Уильям Мейкпис Теккерей. История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага
страница №4
...у привлекла его своейкрасотой, и он стал учить ее играть. Своим надтреснутым голосом он
пронзительно громко читал ей роли, а она со слуха заучивала их наизусть и
повторяла звучным, ласкающим контральто. Он показывал ей, как нужно
двигаться, и сам сгибал и округлял ее бесподобные руки. Те, кому довелось
видеть эту актрису, помнят, вероятно, что она всякий раз играла с
одинаковыми жестами, интонациями и мимикой, что она всегда останавливалась
на той же половице, в той же точно позе, в то же мгновение, и на такую же
высоту закатывала глаза, и разражалась душераздирающими рыданиями на том же
особенно трагическом слове. Она кланялась публике, вся трепеща от волнения,
такая измученная и заплаканная, что кажется, сейчас лишится чувств, а едва
ее скрывал занавес, подкалывала волосы и уходила домой, к бараньей котлете с
крепким портером; и, покончив с утомительными дневными трудами, ложилась
спать и храпела воинственно и равномерно, как ночной сторож.
Итак, Бауз вознегодовал, узнав, что его ученица готова погубить свою
карьеру, став женою помещичьего сынка. Он уверял, что, как только ее увидит
какой-нибудь лондонский антрепренер, она получит ангажемент и будет иметь
огромный успех в столице. Беда в том, что лондонские антрепренеры уже видели
ее. Три года назад она дебютировала в Лондоне и провалилась по причине
полной неспособности. А уже после этого за нее взялся Бауз и стал проходить
с нею роль за ролью. Как он трудился, как взвизгивал и размахивал руками,
снова и снова повторяя те же строки, и с каким неодолимым терпением и
тупостью она ему вторила! Она понимала, что он делает из нее актрису, и не
препятствовала ему. Она не была ни признательна, ни неблагодарна, ни
злонравна, ни жестока. Она была просто глупа, а Пен был без памяти в нее
влюблен. В назначенное время из "Герба Клеверингов" прибыла карета и увезла
наших друзей в Чаттерис, в театр, где, как с радостью отметил Пен, собралось
довольно много публики. Мистер Фокер и мистер Спэйвин, прибывшие из Бэймута,
сидели в ложе, разодетые по последней моде. Они дружески поздоровались с
Пеном и, оглядев его дам, вполне их одобрили; да и то сказать, Лора была
премиленькая девочка, с румяными щечками и блестящими темными локонами, а
миссис Пенденнис в черном бархате, с брильянтовым крестиком, который она
надевала в торжественных случаях, выглядела как никогда благообразной и
величественной. Позади них расположились мистер Артур и тихий Сморк с
кудрей, ниспадающей на лоб, и в белом шейном платке, повязанном с большим
тщанием. Он стыдился, что находится в столь греховном месте, но как же
сладко ему было там находиться! И он и миссис Пенденнис захватили с собою
"Гамлета", чтобы следить по книжке, как то принято у провинциалов, для
которых посещение театра - большое событие. Сэмюел, служивший у мистера
Пенденниса кучером, конюхом и садовником, занял свое место в партере, где
виднелся и человек мистера Фокера. Там же уселись унтер-офицеры драгунского
полка, которого трубачи, с любезного разрешения полковника Франта, как
всегда помогали в оркестре; а сам этот дородный и доблестный воин красовался
в ложе, с медалью за Ватерлоо на груди и окруженный молодыми адъютантами.
- Что это за странного вида человек тебе поклонился, Артур? - спросила
миссис Пенденнис. Пен густо покраснел.
- Это капитан Костиган, матушка, - сказал он, - ветеран войны в
Испании.
И правда, то был капитан, в новом костюме и огромных белых перчатках,
одной из которых он помахал Пенденнису, а другую растопырил на сердце и на
пуговицах сюртука. Больше Пен ничего не сказал. Могла ли миссис Пенденнис
догадаться, что мистер Костиган - отец мисс Фодерингэй?
Гамлета в тот вечер играл мистер Хорибул, из Лондона, а мистер Бингли
довольствовался ролью Горацио, приберегая силы для Уильяма из "Черноглазой
Сьюзен", которая шла вторым номером.
О представлении мы не будем рассказывать; скажем только, что Офелия
выглядела прелестно и играла с отменным чувством: смеялась, плакала,
растерянно озиралась, заламывала свои прекрасные белые руки и разбрасывала
обрывки цветов и песен в очаровательном безумии. Ее великолепные черные
волосы как нельзя более кстати рассыпались по плечам. Из нее получился самый
очаровательный труп, какой только можно вообразить; а пока Гамлет и Лаэрт
дрались в ее могиле, она с любопытством поглядывала из-за кулис на ложу Пена
и на семейную группу, там собравшуюся.
В ложе между тем все наперебой ею восхищались. Элен не могла
нахвалиться на ее красоту. Маленькую Лору озадачили и Дух, и пьеса в пьесе
(когда Гамлет в этой сцене, сидя у ног Офелии, откинулся головой ей на
колени, Пен ощутил острое желание своими руками задушить мистера Хорнбула),
но красавица Офелия ей ужасно понравилась. Пен был в восторге от
впечатления, которое она произвела на его мать, и священник, со своей
стороны, тоже не скупился на похвалы.
Когда занавес скрыл от глаз публики всех умерщвленных действующих лиц,
которых в последнем явлении "Гамлета" так быстро убивают одного за другим и
которых кончина сильно удивила маленькую Лору, весь театр разразился криками
и рукоплесканиями; бесстрашный Сморк, до крайности возбужденный, хлопал в
ладоши и кричал "браво! браво!" не хуже офицеров драгунского полка. Эти
последние были взволнованы не на шутку - ils s'agitaient sur leurs bancs
{Они не могли усидеть на своих местах (франц.).}, как говорят наши соседи. С
криками ура они ринулись в бой следом за грузным полковником Франтом, и
унтер-офицеры в партере, само собой разумеется, не отставали от своих
начальников. Шум стоял оглушительный; Пен орал: "Фодерннгэй! Фодерингэй!" -
стараясь всех перекричать. Спэйвин и Фокер из своей ложи испускали победные
вопли, как охотники, затравившие лисицу. Даже миссис Пенденнис махала
платочком, а маленькая Лора плясала, смеялась, хлопала н обращала удивленные
глаза на Пена.
Под взрывы восторга Хорнбул вывел бенефициантку на авансцену, и она
стояла такая прекрасная и сияющая, не успев собрать волосы, упадавшие на
плечи, что Пен, перегнувшись через кресло матери, крича ура и размахивая
шляпой, едва мог удержаться, чтобы не открыть Элен свою тайну. Ему так
хотелось сказать ей: "Смотри! Вот она какая! Может ли кто с ней сравниться?
