячу раз безобразнее.
Опишу все как было. Действие развернулось внизу, в нашей гостиной.
Неожиданно появляется жена Хафиза Курбана-эфенди. На ней роскошный чаршаф,
который она надевает только по случаю праздничных торжеств. На шее ожерелье
из золотых монет в несколько рядов. Женщина держится как-то странно. Глаза
как будто заплаканы.
Начинаем разговаривать.
Я:
- Вы, очевидно, куда-нибудь приглашены? Собрались в гости?
- Она:
- Нет, сестричка, я пришла специально к вам.
Я:
- Какая вы сегодня нарядная. Это для меня?
Она:
- Да, сестричка, для вас.
Я не могу удержаться от шутки:
- Очевидно, вы пришли сватать меня?
В простодушных глазах соседки наивное удивление.
- Как вы узнали?
Я растерялась.
- Как?! Вы пришли меня сватать?
Гостья со вздохом:
- Да, сестричка...
- За кого же?
- За моего мужа... - отвечает она, словно речь идет о самой обычной
вещи в мире.
Конечно, мне очень нравится, что эта бесхитростная женщина так умело
шутит, не моргнув глазом. Я хохочу, но соседка не смеется. Наоборот, в ее
глазах блестят слезы.
Она:
- Сестричка, мой эфенди присмотрел вас и хочет развестись со мной,
чтобы жениться снова. Я его молила, просила, уговаривала: "Что особенного,
возьми и ту ханым, только меня не бросай. Я буду готовить вам еду,
прислуживать..." Родная моя сестричка, пожалей меня.
- А уверен ли Курбан-эфенди, что, бросив вас, ему удастся жениться на
мне?
Гостья изумлена.
- Ну конечно, - отвечает она простодушно, - он сказал: "Я готов отдать
за нее ровно пятьдесят золотых монет..."
Я:
- Моя славная соседушка, не беспокойся. Этого никогда не будет.
Бедная женщина произносит молитвы.
Занавес.
Ч..., 15 мая.
Сегодня вечером после занятий мюдюре-ханым вызвала меня к себе в
кабинет. Я заметила, что лицо у нее мрачное.
- Феридэ-ханым, дочь моя, - сказала она, - нам нравится ваша
серьезность и усердие. Но у вас есть один недостаток: вам кажется, что вы
все еще в Стамбуле. Говорят, красота - это несчастье, дочь моя.
Справедливые слова. Вы красивы, молоды, одиноки... Поэтому вам следует
беречь себя. Однако были случаи, когда вы вели себя весьма неосторожно. Не
огорчайтесь, дочь моя. Я ведь не говорю, что это тяжкий проступок. Просто
это неосторожность. Наш городок не такое уж захолустье. Женщины здесь
одеваются довольно нарядно. Я имею в виду также и наших учительниц. Но то,
что для других естественно, в вас привлекает внимание. Дело в том, дочь
моя, что ваша молодость, ваша красота заставляют встречных мужчин
оборачиваться. И вот по городу начали ходить сплетни. Я здесь сижу, будто
ничего не ведаю, но на самом деле мне все известно. Нет ни одного мужчины в
городе, начиная от офицеров в казармах и лавочников в кофейнях, кончая
школьниками-старшеклассниками, который бы не знал вас, не говорил о вас.
Если вы спросите, по какому праву я завела с вами об этом разговор, отвечу:
на это есть две причины. Во-первых, вы девушка неопытная, но славная. Мы-то
разбираемся в людях. Поэтому я хочу быть для вас матерью, старшей сестрой.
Во-вторых, дочь моя, существует еще престиж нашей школы... Не так ли?..
