Владимир Дудинцев. Не хлебом единым
страница №4
...если что. Поможем.Лопаткин поблагодарил Леонида Ивановича, поклонился Самсонову, и тот в
ответ снял ногу с колена. Дмитрий Алексеевич быстро вышел, поклонился на
ходу секретарше, сбежал по лестнице вниз. Оделся, распахнул зеркальную
дверь и очутился на притоптанном снегу. Здесь он на секунду остановился,
посмотрел на свое пальто, на брюки, поморщился, подумал и широко зашагал к
своей Восточной улице. Почему же он не зашел к Фабричковскому, не принял
от Дроздова его богатый подарок? Ведь принимал он ватман и тушь от
Валентины Павловны! Очень просто: Валентина Павловна верила в его дело, а
этот... у этого совсем другие были глаза. Даже сейчас!
Вспомнив о справке, он забежал в школу и появился в дверях учительской
как раз, когда Надежда Сергеевна начала свою громкую речь о несчастном
музгинском Леонардо. Прежде всего Дмитрий Алексеевич заметил, что слова ее
звучат в тишине странно громко, как в пустом зале: учителя узнали
Лопаткина и замерли от неожиданности. Потом он увидел лицо Надежды
Сергеевны, ее глаза, ищущие поддержки. Она словно убивала себя чужими
словами, чужой усмешкой, чужими нотками в голосе. Дмитрий Алексеевич хотел
было шагнуть назад, скрыться, но в это же мгновение она остановила на нем
темный взгляд, негромко вскрикнула и умолкла, быстро бледнея.
Этой минуты он не мог забыть ни назавтра, ни через месяц. Помнил он о
ней и в тот последний день мая, когда, закончив свой новый вариант, с
трудом разогнув спину, счастливый, пошел прогуляться по Восточной улице.
Уже внизу, недалеко от управления комбината, мимо Дмитрия Алексеевича
пролетел "газик" защитного цвета. Пролетел и, резко затормозив, стал.
Открылась дверца, Дроздов поставил на землю ногу в блестящем сапоге.
- Привет изобретателю! - сказал он, весело и пристально глядя на
Лопаткина.
Дмитрий Алексеевич подошел, пожал маленькую, желтоватую руку директора.
- Все еще не уехал? - спросил Леонид Иванович, все так же пристально
рассматривая его лицо.
- Скоро отправлюсь, все уже готово.
- Ну, ну. Что же костюм-то? Фабричковский тебя ждал...
- Я занят был, Леонид Иванович. Секунды считал. Наше счастье, оно,
знаете...
- Ну да, ловил, значит, на корню...
Леонид Иванович прекрасно понимал, что это всего лишь вежливая форма
отказа. Понял он и то, что сделал ошибку, предложив Лопаткину костюм. И
чтоб не уронить своего престижа, внутренне раздосадованный, он сказал
шутливо:
- Понимаю! Ваш брат далек от мира сего. Чужды вам радости, чужды
страдания! Ну-ну...
И, пожав руку Лопаткину, он подвинулся к шоферу и захлопнул дверцу. На
какую-то секунду, сквозь целлулоидное окошечко Дмитрий Алексеевич увидел
его глаза. Да, похоже, что Леонид Иванович сделал опыт, который не удался:
он хотел, на всякий случай, подружиться с изобретателем. И теперь
морщился, испытующе смотрел на этого непонятного чудака, на эту
"возвышенную натуру". И "натура" отвечала ему таким же взглядом -
изучающим и недоверчивым.
8
В середине июня, в ясный полдень, Дмитрий Алексеевич неторопливо шел по
деревянному тротуару, вдоль широкой улицы областного города, запущенной и
веселой от обилия веселой молодой зелени. Это была Шестая сибирская улица.