И я ее люблю". Но он проглотил эти слова и только пуще прежнего кричал и
бесновался.
Что же касается до мисс Фодерингэй, то ее образ действий уже был описан
нами выше. Она проделала все в точности так же. Несколько раз обвела залу
признательным взглядом; вся трепеща, едва устояла на ногах на своем любимом
люке; стиснув в руках цветы (Фокер запустил в нее огромнейший букет, и даже
Сморк дрожащей рукой бросил розу и покраснел до корней волос, когда она, не
долетев до сцены, упала в партер), стиснув цветы, прижала их к вздымающейся
груди и т. д. и т. д. Словом, отсылаем читателя к странице... А на груди у
нее поблескивал медальон, который бедный Пен купил у мистера Натана на
Главной улице, заплатив за него свой последний шиллинг и еще фунт, взятый
взаймы у Сморка.
Потом сыграли "Черноглазую Сьюзен", и прелестная эта пьеса очаровала и
растрогала наших мягкосердечных знакомых, а Сьюзен в красном платье и
чепчике с розовыми лентами была столь же пленительна, как и Офелия. Бингли
блеснул в роли Уильяма. Голл (Адмирал) похож был на деревянную фигуру с
форштевня семидесятичетырехпушечного корабля; Гарбетс - капитан Болдуэдер,
злодей, задумавший похитить черноглазую Сьюзен, размахивал огромной
треуголкой, приговаривая: "А все-таки я ее погублю", - словом, все актеры
провели свои роли с присущим им талантом; и когда упал занавес, наши друзья
искренне пожалели, что эта милая и трогательная пьеса уже окончена.
Если бы Пен возвращался домой в карете наедине с матерью, он бы в тот
же вечер рассказал ей все; но он сидел в лунном свете на козлах, с сигарой в
зубах, а рядом с ним озябший Сморк накручивал на шею толстый шарф. Когда они
отъехали мили на две от города, старых клеверингских лошадок обогнала,
блеснув фонарями, коляска мистера Фокера, и мистер Спэйвин приветствовал
экипаж миссис Пенденнис, протрубив на рожке смелую вариацию на мотив "Правь,
Британия".
Два дня спустя после вышеописанных развлечений настоятель чаттерисокого
собора пригласил к себе на обед несколько избранных друзей из местного
духовенства. Можно предположить, что они пили превосходный портвейн и за
десертом ругали; епископа, - однако сейчас нас интересует другое. Одним из
гостей настоятеля был наш старый знакомый, пастор Портмен из Клеверинга, и
он, будучи галантным мужчиной и заметив со своего места за столом, что
супруга настоятеля гуляет по саду под розовым зонтиком, в сопровождении
своих шаловливых деток, - вышел из столовой через стеклянную дверь, ведущую
прямо в сад, предоставив своим собратьям издеваться над епископом без его
участия. Он предложил супруге настоятеля опереться на его руку, и они стали
вместе бродить по старинным бархатным газонам (эти газоны испокон веков
косили и укатывали для сменявших друг друга настоятелей), спокойно и
непринужденно, изредка перекидываясь словами, как подобает людям пожилого
возраста и уравновешенного нрава после сытного обеда, тихим, золотым летним
вечером, когда солнце только что опустилось за массивные башни собора и в
небе с каждой минутой все ярче разгорается серп луны.
А в дальний конец настоятелева сада смотрел, как уже упоминалось, дом
миссис Крид, и в этот вечер окно на втором этаже стояло настежь, чтобы в
комнату вливался мягкий летний воздух. В комнате этой находились молодая
девица двадцати шести лет, отлично все видящая своими широко раскрытыми
глазами, и несчастный восемнадцатилетний юноша, ослепленный любовью, в коих
читатель, уже наблюдавший их на этом самом месте, без труда узнает мастера
Артура Пенденниса и мисс Костиган.
Бедный- мальчик наконец решился; он весь дрожал от страстного волнения,
сердце его бешено колотилось, непрошеные слезы струились из глаз, а голос
замирал и срывался, но он произнес-таки слова, которые не в силах был дольше
удерживать, и бросил к ногам зрелой красавицы все сокровища своей любви,
восхищения и юношеского жара. Он ли первый так поступил? Неужели ни до ни
после него никому не доводилось поставить на карту все свое состояние, как
дикарь отдает белолицым свои земли и имущество в обмен на глоток огненной
воды или на пару стеклянных кукольных глаз?
- А ваша матушка знает об этом, Артур? - медленно спросила мисс
Фодерингэй. Он как безумный схватил ее руку и осыпал поцелуями. Она не
отнимала руки. "А правда, знает об этом старая леди? - думала мисс Костиган.
- Возможно, что и знает". Потом она вспомнила, какой красивый брильянтовый
крестик был на миссис Пенденнис, когда та сидела в ложе, и подумала еще: "Не
иначе как это останется в семье".
- Успокойтесь, милый Артур, - сказала она своим звучным, низким голосом
и улыбнулась ему ласково и задушевно. Потом свободной рукой слегка откинула
его волосы с пылающего лба. Он онемел от счастья. Наконец он пролепетал:
- Моя матушка видела вас и безмерно вами восхищена. Она скоро вас
полюбит: вас нельзя не полюбить. Она полюбит вас, потому что я вас люблю.
- Кажется, это правда, - сказала мисс Костиган, может быть, испытывая к
Пену что-то вроде жалости.
Кажется! В ответ на это мистер Пен, конечно, разразился новой тирадой,
которую, однако, мы, отлично владеющие нашими чувствами, не вправе
подслушивать. Пусть бедный мальчик бросает свое неискушенное сердце к ногам
этой женщины; не будем к нему суровы. Да, разумно любить предпочтительнее;
но лучше любить без ума, нежели быть вообще неспособным к любви. Есть среди
нас и такие, и они еще ставят это себе в заслугу.
В заключение своей речи Пен опять принялся горячо целовать царственную
руку, и тут-то маленький Ридли Росет, сынок настоятеля, потянул за
широчайшую юбку свою мамашу, занятую беседой с пастором Портменом, и, указав
наверх невинной своей головкой, сказал:
- Ma, поглядите!
И правда, из сада настоятеля открывалась картина, какую настоятелям не
часто приходится наблюдать. Бедный Пен прижимал к губам розовые пальчики
своей очаровательницы, а та принимала эти знаки внимания с полным
спокойствием и благосклонностью. Маленький Ридли смотрел в окно и
расплывался в улыбке; маленькая Роза смотрела на брата и все шире раскрывала
рот. Лицо супруги настоятеля не описать никакими словами, а пастор Портмен,
увидев эту картину и узнав некогда любимого своего ученика, остолбенел от
изумления и ярости.