Мюдюре-ханым помолчала, потом, стараясь не глядеть мне в лицо,
нерешительно продолжала:
- Школа такое же священное место, как и мечеть. Наш наипервейший долг
охранять ее от сплетен, клеветы и прочей грязи. Не так ли? Однако, к
сожалению, безобразные сплетни уже распускают и в школе. Вы обратили
внимание, как много отцов и братьев стало приходить под вечер к школе за
своими дочерями и сестрами? Возможно, вы этого не замечаете. Но мне все
известно. Они приходят не столько за школьницами, сколько для того, чтобы
взглянуть на вас. Как-то, заплетая косы одной из наших бедных учениц, вы
завязали ей волосы лентой. Не знаю, кто уже разгласил об этом по городу, но
какой-то повеса, лейтенант, прямо на улице всучил девочке деньги и забрал
ленту. Теперь он прикалывает ленту к мундиру и забавляет товарищей, говоря:
"Вы должны меня звать генералиссимусом. Я получил этот орден от самой
Гюльбешекер!" А вчера привратник Мехмед-ага сообщил мне еще одну новость:
накануне ночью из кабака возвращалась компания подвыпивших мужчин. Они
остановились перед дверью нашей школы, и один из них произнес речь: "Я
видел, как Гюльбешекер коснулась рукой этого черного камня в стене. Давайте
же теперь во имя аллаха считать его святым камнем". Вот видите, дочь моя,
все это очень неприятно и для вас и для школы. Мало того, на днях в доме
Абдюррахима-паши вы разговаривали с капитаном Ихсаном-беем. Если бы вы
приняли предложение супруги паши, в этом бы не было ничего дурного. Но то
обстоятельство, что вы поговорили с молодым человеком, а потом отказались
от такой выгодной партии, привлекло внимание всего городка. Начались
сплетни: "Раз Гюльбешекер отвергла Ихсана-бея, значит, она любит другого".
Я слушала молча, не двигаясь. Вначале мюдюре-ханым боялась, что я
начну протестовать, возражать, а сейчас ее волновало мое молчание. Наконец
она спросила нерешительно:
- Что вы скажете на это, Феридэ-ханым?
Я тихо вздохнула и заговорила медленно и задумчиво:
- Все, что вы сказали, правда, мюдюре-ханым. Я и сама догадывалась обо
всем этом... Жаль покидать этот счастливый город, но что поделаешь?
Напишите в министерство, найдите какой-нибудь предлог и попросите перевести
меня в другое место. Но вы проявили бы большую гуманность и благородство,
если бы не указали истинной причины, а придумали какой-нибудь другой повод.
Что я нерадива, неопытна, невежественна, своенравна. Напишите что хотите,
мюдюре-ханым, я на вас не обижусь... Только не пишите: "Нам не нужна
учительница, о которой в городе ходят сплетни".
Мюдюре-ханым молча раздумывала. Чтобы скрыть слезы, я отвернулась к
окну и стала глядеть на горы, которые казались легким клубящимся туманом на
фоне светло-голубого вечернего неба.
Чалыкушу смотрела на эти горы, и ей опять чудился запах чужбины.
Запах чужбины!.. Бессмысленные слова для тех, кто не жил вдали от
родных мест.
В моем воображении уже рисовались дороги, бесконечные дороги чужих
краев, которые убегают вдаль, превращаются в тоненькую, едва заметную
ленту, унылую, нагоняющую тоску. Мне слышался печальный скрип крестьянских
телег, грустный плач колокольчика.
До каких пор, господи, я буду кочевать, до каких пор? Для чего? Для
какой цели?
Ч..., 5 июня.
Наверно, мои птицы прокляли меня. В эти длинные месяцы каникул я, как
и они, оказалась в заключении. Мюдюре-ханым сказала, что о переводе в
другое место раньше сентября нечего и думать. Пока я стараюсь, чтобы обо
мне забыли, и совсем не показываюсь на улице. Соседи перестали беспокоить
меня. Возможно, их напугали сплетни, что ходят по городу. Иногда только я
разговариваю со своей пожилой соседкой, которая напоминает мне мою тетку.
Особенно похожи у них голоса. Когда мы с ней болтали вчера, я даже
попросила:
- Моя дорогая ханым-эфенди, не называйте меня "ходжаным", зовите
просто Феридэ. Если можно...
Женщина немного растерялась, но просьбе моей вняла. Теперь, когда мы
говорим с ней, я закрываю глаза, и мне кажется, что я снова у нас в саду, в
Козъятагы...
Какие глупости я пишу. Наверно, у меня начинается нервное заболевание.
В моей душе поселилась какая-то неуверенность, странное беспокойство. Я,
как и прежде, смеюсь, мы так же возимся с Мунисэ, боремся, словно уличные
мальчишки, я по-прежнему люблю насвистывать, передразнивая птиц, но грусть
моя не проходит.