Вся она поросла яркой травой и на траве, то тут, то там отчетливо белели
козы. Искривленные ветром громадные тополя уже лопотали, мельтешили своими
листками. Дмитрий Алексеевич вдыхал их острый запах, напоминающий каждому
о лучших минутах жизни. Он чувствовал, что былая крепость ушла за эти годы
из его тела: запах древесного клея настойчиво звал его побрататься с
тополями, взять от них силы и тихого равнодушия ко всему.
Дмитрий Алексеевич наслаждался свободой. У него ничего не было, никакой
собственности, кроме чемодана, оставленного в Доме колхозника. Он мог с
ходу - решить и поехать, скажем, на пароходе по Оби, к Полярному кругу,
или вверх по Иртышу, к озеру Зайсан и там, между небом и зеленой землей,
устроиться на работу - вязать плоты или гасить на рассвете бакены, считать
утренние облака. Можно было бы и не уезжать. Вот во дворе около домика
номер 141 пожилой хозяин залез в кусты смородины и, присев на корточки,
обдуманно подстригает сухие ветки. У него все хозяйство в порядке,
стволики яблонь побелены известью, рассада высажена, на помидорах надеты
бумажные колпачки, в глубине огорода - сарайчик, блестят какие-то
стеклянные рамки и все разбито на проспекты и переулки.
Все это были возможности, все это была свобода, а ноги Дмитрия
Алексеевича, между тем, шли и шли, постукивая по доскам тротуара. У них
был свой, ясный путь - к дому номер 177.
Вот и этот дом. В глубине двора - длинное двухэтажное здание из серого
бетона, большие квадратные окна, длинная цветочная клумба от подъезда до
ворот. В проходной будке Дмитрия Алексеевича остановил старичок вахтер. Он
прервал чаепитие, позвонил кому-то, назвал фамилию "инженера Лопаткина" и
после этого выписал разовый пропуск. Дмитрий Алексеевич прошел в дом, в
прохладный вестибюль и, привыкая к его полутьме, увидел на стенах плакаты,
доску приказов и большую стенгазету под названием "Конструктор". Треть
газеты занимал отдел "Кому что снится", карикатуры и стихи и в конце был
нарисован почтовый ящик.
Дмитрий Алексеевич свернул в левый коридор. Здесь, прямо на полу, были
навалены рулоны бумаги, стоял матерый запах аммиака, пробегали озабоченные
девушки в черных халатах, а из большой комнаты, освещенной ярким
фиолетовым огнем, доносилось через открытую дверь жужжание электрических
приборов. Дмитрий Алексеевич понял, что здесь печатают светокопии чертежей
и что посторонним тут делать нечего. Он поскорее вернулся в вестибюль и,
постояв некоторое время, двинулся на разведку в противоположный коридор.
Открыв одну из многочисленных дверей, он увидел большую, светлую комнату,
всю уставленную столами. На каждом столе была чертежная доска с желтоватой
калькой. За столами сидели молоденькие девушки копировщицы. Все они
прервали работу и смотрели на Дмитрия Алексеевича. Пахло чем-то вроде лака
для ногтей. В углу тупо стучала швейная машина, на ней подрубали чертежи,
а под ногами блестело множество кнопок, вдавленных в пол.
Спокойно оглядев комнату, Дмитрий Алексеевич негромко попросил
показать, где находится директор филиала. И тогда пожилая начальница
копировщиц вышла к нему и провела по коридору.
- Вот туда, - сказала она, указывая на лестницу и вверх. - Второй этаж
и налево. Пожалуйста, молодой человек!
Наверху в коридоре лежала зеленая с красным ковровая дорожка, и Дмитрий
Алексеевич, робея, пошел по ней. Знакомое, радостное и сильное чувство
мешало ему дышать, заставило ускорить шаги. Это же было с ним, когда он
первый раз получил письмо со штампом министерства. Он внимательно
прочитывал таблички с названиями отделов - электропривода, аппаратов,
вспомогательного оборудования, - и вдруг остановился перед одной дверью.