В ту же минуту и госпожа Халлер заметила гуляющих, вздрогнула и
рассмеялась.
- А в настоятелевом саду кто-то есть! - воскликнула она и преспокойно
отошла в глубь комнаты. Пен же отпрянул от окна, красный как рак. Когда он
опять решился выглянуть в сад, там уже никого не было. А расстался он с мисс
Костиган лишь тогда, когда в небе уже ярко горел лунный серп и сверкали
звезды, соборный колокол отзванивал девять часов, а гости настоятеля
(исключая одного, который уже давно велел оседлать его Пончика и уехал на
нем домой) пили в гостиной чай и угощались печеньями с маслом.
Воротившись в Фэрокс, Пен незаметно проскользнул в свою спальню и уже
хотел лечь в постель - бедняга совсем обессилел от волнения, и нервы его
были натянуты до крайности, но тут лакей Джон пришел доложить, что его
желает видеть миссис Пенденнис.
Лицо старого слуги не предвещало ничего хорошего. Пен снова повязал
шейный платок и спустился в гостиную. Его матушка сидела там не одна: с нею
был ее добрый друг, его преподобие пастор Портмен. Лицо Элен казалось очень
бледным при свете лампы; лицо священника, напротив, было красно и
подрагивало от гневного волнения.
Пен сразу понял, что все известно и настала решительная минута. "Ну что
ж, - подумал он, - тем лучше!"
- Где ты был, Артур? - спросила Элен дрожащим голосом.
- И не стыдно вам, сэр, смотреть в глаза этой... этой святой женщине и
служителю христианской церкви! - выпалил пастор, словно не замечая умоляющих
взглядов Элен. - Где он был? Там, куда сын его матери должен бы постыдиться
заглядывать. Ведь ваша матушка - ангел, сэр, сущий ангел. Как вы смеете
осквернять ее дом, терзать ее сердце своим преступлением?
- Сэр! - сказал Пен.
- Не отпирайтесь, сэр! - взревел пастор. - Не усугубляйте ложью прочие
ваши низости. Я сам вас видел, сэр. Из сада настоятеля. Я видел, как вы,
черт возьми, целовали руку этой размалеванной...
- Довольно! - сказал Пен и так стукнул кулаком по столу, что лампа
качнулась и замигала. - Я очень молод, но прошу вас не забывать, что я
джентльмен... я не потерплю, чтобы оскорбляли эту леди.
- Леди, сэр? - вскричал пастор. - Это она-то леди? Вы смеете в
присутствии своей матушки называть эту... эту женщину леди?
- В чьем угодно присутствии, - заорал Пен. - Она достойна самого
высокого положения. Она чиста и невинна. Она так же добродетельна, как и
прекрасна. Будь на вашем месте другой, я бы с жим иначе поговорил. Но вы -
мой самый старый друг, и, как видно, это дает вам право сомневаться в моей
порядочности.
- Нет, нет, Пен, дорогой мои! - воскликнула Элей вне себя от радости. -
Я же вам говорила, доктор, он не... он не то, что вы думали. - И нежная
мать, сделав шаг вперед, припала к плечу Пена.
Пен почувствовал себя мужчиной. Теперь ему не страшны никакие пасторы.
Он рад, что дело дошло до объяснения.
- Вы видели, как она хороша, - обратился он к матери нежно и
покровительственно, как Гамлет к Гертруде. - Поверьте мне, и сердце у нее
золотое. Вы сами в этом убедитесь, когда узнаете ее. Из всех женщин на
свете, кроме вас, она самая прямодушная, самая добрая, самая ласковая. А что
она актриса, так разве это дурно? Своим трудом она кормит отца.
- Старого пьяницу и негодяя, - проворчал пастор, но Пен словно и не
слышал.
- Когда бы вы знали, как знаю я, сколь скромен ее образ жизни, сколь
чисто и благочестиво ее поведение, вы бы... как я... да, как я (бешеный
взгляд в сторону пастора), презрели клеветника, осмелившегося ее оскорбить.
Ее отец был офицером, отличился в Испании. Он был другом его королевского
высочества герцога Кентского, его знает герцог Веллингтон и многие генералы
пашей армии. Ему помнится, что он встречался с дядей Артуром у лорда Хилла.
А род его - один из самых древних и почитаемых в Ирландии, не менее знатный,
нежели наш. Костиганы были в Ирландии к-королями.
- Боже милостивый! - взвизгнул пастор, сам не зная, душит ли его ярость
или смех. - Уж не хотите ли вы сказать, что решили на ней _жениться_?
Пен гордо выпрямился.
- А что же вы думали, доктор Портмен? - спросил он. - Какие еще у меня
могли быть намерения?
Пастор, совершенно сбитый с толку этим неожиданным выпадом Пена,
невольно отступил и мог только выдохнуть:
- Миссис Пенденнис, умоляю вас, вызовите майора.
- Вызвать майора? Одобряю, - сказал Артур, принц Пенденнисский и
великий герцог Фэрокский. сопроводив свои слова величественным мановением
руки. И беседа закончилась написанием тех двух писем, которые майор
Пенденнис, явившись завтракать в клуб, нашел на своем столе в начале сей
правдивой повести о принце Артуре.
^TГлава VII,^U
в которой майор выходит на сцену
Наш знакомец майор Артур Пенденнис своевременно прибыл в Фэрокс,
проведя безрадостную ночь в дилижансе, где толстый сосед, к тому же
облаченный в несколько шинелей, затиснул его в угол и не давал ему спать
своим неприличным храпом; где некая вдовушка, сидевшая напротив него, не
только закрыла доступ свежему воздуху, подняв все оконца кареты, но еще и
наполнила ее парами ямайского рома с водой, который она сосала из бутылки,
то и дело извлекаемой из ридикюля; где всякий раз, как несчастному
джентльмену удавалось задремать, гнусавый звук рожка у заставы, или возня
грузного соседа, все теснее прижимавшего его к стенке, или башмаки вдовушки,
больно давившие на чувствительные пальцы его ног, тотчас возвращали его к
ужасам действительной жизни - той жизни, что ушла в прошедшее, и уже кажется
нам немыслимой, и живет теперь только в сладких воспоминаниях. Восемь миль в
час в продолжение двадцати, а то и двадцати пяти часов, тесная карета,
жесткое сиденье, склонность к подагре, частая смена кучеров, ворчащих, что
пассажиры мало дают на чай, спутники, пристрастные к спиртным напиткам, -
кто в доброе старее время не терпел этих зол? И как люди могли
путешествовать, невзирая на такие трудности? А ведь путешествовали! Ночь и
утро миновали, и майор, желтый с лица, с щетиной на подбородке, в
развившемся парике и ощущая то тут, то там в своем усталом теле болезненное
покалывание, спустился на землю у ворот Фэрокса, где жена садовника (она же
привратница) почтительно приветствовала его, а еще более почтительно -
мистера Моргана, его лакея.