Когда мы ночью на пароходе ехали в Ч..., мне не спалось. Море было
темное. Какой-то пассажир на палубе напевал заунывным голосом: "Мое
беспокойное сердце у тебя, с тобой..." Я тут же забыла эту песню. Прошли
месяцы. Но вот однажды апрельским днем, когда у нас в саду стали
распускаться первые цветы, я вдруг ни с того ни с сего принялась напевать
эту песню. Непонятная загадка - душа человека! Каким образом я могла
запомнить эту мелодию, эти слова? Ведь я слышала их всего только раз в
жизни.
Вчера вечером, повторяя последнюю строчку: "Мое беспокойное сердце у
тебя, с тобой..." - я вдруг расплакалась, ни с того ни с сего, без всякой
причины. Ни в мелодии, ни в словах нет ничего грустного. Я же говорю:
нервы...
Больше никогда не буду петь эту песню.
Ч..., 20 июня.
В школе у меня есть приятельница, звать ее Назмие. Это веселая
симпатичная девушка лет двадцати пяти. Говорит она очень приятно. Каждый
вечер куда-нибудь приглашена. Наши учительницы ее не особенно любят. Мне
приходилось слышать о ней кое-какие сплетни. По-моему, женщинам не по
вкусу, что она одевается слишком нарядно, даже вызывающе. А может, ей
просто завидуют. Не знаю. У Назмие есть жених: армейский капитан, кажется,
очень хороший молодой человек. Но его родители не дают согласия на их брак,
поэтому молодым людям приходится пока скрывать свои отношения. Об этом
приятельница рассказала мне по секрету и просила не выдавать ее.
Вчера, когда я изнывала дома от скуки, Назмие заглянула ко мне.
- Феридэ-ханым, я пришла за вами, - сказала она. - Тетя моего Феридуна
сегодня пригласила меня к себе на вечеринку, которую устраивает у себя в
поместье. Она не знакома с вами, но просила передать вам привет и
непременно пожаловать к ней.
- Как можно? - удивилась я. - Пойти в гости к чужим, незнакомым людям?
Назмие с грустью и укоризной посмотрела на меня:
- Тетку моего жениха ты называешь чужой?.. А я так хотела познакомить
тебя с моим женихом! Клянусь аллахом, если ты не пойдешь, то и я не пойду!
Я не соглашалась, придумывая всевозможные причины. Но Назмие отвергала
все мои доводы, которые, надо сознаться, были весьма нелепы и несерьезны.
Приятельница моя, как я уже сказала, была девушкой с характером и могла
кого угодно обвести вокруг пальца. Она так упрашивала, так уговаривал, что
я, наконец, не выдержала и согласилась.
Только одно ее замечание заставило меня насторожиться. Когда я начала
одевать Мунисэ, Назмие нахмурилась и спросила:
- Ты девочку хочешь взять с собой?
- Конечно. Как я могу оставить ее одну? А что, разве ты возражаешь?
- Нет, не возражаю, конечно... Еще лучше. Но ведь ты иногда оставляешь
ее одну. Я поэтому...
- Да, но я еще никогда не уходила на весь вечер.
Нельзя сказать, чтобы я была такой уж непонятливой. За два года мне
пришлось увидеть и услышать очень многое. Но какую я допустила оплошность в
тот день! Удивляюсь, как эти слова Назмие не показались мне
подозрительными. Возможно, скука, желание побыть на свежем воздухе сбили
меня с толку.
Маленький фаэтон перевез нас через реку и покатил по тропинке, скрытой
деревьями. Нам встретилось стадо на водопое. Старый чабан доставал журавлем
из колодца воду и наполнял ею каменное корыто, у которого толпились
маленькие козлята с тоненькими рожками. Мы вспомнили нашего Мазлума,
спрыгнули с фаэтона, поймали одного козленка и принялись целовать его
длинные ушки и крохотную мордочку, с которой капала вода. У меня мелькнула
мысль: не купить ли у чабана этого козленка. Но я тут же отказалась от нее.
Ведь скоро опять уезжать. Мало у нас горя? К чему еще одна привязанность,
еще одна боль?
Через полчаса мы подъехали к старому дому, окруженному со всех сторон
навесом, увитым зеленью. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались
виноградники.
Тетка Феридуна-бея оказалась полной пожилой женщиной. Она мне не
понравилась. Женщине в таком возрасте не подобает одеваться так крикливо.
Волосы ее были выкрашены в рыжий цвет, брови насурьмлены, щеки ярко
нарумянены. Словом, на нее было страшно смотреть.