Таблички на ней не было, но дверь эта была обита коричневой клеенкой, и
Дмитрий Алексеевич сразу понял, что это вход к директору. Он спокойно
открыл дверь, вошел и подал секретарше письмо заместителя министра. Та
схватила письмо и, закусив губу, стала читать, а Дмитрий Алексеевич,
удерживая дыхание, с безразличным видом оглядел комнату. Ну да, вот и еще
одна дверь, обитая клеенкой, и на ней табличка: "Главный инженер". А где
же директор? Ах, вот же, совсем на виду такая же вторая дверь и на ней
такая же табличка, только надпись покороче и посолиднее: "Директор".
- Письмо оставьте у меня, - сказала секретарша. - Директора сейчас нет.
Придите завтра с утра.
Назавтра, когда Дмитрий Алексеевич появился в приемной, секретарша
встала.
- Директор передал ваши бумаги товарищу Урюпину. В отдел основного
оборудования. Пойдемте, я вас провожу.
Дмитрий Алексеевич посторонился, пропустил ее. Она пошла впереди по
коридору, держа руки по швам. Открылась дверь и за нею - светлый цех,
заставленный машинами. Но это были не простые машины, а чертежные доски на
особых чугунных станках, с рычагами, противовесами и рукоятками. На
рукоятках висели плащи и макинтоши, а из-за чертежных досок смотрели
молодые люди без пиджаков, в льняных косоворотках, в шелковых теннисках.
Кое-где виднелись и пожилые, седые конструкторы, в сорочках с галстуками и
запонками. И здесь пол также блестел от множества вдавленных в дерево
кнопок.
За решетчатой, остекленной перегородкой стоял еще один чугунный станок
с чертежной доской, а дальше - письменный стол. За столом, подняв гибкую
бровь, пригнулся и выжидающе замер молодой начальник отдела Урюпин,
худощавый, темнолицый, с густой серой шевелюрой, пронизанной блестками
ранней седины. Пиджак висел сзади него, на спинке стула. Рукава шелковой
сорочки - кофейной в серую полоску - были засучены. Худые, смуглые руки
лежали на листе ватмана.
- Товарищ Лопаткин, - сказала ему секретарша. Чуть заметно, интимно
улыбнулась и, так же держа руки по швам, вышла.
- Садитесь! - стальным голосом проговорил Урюпин, показывая на стул
рукой с громадными черными часами. Потом он поморщился и с силой ударил
несколько раз кулаком в перегородку. Прислушался. Морщась, закричал:
- Кирилл Мефодьевич! Араховский!
Появился очень высокий, пристально глядящий только вперед, пожилой
конструктор - черноволосый, гладко причесанный и с пробором. На нем была
много раз стиранная белесая сорочка с запонками и галстуком. Он сел на
стул рядом с Лопаткиным, глядя только вперед, только на начальника. А
Дмитрий Алексеевич, сам того не замечая, достал из кармана гайку и стал с
силой надевать ее на палец.
- Знакомьтесь, - сказал начальник, широко раскладывая на столе руки. -
Это товарищ Лопаткин, автор проекта.
- Ах, автор! Очень приятно, - зашипел Араховский, разворачиваясь на
стуле к Дмитрию Алексеевичу и показывая беззубые, розовые, старческие
десны. С этого момента Дмитрий Алексеевич стал чувствовать на себе его
пристальный, то и дело убегающий взгляд.
- Так мы рассматривали это... ваше предложение, - сказал начальник,
вдруг повышая тон. - Рассматривали, понимаете! Ничего не можем разобрать!
Вы меня извините, я не специалист, для нас это темное дело. Вот,
например... - он открыл ящик стола и достал папку с чертежами, милые
знакомые чертежи, сделанные когда-то Дмитрием Алексеевичем на ватмане
Валентины Павловны... - Вот, например, этот узел - что это?
- Это узел заливочного устройства, - сухо и коротко сказал Дмитрий
Алексеевич, вертя в пальцах гайку. - А это дозатор.
- Хм! - сказал Урюпин.