Элен, поджидавшая гостя, увидела его из окна. Однако она не поспешила
ему навстречу. Она знала, что майор не любит, когда его застают врасплох, и
перед тем как показаться на люди, ему требуется некоторая подготовка. Пен
однажды, еще в детстве, навлек на себя позорную кару, утащив с его
туалетного стола сафьяновую коробочку, в которой майор, нужно в том
сознаться, хранил свои коренные зубы, предпочитая, естественно, вынимать их
изо рта в тряской карете, но неизменно водворяя на место перед тем, как
выйти из спальни. Его парики Морган держал в строжайшем секрете: завивал их
в потаенных местах и украдкой проносил в комнату к своему барину; без этой
шевелюры майор не согласился бы показаться никому из родичей или знакомых.
Итак, он проследовал в отведенную ему комнату и восполнил эти пробелы;
совершая свой туалет, он стонал, и кряхтел, и охал, и ругательски ругал
Моргана, как и подобает старому щеголю, когда ему всю ночь не давал покоя
ревматизм и предстоит исполнить тягостную обязанность. Наконец, завитой,
затянутый, распрямленный, он сошел в гостиную, напустив на себя величествен-
ный вид человека, одновременно делового и светского.
Пена, однако, в гостиной не было; там сидела только Элен, да маленькая
Лора прилежно шила, примостившись на скамеечке у ее ног, и майор, как
всегда, протянул ей один палец, после того как поцеловался с невесткой.
Лора, дрожа, взяла и отпустила протянутый палец, а потом выбежала из
комнаты. У майора Пенденниса не было желания ни удерживать ее, ни вообще
видеть в этом доме; у него имелись свои причины не одобрять ее, о которых
мы, возможно, упомянем ниже. А Лора побежала искать Пена и вскоре нашла его
в фруктовом саду: он шагал взад-вперед по дорожке, беседуя с мистером
Сморком. Поглощенный разговором, он не услышал звонкого голоска Лоры и
увидел ее лишь после того, как Сморк потянул его за рукав и указал на нее.
Лора подбежала к Пену и взяла его за руку. - Иди, Пен, - сказала она, -
к нам знаешь кто приехал? Дядя Артур.
- Ах, вот как? - сказал Пен и стиснул ее ручку. Он оглянулся на Смррка
с необычайно свирепым видом, будто говоря: "Не боюсь я ни дяди Артура, ни
самого Сатаны". Мистер Сморк по привычке возвел глаза к небу и испустил
легкий вздох.
- Пойдем, Лора, - сказал Пен полусвирепо, полушутливо. - Вперед! Скажи
- пред дядей я предстану.
Но за шуткой он пытался скрыть сильную тревогу и, чувствуя, что
разговор предстоит нелегкий, втайне призывал на помощь все свое мужество.
За два дня, миновавших после бурной сцены, к которой привело открытие
доктора Портмена, Пен успел доверить свою тайну Сморку и с утра до вечера
занимал его разговорами о мисс Фодерингэй - мисс Эмили Фодерингэй - Эмили и
т. д., каковые речи Сморк выслушивал не без удовольствия, ибо он сам был
влюблен и готов во всем угождать Пену, а к тому же и его не оставили
равнодушным прелести богини, подобных которым он, не бывая в театре, ни разу
дотоле не лицезрел. Пылкое красноречие Пена, его обильные метафоры и
гиперболы, его мужественное сердце - доброе, горячее, полное надежды, упорно
не желающее видеть в любимой ни единого изъяна, а в их положении - ни
единого препятствия, которого нельзя было бы преодолеть, - все это уже почти
убедило мистера Сморка в том, что план мистера Пена вполне осуществим и
разумен и что все будет к лучшему, когда Эмили водворится в Фэроксе, капитан
Крстиган на остаток своих дней займет желтую комнату, а Пен в восемнадцать
лет станет женатым человеком.
Мало того, за эти два дня Пен почти убедил и свою матушку: он отмел
одно за другим все ее возражения с той негодующей рассудительностью, которая
подчас граничит с недомыслием; и, в сущности, успел внушить ей, что раз этот
брак сужден свыше, значит, так тому и быть, что если девица добродетельна,
то иного ей и не требуется, так что Элен уже побаивалась приезда
дядюшки-опекуна, предвидя, что он посмотрит на женитьбу мистера Пена с
совсем иной точки зрения, нежели уже готова была на нее смотреть
простодушная, мечтательная, честная и недалекая вдова. Элен Пенденнис была
провинциалкой и толковала книгу жизни не так, как толкуют те же страницы в
больших городах. Ей доставляло радость (щемящую радость, какую испытывают
некоторые женщины, думая о самопожертвовании) воображать тот день, когда она
отдаст Пену все, чем владеет, и он введет в дом свою жену, и она сама
передаст ей ключи, и уступит лучшую спальню и место во главе стола, и будет
радоваться на его счастье. Лишь бы ее мальчику было хорошо, ничего иного ей
и не надобно. Ведь сделаться супругой мистера Пена было бы честью и для
королевы, достойных его на свете все равно нет, а раз он предпочел царице
Астинь смиренную Есфирь, значит, ей остается только одобрить его выбор. Как
бы бедна и безвестна ни оказалась та, кого он удостоит столь великой
милости, миссис Пенденнис готова была покорно склониться перед нею и
отступить в тень. Но актриса... женщина не первой молодости, уже давно не
краснеющая, кроме как от румян, под жадными взглядами тысячи глаз...
женщина, по всей вероятности, необразованная и невоспитанная, которая,
верно, водят дружбу с малопочтенными людьми и слушает неподобающие речи...
ах, как горько, что выбор пал на нее и законная правительница будет
свергнута с престола ради такой султанши!
За те два дня, что должны были истечь до приезда дядюшки, вдова
поведала все свои сомнения Пену; однако он отвечал ей с беззаботной прямотой
и непринужденностью, свойственной молодым людям его возраста, и опроверг ее
доводы к полному своему удовольствию. Мисс Костиган - чудо такта и
добродетели; она скромна, как фиалка; она чиста, как свежевыпавший снег; у
ней изящнейшие манеры, ум и талант, утонченность ее пленительна, а вкус
безупречен; характер у ней чудесный, она преданно любит своего отца, старого
джентльмена знатного рода, но обедневшего, - а в прошедшем он вращался в
лучшем обществе Европы. Пен уверял, что не торопится, - он может ждать
сколько угодно, хоть до своего совершеннолетия. Но он твердо знает (и тут
лицо его принимало выражение торжественное и жалостно-грозное), что им
владеет единственная страсть его жизни и положить ей конец может только
СМЕРТЬ.