Она провела нас в комнаты на втором этаже, сняла с меня чаршаф, затем
с излишней фамильярностью поцеловала меня в щеки, словно обнюхала, и
сказала:
- Как я рада нашему знакомству, золотко, дочь моя! Ах, Гюльбешекер!
Что за Гюльбешекер! Действительно, прямо хочется попробовать... Просто
зажигаешь!..
Я ужасно сконфузилась. Однако надо было держаться и не подавать виду.
Есть безалаберные люди, которые часто не думают, что говорят. Очевидно,
тетка Феридуна-бея была именно такой.
Нас с Мунисэ надолго оставили одних в комнате. Солнце село. Розовый
вечерний свет, который пробивался сквозь густую листву навеса, постепенно
угасал. Я шутила с Мунисэ, пыталась развлечься, но в сердце заползала
тайная тревога. Мною овладело беспокойство. Из сада доносились мужские и
женские голоса, возгласы, смех, звуки настраиваемых скрипок.
Я выглянула в окно, но сквозь густую листву нельзя было ничего
увидеть.
Наконец на лестнице послышались шаги. Дверь открылась. Вошла хозяйка с
огромной лампой в руках.
- Дочь моя, золотко, это я нарочно оставила тебя в темноте. На закате
наши сады такие чудесные... Невозможно насладиться их прелестью.
Старуха поправила в лампе фитиль и принялась рассказывать о том, что в
лунные ночи эти сады превращаются в рай.
В этот момент в комнату вошла Назмие. Я успела заметить за дверью двух
офицеров в форме. Голова у меня была непокрыта, я сделала шаг назад и
хотела закрыть волосы руками.
Назмие засмеялась:
- Милая, какой ты стала провинциалкой! Но ты, конечно, не собираешься
бежать от моего жениха. Убери руки. Стыдно, клянусь аллахом!
Приятельница была права. Причин смущаться не было.
Офицеры, неловко ступая, вошли в комнату. Назмие представила одного:
- Феридун-бей, мой жених. Феридэ-ханым, моя подруга. Как я счастлива,
что имена двух дорогих мне людей так похожи.
На эту шутку молодой офицер улыбнулся, широко растягивая рот. Помню,
когда я была маленькой, бабушка покупала оригинальные спички. На коробках
был изображен ярмарочный красавец с закрученными усиками, приподнятыми
плечами, курчавыми волосами, а один локон опускался к самому глазу.
Феридун-бей словно сошел с этикетки такой спичечной коробки.
Он взял мою руку в свою твердую ладонь, сжал ее, потряс и сказал:
- Ханым-эфенди, мы вам крайне благодарны и признательны. Вы
осчастливили нашу компанию. Благодарим вас. - Затем он представил мне
офицера, стоявшего сзади. - С вашего позволения познакомлю вас с лучшим
другом вашего покорного слуги. Мой благодетель майор Бурханеддин-бей. Он
майор, но не из простых майоров. Это - младший отпрыск знаменитого рода
Солак-заде...
Младшему отпрыску знаменитого рода Солак-заде было уже за сорок пять.
Голова и усы его отливали серебром. По всему было видно, что он из знатной
семьи. Одежда, манера держаться, говорить выгодно отличали его от
Феридуна-бея. Это благородное лицо и седые волосы несколько рассеяли
скверное впечатление, почти страх, который произвел на меня его товарищ. Я
немного успокоилась.
Речь Бурханеддина-бея была легкой и живой. Вежливым кивком головы он
поздоровался со мной издали, затем поклонился и сказал:
- Ваш покорный слуга Бурханеддин. Из всех своих владений мой покойный
родитель больше всего любил этот виноградник. Он часто говорил: "Это
счастливое место. Все радостные минуты моей жизни связаны с ним". Когда я
увидел, что вы соизволили пожаловать к нам, я вспомнил слова покойника и
посчитал их за чудо.
Очевидно, любезное обращение Бурханеддина-бея следовало считать
комплиментом. Но какое отношение он имел к этому винограднику? Я удивленно
взглянула на Назмие, думая получить разъяснение. Приятельница настойчиво
избегала моих глаз. Пожилая ханым, которую я до этой минуты считала
хозяйкой виноградника, взяла Мунисэ за руку и вывела из комнаты.
Более получаса мы болтали о разных пустяках. Вернее, болтали они. Я не
в состоянии была не то что говорить, но даже понимать, о чем идет речь.
Страх железным обручем сжимал мое сердце, мне трудно было дышать, точно
мозг замер. Я ни о ч...