- Простите, - перебил его Араховский и, озабоченно разглядывая запонку
на рукаве, зашипел: - Мы еще не завершили знакомства. Меня интересует,
какую специальную подготовку имеет автор.
- Вы инженер? Вы литейщик? - живо спросил Урюпин.
- Я окончил физико-математический факультет, - ответил Дмитрий
Алексеевич.
Урюпин получил большое удовольствие от этого ответа. Его обтянутое лицо
ярко улыбнулось, он оскалился.
- То есть по отношению к данному, конкретному проекту знания ваши имеют
несколько общий характер? - прозвенел его торжествующий голос. - У нас
время есть, я расскажу вам одну историю - притчу. Я ведь тоже был когда-то
изобретателем! Ого-о! Я был бы серьезным конкурентом для вас!
Он умолк, как бы с удовольствием вспоминая свою изобретательскую
молодость.
- Я изобрел когда-то ловушку для крота! Я не иронизирую. Нашел я его
ход, вырезал кусок дерна и поставил туда обыкновенную мышеловку. Только
ниточку протянул: он зацепит ее, тут мышеловка и хлоп! Да, так вот...
Закрыл все это дерном, на следующий день прихожу - что за черт! Что за
дьявольщина! Нет крота. Я подумал и сделал десять разных ловушек на самых
разнообразных принципах. И ни в одну не поймал! И, какая сволочь, каждую
ловушку он мне обязательно засыпал землей. Запечатывал с двух сторон!
Слушайте дальше, это еще не все. Что же он делает? А он, когда идет по
своим коридорам - он чистит их и впереди всегда толкает пробку земли.
Земля и попадает в ловушку. А крот тут же все это и закупоривает. Это у
него как бы знак апробации. Как эксперт! Ловушку с резинкой он чует по
запаху, закупоривает и ее, подлец! Издалека! Что ж, думаете, я отступился?
Нет. Я спаял для него вершу из толстой стальной проволоки и острия
поставил, знаете, вот так, чтобы крот влез и не мог назад выбраться. И он
попался, но... Но! Понимаете? У него сильнейшие лапы, он разломал мою
стальную вершу и вышел в бок. И, конечно, запечатал ее! Он мне сказал: ты,
дурачок, идешь от бумаги к конструкции. Приобрети сначала опыт, изучи
меня, а тогда и изобретай. И я бросил это дело!
Урюпин засмеялся, крякнул несколько раз. Араховский обнажил десны -
тоже улыбнулся, повесил одну длинную ногу на другую, и Дмитрий Алексеевич
увидел его нитяные коричневые носки.
- В общем, непонятно, - сказал Урюпин, быстро перелистав чертежи и
отодвигая папку в сторону. - До меня не доходит. Я не хочу сказать, может,
идея и остроумна... - При этом Араховский наклонил голову с пробором,
теребя свою запонку. - Живая мысль! Была бы хоть живая мысль!
- Это что же, моя голова - твои ноги? Так, что ли? - раздался за спиной
Лопаткина молодой и очень уверенный голос.
Дмитрий Алексеевич мгновенно обернулся и встретился глазами с
насмешливо-ненавидящим взглядом молодого человека лет двадцати трех. Он
был в голубой полурукавке с маленьким спортивным значком на груди. Его
русые волосы торчали вихрами, как у мальчишки. Сзади него стояли несколько
молодых инженеров и смотрели с любопытством на Дмитрия Алексеевича. А
этот, вихрастый, повернулся к нему боком и похлопывал себя по мускулам на
руке.
Начальник отдела поднял голову, как бы говоря: "Помолчи".
- Да как же, Анатолий Иваныч! Я же вижу по затылку, опять автора
прислали! - возразил вихрастый инженер со значком. - В план не ставят, а
присылают! - он обращался уже к Дмитрию Алексеевичу. - Вам этого не
понять, конечно... вы - предприниматель. Вы организуете это дело... а
кто-то будет ишачить. Видите, здесь у нас не авдиевское Конго...