Элен качала головой и с печальной улыбкой говорила ему, что от таких
чувствований не умирают, а долгая помолвка между очень молодым мужчиной и
немолодой женщиной не приводит к добру - ей известен такой пример даже в
своей семье: пример отца маленькой Лоры.
Но Пен стоял на своем; если желание его не исполнится, значит, ему
суждено умереть, а чтобы спасти его от смерти - чтобы не огорчать его, -
добрая женщина готова была на любую жертву, на любые страдания, готова была,
упав на колени, целовать ноги даже снохе-готтентотке.
Артур знал, какую власть он имеет над матерью, и, тиранствуя, сам же ей
сочувствовал. За эти два дня он смирил ее почти до конца, не переставая
обходиться с ней ласково и покровительственно; а из двух вечеров первый
провел в Чаттерисе, у прелестной пирожницы, которой похвалялся, что может
убедить свою матушку в чем угодно, а второй посвятил сочинению весьма пылких
и тщеславных стихов, в которых, по примеру Монтроза, обещал своей богине
прославить ее бранными подвигами и обессмертить своим пером и любить ее так,
как не была любима ни одна смертная со дня сотворения первой женщины.
Совсем поздно, уже за полночь, Элен, бесшумно скользя по темному
коридору мимо сыновней спальни, увидела свет под дверью и услыхала, как Пен,
ворочаясь в постели, бормочет стихи. Она постояла венного, тревожно
прислушиваясь. Сколько таких тревожных ночей провела она у его изголовья,
когда ему еще в младенчестве или в раннем детстве случалось занемочь! И
теперь она отворила дверь и вошла так тихо, что Пен не сразу ее заметил. Он
лежал к ней спиною. На столике и на одеяле были разбросаны в беспорядке
листки бумаги. Он грыз карандаш, и в голове у него теснились рифмы и
всевозможные безумные страсти. Он был Гамлет, прыгающий в могилу Офелии; он
был Неизвестный, заключающий в объятия госпожу Халлер - прекрасную госпожу
Халлер с черными кудрями, рассыпавшимися по плечам. Отчаяние и Байрон, Томас
Мур и любовь ангелов, Уоллер н Геррик, Беранже и все любовные стихи,
когда-либо прочитанные, роем кружились в мозгу нашего юного героя, и
воспаленное его воображение не знало удержу.
- Артур, - прозвучал серебристый голос матери, и он вздрогнул и
оборотился, а потом, схватив первые попавшиеся листки, сунул их под подушку.
- Ты что не спишь, милый? - сказала она ласково и, присев на край
кровати, погладила его горячую руку. Пен устремил на нее невидящий взгляд.
- Я не могу уснуть, - сказал он. - Я... я писал... - И тут он обхватил
ее шею руками. - Ах, матушка, я ее люблю, люблю!
Могла ли эта добрая душа не пожалеть его, не утешить? И она жалела его
и утешала, а сама тем временем со странным удивлением и нежностью думала о
том, что как будто только вчера он был ребенком и на праздниках, когда он
сладко спал по утрам, она приходила помолиться у его постели.
Стихи Пен сочинял отличные, в том нет сомненья; ибо хоть мисс
Фодерингэй их не понимала, зато старый Кос говорил, хитро подмигивая и
прижимая палец к носу: "Ты их прибери вместе с его письмами, Милли, голубка.
Тем стихам, что тебе присылал Полдуди, до них далеко". И Милли запирала
рукописи в свой ящик.
Итак, когда майор, приведенный в полный порядок, предстал перед миссис
Пенденнис, ему уже через десять минут сделалось ясно, что бедную вдову
приводит в отчаяние не только мысль о возможной женитьбе Пена, но едва ли не
в большей степени опасение, что сам мальчик тоже мучается и как бы между ним
и майором не произошла ссора. Она умоляла майора Пенденниса обойтись с
Артуром как можно мягче.
- Он очень вспыльчивый, - намекнула она, - совершенно не выносит резких
слов. Доктор Портмен в тот вечер говорил с ним уж очень строго, и,
признаюсь, незаслуженно, - мой мальчик благороден и честен, дай бог каждой
матери такого сына, - но ответ Пена просто испугал меня, до того он вышел из
себя. Не забывайте, он уже взрослый, будьте с ним очень... очень осторожны.
- И вдова положила свою узкую белую ручку на рукав майора.
Он взял эту ручку, галантно поднес к губам и поглядел на встревоженную
мать с удивлением и презрительной злостью, которой, однако, из вежливости
ничем не обнаружил. "Bon Dieu! {Боже мой! (франц.).} - думал старый
дипломат. - Мальчишка заговорил-таки ей зубы, и она готова подарить ему
жену, как в детстве подарила бы игрушку, ежели бы он очень просил и плакал.
И почему только у нас нет lettres de cachet {Королевского указа о заточении
в тюрьму (франц.).} и Бастилии для молодых сорванцов из хороших семей?"
Майор вращался в столь высоком обществе, что ему простительно было
рассуждать, как какому-нибудь графу. Поцеловав робкую ручку, он сжал ее в
ладонях, потом, опустив на стол, накрыл своей рукой и с улыбкой заглянул
вдове в глаза.
- Признайтесь, - сказал он, - вы уже думаете о том, как бы, не греша
против совести, позволить Артуру сделать по-своему.
Она покраснела и прослезилась.
- Я думаю о том, что он очень несчастлив, а я слишком...
- Чтобы перечить ему или чтобы дать ему волю? - спросил майор, а про
себя отвел душу, добавив: "Дать волю? Черта с два!"
- И подумать только, что он поддался такому неразумному, жестокому,
роковому влечению! Ведь ему уготовано столько страданий, чем бы дело ни
кончилось.
- Браком оно не кончится, сестрица, - сказал майор решительно. - Мы не
допустим, чтобы Пенденнис, глава рода, женился на бродячей комедиантке. Нет,
нет, сударыня, нам не нужна родня с Гринвичской ярмарки.
- Если сразу разорвать их помолвку, - перебила его миссис Пенденнис, -
я даже думать боюсь, к каким последствиям это может привести. Я знаю, какой
у Артура необузданный нрав, как пылки его привязанности, как сильно он
чувствует и радость и горе; и я трепещу при мысли о том разочаровании,
которое его ждет. Нет, нельзя, чтобы он узнал об этом слишком внезапно.