Начальник еще строже поднял голову.
- Когда вы доживете, - не унимался вихрастый парень, - когда доживете
до авдиевских седин, - до его ученых, я имею в виду, седин, - может, и у
вас будут тогда свои негры...
- Да, кстати, - заметил Урюпин. Он как бы не слышал того, что сказал
молодой инженер. - Кстати, вы знакомы с машиной Василия Захаровича? Она
ведь уже на испытании. По-моему, она должна работать.
- И моя будет работать! - сказал Дмитрий Алексеевич.
- Влезет она хоть в цех? Вы извините, я всерьез. Не прикидывали, как
она в габаритах? И зачем нам две? Вы что же, думаете, ваша будет лучше?
- Вероятно, лучше.
- Каждому изобретателю кажется, что его машина лучше. Но я открыто
говорю: не сторонник я этой, вашей...
- Очень жаль, - спокойно сказал Дмитрий Алексеевич, слегка подбрасывая
на ладони гайку. - Я надеялся увидеть здесь сторонников. Мне кажется, что
некоторые товарищи ж разобрались в сути. Вещь новая...
- Нового мы не боимся, - перебил его Урюпин. - Новое мы подхватываем.
- Да, лучшее, как говорится, враг хорошего! - добавил насмешливо
молодой инженер. - Только что-то мы его не видим, - лучшего. Я и про
машину Василия Захарыча кое-что слыхал...
- Разрешите мне договорить, - Дмитрий Алексеевич, глядя вниз, спрятал
гайку в карман. - Вы мне сказали много неприятных слов. А я еще не ответил
и, стало быть, в долгу перед вами. Особенно перед вами, - он повернулся к
молодому инженеру. - Но я думаю, что вы мне простите этот долг, если я его
не отдам. Вы знаете, ведь я по профессии учитель. Никогда не думал, что
меня нелегкая дернет дать министерству совет, который не относится к моей
компетенции... Я сам жалею, что оторвал ваш отдел. Я все время путаю людям
планы. Но сейчас я не могу даже отказаться...
Сказав это, Дмитрий Алексеевич хотел было в доказательство достать
бумаги, подписанные заместителем министра Шутиковым, но вовремя сообразил,
что Урюпин - из тех маленьких начальников, которые не любят, когда им
показывают границы их власти.
- Я хотел бы еще, чтобы мы перешли к делу, - продолжал он сдержанно. -
Если надо, я дам подробные пояснения. У меня есть с собой модели. Товарищи
разберутся. Может быть, даже и сторонники появятся! - он улыбнулся.
- Вы что, имеете приоритет на это дело? - помолчав, отрывисто спросил
Урюпин.
- Имею приоритет, - мягко ответил Дмитрий Алексеевич.
Наступила долгая, многозначительная тишина.
- Так чего ж нам время терять? - сказал начальник. - Давайте вы, Кирилл
Мефодьевич, займитесь этим делом, прикиньте, что там получится...
Он уперся в стол, как бы собираясь встать, и добавил своим стальным,
бодрым голосом:
- Даю вам нашего лучшего механика и математика. Это наша гордость, наш
Лагранж...
- Насовсем? - спросил Дмитрий Алексеевич.
- Это зависит от него и от вас.
Высокий, согнутый вперед Араховский молча забрал со стола папку с
чертежами и повел Дмитрия Алексеевича между чертежными досками, в дальний
угол комнаты. Там у него был маленький столик и станок с чертежной доской.
Он сел, надел пенсне, развернул первый лист - общий вид машины и, хищно
хмурясь, сопя, стал как бы снюхивать чертеж. Он долго так сопел над
чертежом, потом засмеялся, обнажил розовые десны и бросил на ватман
логарифмическую линейку.
- Сколько работал?
- Полгода.
- Я вижу. Все мелочи вычертил. Размеры проставил! А знаешь ты, что
ничего этого не надо было делать? Вот этого и этого, и вот этой всей
чертовщины. - Он ткнул пальцем в несколько мест чертежа. - В технике
приняты так называемые нормали, готовые стандартные детали и целые узлы,
из которых мы можем собирать машину. Собирать. Понимаешь? А ты трудился!