- Сударыня, - отозвался майор с видом глубочайшего сострадания, - я не
сомневаюсь в том, что Артуру придется претерпеть все муки ада, прежде нежели
он справится с этим небольшим разочарованием. Но скажите, только ли ему
одному сужден такой удел?
- Нет, конечно, - отвечала Элен, потупившись. Она вспомнила свою
молодость, ей снова было семнадцать лет, и сердце ее было разбито.
- Я и сам, - тихо произнес ее деверь, - испытал на пороге жизни большое
горе. Молодая девица, за которой давали пятнадцать тысяч фунтов, племянница
графа... прелестное создание... одной трети ее денег мне хватило бы на то,
чтобы быстро продвинуться в чинах, я бы к тридцати годам стал
подполковником. Но ничего не вышло. Я был всего лишь поручиком без гроша за
душой; родители ее не дали согласия, и я отплыл в Индию, где имел честь
состоять секретарем при лорде Бэкли в бытность его главнокомандующим, -
отплыл один, без нее. И что же? Мы возвратили друг другу письма и пряди
волос (тут майор легонько дотронулся до своего парика), мы страдали... а
потом утешились. Теперь она - супруга баронета, мать тринадцати взрослых
детей; внешне, конечно, изменилась, но, глядя на ее дочерей, я вспоминаю,
какой она была тогда; на той неделе уже третья ее дочь будет представлена ко
двору.
Элен молчала. Мыслями она все еще была в прошлом. Доживи человек хоть
до ста лет, но есть, видно, минуты в его молодости, вспоминая о которых он
всегда будет молодеть, и Элен, верно, думала сейчас об одной из таких минут.
- Взять хотя бы моего брата, дорогая, - учтиво продолжал майор. - Вам
ведь хорошо известно, ему тоже пришлось испытать некоторое разочарование,
когда он только начал... только вступил на медицинское поприще...
Возможность представлялась блестящая. Мисс Болл, - видите, я даже фамилию
помню, - была дочерью аптек... врача с обширнейшим кругом клиентов;
сватовство моего брата почти увенчалось успехом, но... возникли затруднения;
надежды его рухнули, и... и могу сказать с уверенностью, у него не было
причин сетовать на судьбу, подарившую ему эту руку, - закончил майор и снова
деликатно пожал пальцы Элен.
- Грустно думать о браках между людьми, такими разными по своему
положению и возрасту, - сказала Элен. - Я знаю, сколько несчастий из них
проистекает. Один из примеров тому - отец Лоры, мой родственник, который...
с которым мы вместе росли, - добавила она едва слышно.
- Чего уж хуже! - подхватил майор. - Да на мой взгляд, для мужчины нет
большего несчастья, чем брак с женщиной старше его годами или ниже по
положению. Вы только вообразите - жена из низов и полон дом ее родни,
всякой, с позволения сказать, швали без роду без племени! Вообразите - при
жене имеется мамаша, которая каждое второе слово произносит неправильно, ну
как такую ввести в общество? Дорогая моя миссис Пенденнис, я не хочу
называть имен, но я видел, как в лучших лондонских кругах мужчины терпели
невыносимые муки через своих безродных жен, как с ними переставали знаться,
обрекая их на полный остракизм! Знаете, что сделала в прошлом году леди
Снаппертон на своем dejeuner dansant {Завтраке с танцами (франц.).} после
маскарада? Напрямик заявила лорду Брункеру, что он может возить к ней своих
дочерей или присылать их в сопровождении какой-нибудь почтенной особы, но
что леди Брункер она принимать не будет, - а та была дочерью аптекаря или
еще кого-то в том же роде и, как выразился о ней Том Уэг, никогда не
прибегала к помощи медицины, потому что и слова-то, такого не знала. Да боже
мой, по сравнению с бесконечной пыткой мезальянса и общения с людьми из
низких сословий боль своевременной разлуки пустяк, сударыня, сущий пустяк!
- Пустяк, - повторила Элен, чувствуя, что вот-вот рассмеется. Однако
она подавила это желание, вспомнив, какое безмерное уважение ее покойный
супруг питал к майору Пенденнису и его рассказам о великосветском обществе.
- К тому же эта злосчастная женщина на десять лет старше вашего
безмозглого повесы. А что в таких случаях бывает, дражайшая? Вам я могу это
сказать, пока мы одни: в лучшем обществе это оборачивается бедствием,
сплошным бедствием. Скажем, входит в гостиную лорд Клодворти с супругой -
боже милостивый, да каждый подумает, что это его мать. А лорд и леди
Уиллоубенк? В свое время все знали, что это брак по любви. А он уже два раза
вынимал ее из петли - пыталась повеситься из ревности к танцовщице,
мадемуазель де Сент-Кюнегенд; и помяните мое слово, в третий раз старухе это
удастся. Нет, сударыня, вы не живете в свете, как я; вы немножко романтичны
и сентиментальны (вы и сами это знаете - женщины с такими огромными
прекрасными глазами все таковы); предоставьте же это дело мне. Жениться на
этой женщине? В восемнадцать лет жениться на тридцатилетней актрисе? Ха-ха!
По мне, пусть лучше пошлет на кухню за кухаркой, да и ведет ее к алтарю.
- Я знаю, как опасны слишком ранние помолвки, - вздохнула Элен; и
поскольку она в вышеприведенном разговоре произнесла такие слова не менее
трех раз и мысль о долгих помолвках и неравных браках, видимо, очень ее
угнетала, и поскольку, то, что мы имеем изложить, разрешит возможные
недоумения иных читателей по поводу того, кто же есть маленькая "Пара, уже
неоднократно появлявшаяся на этих страницах, - мы сочтем за благо пролить
свет на эти обстоятельства в следующей главе.
^TГлава VIII,^U
в которой Пен дожидается за дверью, пока читателю разъясняют, кто есть
маленькая Лора
Итак, жил да был однажды некий молодой джентльмен, и приехал он из
Кембриджского университета на летние вакации в деревню, где юная Элен
Тислвуд жила со своей матерью, вдовой лейтенанта Королевского флота, убитого
при Копенгагене. Сей джентльмен, его преподобие Фрэнсис Белл, приходился
миссис Тислвуд племянником, а мисс Элен, следственно, - двоюродным братом,
так что нет ничего удивительного в том, что он поселился у тетушки, жившей,
надобно отметить, весьма скромно; там он и провел летние вакации, занимаясь
с несколькими учениками, которые следом за ним тоже приехали в эту деревню.
Мистер Белл был оставлен при одном из колледжей и известен всему
университету своей ученостью и умением обучать студентов.
Обе его родственницы вскоре узнали, что джентльмен обручен и вступит в
брак, как только колледж предоставит ему приход. Отец его нареченной был
тоже священник, Белл в юности обучался у него на дому; тогда-то, проживая
под кровом мистера Коучера, в возрасте всего лишь семнадцати или
восемнадцати лет, восторженный юный Белл упал однажды к ногам мисс Марты
Коучер, которой помогал собирать горох на огороде. И, стоя на коленях перед
горохом и мисс Мартой, он поклялся ей в вечной любви.
Мисс Коучер была на много лет его старше, и сердце ее уже было изранено
неоднократными разочарованиями. Из учеников ее отца трое позволили себе
играть ее чувствами. Сосед-аптекарь поманил ее и бросил. Драгунский офицер,
с которым она столько раз танцевала за два счастливых месяца, проведенные в
Бате, где ее бабушка лечила свою подагру, в один прекрасный день бодро
тряхнул головой и, оставив уздечку у нее в руке, ускакал прочь и не
вернулся. Следует ли удивляться, что сердце Марты Коучер, уязвленное
столькими стрелами черной неблагодарности, жаждало покоя? Она выслушала
признания долговязого, благородного юноши весьма снисходительно и ласково, а
когда он умолк, сказала: "Ах, Белл, вы слишком молоды, чтобы думать о таких
вещах", - однако же дала понять, что и сама уделит им место в своих
размышлениях. Она не могла сказать мистеру Беллу: "Я буду послушна
маменькиной воле", - ибо мистер Коучер давно овдовел и, будучи погружен в
ученые занятия, не мог, разумеется, взять на себя руководство столь хрупким
и прихотливым предметом, как девичье сердце, так что мисс Марта вынуждена
была обходиться без чьей-либо помощи.
О выводах, к коим пришла наша весталка, посовещавшись сама с собой,
известила счастливого Белла прядь волос, перевязанная голубой ленточкой.
Трижды ей уже доводилось отрезать по темно-рыжей кудряшке кому-то в подарок.
Получатели их вероломно скрывались (хорошо, хоть волосы отрастали); и Марта,
вручая сей знак любви простодушному юноше, имела полное основание
присовокупить, что все мужчины - обманщики.
Однако э 6 был исключением из правила: Фрэнсис Белл оказался на
удивление верным любовником. Когда ему настала пора ехать в колледж и
пришлось осведомить мистера Коучера о положении дел, тот воскликнул:
"Господи помилуй, а я и не подозревал, что тут происходит" (так оно,
вероятно, и было, ведь он уже три раза попадался точно таким же образом), -
и Фрэнсис отбыл в университет с твердым намерением добиться выдающихся
успехов, дабы сложить их к ногам своей Марты.
Всегда помня об ожидающей его награде, он трудился, не жалея сил.
Каждый семестр приносил ему отличия. Книги, полученные за лучшее сочинение,
он отсылал старому Коучеру, а кубок за лучшее стихотворение адресовал мисс
Марте. В положенное время он окончил курс одним из первых и был оставлен при
своем колледже; и все эти годы он поддерживал с мисс Коучер нежнейшую
переписку, заверяя девицу, что ей одной он обязан своими успехами (как оно,
возможно, и было).
Но к тому времени, как его преподобию Фрэнсису Беллу, магистру искусств
и преподавателю своего колледжа, исполнилось двадцать шесть лет, мисс Марте
уже стукнуло тридцать четыре, и ни наружность ее, ни манеры, ни характер не
улучшились с того далекого летнего дня, когда она обирала горох на грядках.
А он, столь блестяще окончив курс, поостыл к своим занятиям, и в суждениях
его и вкусах тоже поубавилось жара. Лучи солнца, озарявшие огород и мисс
Марту, померкли, и оказалось, что несчастный Белл обручен - и подтвердил это
собственноручно в сотнях писем - с грубой, сварливой, неотесанной женщиной,
некрасивой и немолодой.
После одной из их многочисленных перебранок (в которых Марте
представлялся случай блеснуть красноречием, почему она частенько их и
затевала) Фрэнсис наотрез отказался привезти своих учеников в
Берлидерс-Грин, где мистер Коучер был священником и где Белл обычно проводил
лето; и тут-то ему пришло в голову уехать на вакации в деревню к тетке,
которую он не видел много лет - еще с тех пор, как Элен была маленькой
девочкой и любила забираться к нему на колени. И он приехал и поселился у
них. Элен теперь была красивой молодой девушкой. Они прожили под одной
кровлей почти четыре месяца - с июня по октябрь. Вместе гуляли на закате,
встречались на утренней заре. Вечером, когда старушка дремала при свечах,
они вдвоем читали одну книгу. Всему, что Элен знала, ее обучил Фрэнк. Она
пела ему романсы и отдала ему свое сердце. История его была ей известна.
Разве он что-нибудь скрывал? Разве не показал ей портрет своей невесты и,
краснея от стыда, письма ее - раздраженные, требовательные, злые? Время шло.
и им было все лучше друг с другом, все больше было в их отношениях доброты,
доверия, жалости. И наконец настало октябрьское утро, когда Фрэнсис уехал к
себе в Кембридж, и бедная девушка почувствовала, что сердце ее полетело
следом за ним.
А Фрэнк от чудесных летних грез воротился к страшной действительности.
С остервенением он дергал и натягивал державшую его цепь. Чего бы он не дал,
чтобы разорвать ее! Как быть? Признаться во всем? Отдать свои сбережения
женщине, с которой он связан, и молить о возвращении ему свободы? Но он
медлил - еще есть время... он может не получить прихода еще много лет. Со
своей кузиной он обменивался письмами, печальными и нежными; а невеста его,
озлобленная, недовольная, ревнующая, горько (и небеспричинно) сетовала на
то, как ее Фрэнсис к ней переменился.
Наконец все раскрылось. Фрэнсис и не пытался отрицать своей новой
привязанности; он осыпал Марту упреками - за ее бешеный норов и вздорнее
тиранство, а главное - за ее невежество и возраст.
В ответ она заявила, что ежели он не выполнит своего обещания, она
предъявит его письма во все суды Англии - те самые письма, в которых он
десять тысяч раз клялся любить ее до гроба; а потом, показав всему свету,
какой ои изменник и клятвопреступник, покончит с собой.
Фрэнк еще раз свиделся с Элен, - схоронив мать, она жила тогда в
компаньонках у старой леди Понтипул, - и во время этого свидания было
решено, что ему следует исполнить свой долг; иными словами - сдержать
обещание; иными словами - заплатить по векселю, который у него выманили
жульническим путем; иными словами - сделать двух порядочных людей навеки
несчастными. В этом оба они усмотрели свой долг, а посему расстались.