Даже резьбу у болтов начертил! Вот ты говоришь, Коля... Слышишь? - Он
возвысил голос, обращаясь к кому-то на том конце комнаты. - А ведь неплохо
учитель машинку завязал!
- Очередная любовь Араховского! - отозвался насмешливый голос
вихрастого молодого инженера. - Вертушок какой-нибудь!
- Не вертушок, а настоящая машина! И я на вашем месте, товарищ
футболист, ознакомился бы.
Молодой инженер, изгибаясь и виляя между чертежными досками, подошел,
навалился на Араховского, и они вместе стали просматривать чертеж.
- Ты эту штуку видел? - Араховский постучал карандашом по чертежу. -
Ну? Что? А говоришь, живой мысли нет!
- Не понимаю я ни шиша в литейных машинах, - сказал Коля, выпрямляясь и
все еще не глядя на Дмитрия Алексеевича. - Вижу только, что редукторов где
надо и где не надо натыкано. А это уж верный признак...
Он не договорил - вдали раздались три глухих удара в перегородку.
Пронзительный голос начальника позвал: "Кирилл Мефодьевич!" И Араховский
сразу встал и, глядя только вперед, двинулся, лавируя между чертежными
досками.
Вскоре он вернулся. Надел пиджак, бросил в ящик стола карандаши и
линейку.
- Придется вам отдохнуть, товарищ... Лопаткин. Еду на завод. Оформляйте
пока хозяйственные дела, а встретимся завтра, во второй половине...
Так они занимались с Араховским целую неделю - каждый день по
полтора-два часа. К концу этой недели Араховский стал неразговорчивым, и
Дмитрий Алексеевич заметил, что он опять прячет глаза.
И наступила минута, когда, просмотрев все свои расчеты, Кирилл
Мефодьевич снял пенсне и, глядя в сторону, прошипел:
- Пойдем к Анатолию Ивановичу.
Начальник отдела, как всегда, сидел за столом и словно ждал их,
раскинув смуглые плоские руки на ватмане. На нем была шелковая безрукавка
цвета старого мяса, с чуть заметными серыми полосками. Его худощавое,
загорелое лицо старого физкультурника было перекошено снисходительной и
нетерпеливой гримасой.
Араховский молча сел против него на стул. На второй стул сел молчаливый
Дмитрий Алексеевич. Урюпин лениво протянул руку и принял от Араховского
папку. Постучал ногтем по стеклу огромных часов, поднес их к уху, потом
развернул папку и достал чертеж - общий вид.
- Ну, как ваше мнение? - спросил он.
- Получается вроде, - негромко сказал Араховский.
- У вас все получается, - начальник окинул взглядом чертеж. - Ну что
же... давайте... возьмите Егора, что ли, Васильевича... Пусть он общий вид
прикинет.
- Анатолий Иваныч... Вы что - забыли? Ведь у меня этот, жираф...
- Какой жираф?
- Да мельница эта... Я занят с утра до вечера.
- Ах, верно... Мы уже вылазим из графика... Кому же поручить?.. Вы,
товарищ Лопаткин, извините, что так. У нас свои хозяйственные дела. Вот
тоже мельница. Ее не планировали, разрабатываем как предложение. Как и ваш
проект. Послали один раз - возвращают. Сами же техническое задание
неправильно дали! Переделать! А время где?
- Да, - согласился Дмитрий Алексеевич. - Действительно...
- А люди, люди, спрашивается, где? Людей нет! И денег нет!
- Да, - сказал Дмитрий Алексеевич. - Да. Да...
Начальник подумал, потом, играя гибкой бровью, взглянул пристально
Дмитрию Алексеевичу прямо в глаза и сказал:
- Придется мне взять вашу машину...
Наступила долгая пауза. Прохладный ветер, пахнущий клеем тополя,
врывался в открытое окно и приятно обдувал лица. Араховский, выкатив спину
дугой, хмурый, безучастно смотрел только вперед. Дмитрий Алексеевич
старался понять, хорошо или плохо, что начальник взялся руководить
проектом. А сам Урюпин в это время смотрел ему в лицо твердым взглядом
бойца, готового нанести удар.
- Так и постановим! - сказал Урюпин. - Кирилл Мефодьевич, пошлите
сейчас ко мне Егора Васильевича и этого, новенького, Максютенко.
Не взглянув на Дмитрия Алексеевича, Араховский ушел с таким видом,
будто поссорился со всеми. Лопаткин удивленно посмотрел ему вслед. Почти
сейчас же после его ухода появился улыбающийся Максютенко - светлый,
щеголеватый блондин в шелковой бледно-сиреневой рубашке, заправленной в
синие брюки, пышно оттопыренной и перехваченной у локтей резинками. Он
вылез из-за чертежной доски, словно сидел там и ждал своей очереди.
- Товарищ Максютенко, - сурово сказал начальник. - Вот автор - Дмитрий
Алексеевич Лопаткин. Вот проект. Вы уже знакомились с ним. Прикиньте общий
вид машины. Вопросы решать - ко мне. Я буду курировать это дело. Вот и
Егор Васильевич пришел... Егору Васильевичу поручим узлы.
Егор Васильевич - маленький, седой, с брюшком, одетый в синюю сатиновую
куртку, мельком взглянул на автора, протянул руку к чертежам. Но тут же
отдернул ее, потому что начальник поднял папку и торжественно вручил ее
Максютенко.
- Там, там все посмотрите. Максютенко вам покажет. Вы назначаетесь в
группу, Егор Васильевич. Все теперь зависит от вас. Проект ответственный,
о качестве я, зная вас, не говорю. Но нам нужна еще и быстрота. Я думаю,
что она и вам не повредит.
9
В дальнем углу комнаты для группы "центробежников" были поставлены
четыре чертежных станка, которые все здесь называли "чертежными
комбайнами", и письменный стол. Два молчаливых техника - деталировщики -
быстро взглянули на Дмитрия Алексеевича, потом друг на друга и отточили
карандаши. Егор Васильевич, сопя и хмурясь, откинулся на стуле перед своей
доской. Они были готовы приступить к работе. Заработок этих людей зависел
от _листажа_.
А Максютенко принял перед своим "комбайном" вдохновенную позу -
поставил ногу на высокую перекладину, уперся локтем в колено и вставил в
рот пустую, изогнутую трубку. Потому что ему было поручено самое главное.
И потому еще, что в отделе был инженер с толстыми косами, уложенными на
затылке, и еще один - с пышными, светлыми волосами до плеч.
Так начался первый день основной работы. В этот день было сделано
многое, и Дмитрий Алексеевич понял, что его проект был с технической
стороны не так уж беспомощен. Через несколько дней он намекнул об этом
Максютенко.
- Валерий Осипович, - сказал он, - я вижу, мы совсем не спорим с
главным конструктором!
- А чего спорить? - Максютенко снял ногу с перекладины, достал
резиновый кисет и, набив трубку, взял ее в зубы. - Чего тут с ним спорить?
Хорошая машина. Он сам говорил. И Араховский сказал. Чего ж тут?..
- А мне Анатолий Иванович при первом знакомстве...
- Пугал вас? Это всегда так. Это полагается. Надо морально подготовить
автора к сотрудничеству, чтобы слушался. И не рыпался, - он хохотнул,
передвинул трубку во рту и, достав спички, пошел к выходу. Он часто
выходил покурить.
Раза два в день к станку Максютенко подходил начальник и давал
указания. При этом он стучал пальцем по доске и громко кричал:
- Убрать, убрать этот болт! Слышите - убрать! Что вы, дорогие товарищи!
Сейчас же его уберите, он портит здесь всю обедню!