Место приходского священника освободилось скоро, слишком скоро; но
когда Фрэнк Белл приступил к своим новым обязанностям, он был уже сед и
сломлен жизнью. После свадьбы он получил от Элей письмо, начинавшееся
"Дорогой кузен" и подписанное "преданная Вам". Она отослала ему его письма и
прядь волос... почти всю. Оставшаяся прядка хранилась у нее в секретере и
сейчас, когда она разговаривала с майором.
Белл прожил в своем приходе три, не то четыре года, а когда оказалось
вакантным место полкового капеллана на острове Ковентри, тайно подал
прошение о предоставлении этой должности ему и, получив согласие, сообщил об
этом жене. Она стала перечить, как перечила всегда и во всем. Он злобно
отрезал, что ей ехать не обязательно; тогда она поехала. На остров Ковентри
Белл попал при губернаторе Кроули и очень подружился с этим джентльменом в
последние годы его жизни. И там-то, через много лет после своей женитьбы и
через пять лет после того, как он узнал о рождении сына Элен, у него
родилась дочь.
Она не была дочерью первой миссис Белл - та умерла от островной
лихорадки сразу же после того, как Элен Пенденнис и ее муж (которому Элен
обо всем рассказала) известили Белла о рождении своего ребенка. "Я, значит,
была стара? - прохрипела первая миссис Белл. - Стара и не ровня ей, так? А
все-таки я не дала вам на ней жениться, мистер Белл, а заставила жениться на
мне". И с тем испустила дух. Белл женился на дочери колониального чиновника,
которую нежно любил. Но счастье в любви не было ему суждено; и после того
как жена его умерла от родов, он тоже протянул недолго, успев перед смертью
отослать свою дочку в Англию к Элен Пенденнис и ее мужу с просьбой не
оставить сироту своим попечением.
Малютка прибыла в Фэрокс из Бристоля в черном платьице, под присмотром
няньки из солдатских жен, расставаясь с которой она горько плакала. Но
материнские заботы Элен быстро осушили ее слезы.
На шейке у нее был надет медальон с завитком волос, которые Элен
когда-то - боже мой, как давно это было! - подарила бедному Фрэнсису, ныне
упокоившемуся в могиле. Ребенок - вот все, что от него осталось, и Элен,
добрая и любящая, всячески лелеяла завещанное ей сокровище. В своем
предсмертном письме Белл сообщил, что зовут девочку Элен-Лора. Но Джон
Пенденнис, хоть и взял ее в дом, не мог пересилить чувства ревности и угрюмо
распорядился, чтобы ее называли именем ее матери, а не тем, первым именем,
которое дал ей отец. Девочка боялась мистера Пенденниса до последнего дня
его жизни, да и сама Элен только после смерти мужа осмелилась открыто
выказывать ей свою любовь.
Вот так случилось, что Лора Белл стала дочерью миссис Пенденнис. И
супруг ее, и его брат майор взирали на это не слишком благосклонно. Первому
она напоминала о некоем эпизоде из прошлого его жены, с которым он
волей-неволей примирился, но о котором предпочел бы забыть; а второй - что
хорошего он мог в ней найти? Она не была родней ни его семье, ни какому-либо
знатному дому и за душой имела всего-то две тысячи фунтов.
А теперь пусть войдет мистер Пен, хватит ему дожидаться за дверью.
Он заранее себя взвинтил, напряг все душевные силы для встречи со своим
грозным дядюшкой. Убедив себя, что схватка предстоит жестокая, он твердо
решил выдержать ее мужественно и достойно, дабы не уронить честь своего
знатного семейства. Распахнув дверь, он вошел в гостиную с видом суровым и
воинственным, вооруженный, так сказать, до зубов, с копьем наперевес и
развевающимся плюмажем, и взгляд его, устремленный на противника, словно
говорил: "Выходи, я готов".
Умудренный жизнью майор едва не расплылся в улыбке при виде надутой
физиономии племянника. Старый ветеран тоже приготовился к бою: разведав, что
вдова уже готова перейти на сторону неприятеля, и понимая, что юноша решил
упорствовать и не склонен шутить, а значит, ни угрозы, ни слезные увещевания
на него не подействуют, майор Пенденнис тотчас отбросил властную манеру, с
добродушнейшей и натуральнейшей улыбкой протянул Пену обе руки, пожал его
вялые пальцы и весело сказал:
- Ну, Пен, выкладывай все по порядку!
Элен такое великодушие пришлось как нельзя более по сердцу; зато
бедного Пена оно смутило и разочаровало до крайности - ведь он настроил себя
на трагедию, а тут сразу почувствовал, что его эффектный выход был просто
смехотворен. Он густо покраснел от растерянности и уязвленного самолюбия. Он
чувствовал, что вот-вот расплачется.
- Я... я только что узнал, что вы приехали, - пролепетал он. - Как...
как в Лондоне, сезон уже в разгаре?
Пока Пен сглатывал слезы, майор с великим трудом удерживался от смеха.
Оглянувшись, он подмигнул миссис Пенденнис, которая тоже понимала, что
поведение Пена и трогательно и смешно. Не найдя, что сказать, она подошла и
поцеловала сына, и Пен, вероятно, тоже умилился при мысли о ее доброте и
покорности его желаниям. ("Оба хороши, - подумал опекун. - Если бы не я, она
бы сейчас, поди, уже ехала с визитом к папаше этой девицы и везла бы ей свое
благословение".)
- Полно, полно, - сказал он, не переставая улыбаться, - поменьше
чувствительности, и давай-ка, Пен, расскажи мне все с самого начала.
Пен снова принял вид геройский и мрачный.
- Я могу рассказать только то, что уже написал вам, сэр. Я познакомился
с прекрасной и добродетельной молодой леди, из очень хорошей семьи, хотя и
обедневшей; я нашел женщину, которая, я это чувствую, составит счастье всей
моей жизни; и никогда, никогда я не полюблю другую. Я знаю, она старше меня,
знаю, что есть и еще трудности. Но мое чувство так сильно, что я не
сомневаюсь: все эти трудности я преодолею, а она мне поможет. И она
согласилась соединить свою судьбу с моей и принять мое сердце и мое
состояние.
- А велико ли состояние, мой милый? - спросил майор. - Тебе кто-нибудь
оставил наследство? Я-то думал, что у тебя нет ни шиллинга.
- Вы же знаете, - воскликнула миссис Пендепнис, - все, чем я владею...
"О, черт, да помолчите вы, сударыня!" - чуть не крикнул майор, однако
сдержался, хоть и не без труда.
- Ну, разумеется, разумеется, - сказа...