"Кричи, кричи", - думал Дмитрий Алексеевич. Ему теперь нравилось здесь
все - и этот начальственный крик, и вдохновенные позы Максютенко, и
молчаливая энергия техников, которые мастерски вычерчивали детали - лист
за листом.
На доске Максютенко постепенно проявился контур машины. Неизвестно по
каким причинам, но почти каждый день у этой доски останавливался Коля -
молодой вихрастый инженер со спортивным значком. Иногда приходил сюда и
Араховский и молча рассматривал, словно обнюхивал чертежи.
И вот произошло неожиданное столкновение. В начале августа, когда
работа над "общим видом" приостановилась и Максютенко, наколов на доску
форматку с главным узлом машины, с центральным валом и набив трубку, ушел
на крыльцо поразмыслить, в эту самую минуту к станку и подошел начальник
отдела. В последнее время он стал уделять машине больше внимания - вызывал
Максютенко к себе, за перегородку, а проходя мимо Дмитрия Алексеевича, в
шутку задевал его локтем и говорил: "Наш автор". Если же он останавливался
у доски, то сам брал в руки карандаш.
Так вот, он подошел к станку, сел на стул, поднял на лбу морщины и,
сжав губы, стал смотреть на чертеж. Зажмурился, словно прогоняя видение, и
загляделся в окно, барабаня пальцами по колену. Потом пришел Максютенко,
удовлетворенный, чмокая красными губами и распространяя горький запах
трубочной гари. Начальник что-то сказал, Максютенко пожал плечами. Они оба
быстро взглянули на чертеж, и в эту минуту сзади них остановился
взъерошенный и прямой Коля, сунул руку в карман, оглянулся на Дмитрия
Алексеевича и зло усмехнулся.
- Послушайте, Максютенко... - голос его прозвучал неожиданно и резко, и
Максютенко испуганно обернулся. - Зачем вы вновь изобретаете велосипед?
- Какой велосипед?
- А такой! Вы же инженер со стажем! Зачем вы нагромождаете здесь эти
два редуктора?
- Как так? - почти в один голос сказали Максютенко и начальник.
- Если редуктор ставить сюда - надо его мощнее делать. И зачем он вам?
У нас есть нормальный узел, который Анатолий Иванович уже применял на двух
машинах. Ведь применяли, Анатолий Иванович? Так что же здесь думать? -
Коля уже обращался к Дмитрию Алексеевичу. - Где будет машина стоять? В
литейном цехе. В каждой литейке есть сжатый воздух. Стало быть, здесь
нужна самая обыкновенная пневматика. Идите в архив - и вам дадут готовый,
отработанный узел!
- Ваши слова несколько расходятся с ммм... - начал Урюпин и замолчал,
подбирая нужное слово. - Таких два-три решения, подсказанных автору, и
количество перейдет в качество. Получится новая идея, потребуется
апробация, пойдет переписка...
- А потом автор, если машина не будет работать, нас же обвинит за то,
что мы отошли от первоначального проекта, - сказал Максютенко и посмотрел
на Урюпина.
- Об этом надо спросить автора, - сказал Коля и пошел к своему месту.
Он остановился посредине комнаты и, глядя в сторону, добавил: - Только
пневматика - это, товарищи, не идея. Она спасает идею - это да, а редуктор
и червяки гробят ее.
Он пошел дальше, исчез за досками, и был слышен только недовольный его
басок:
- И вы сами понимаете! Так чего ж тут ждать... На первом же испытании
шестеренка эта хрупнет - и все. Тимоха, ты видел, что они там...
Урюпин поднял голову и прислушался, строго оглядывая свой отдел. Ни
один человек на него не смотрел, все молчали, наклонились к доскам,
напряженно обдумывали свои конструкторские дела. Только за досками, где
исчез Коля, все слышался его басок:
- Я уже четвертый день хожу и смотрю... Дай, думаю, посмотрю, чего это
они мудрят... И чего мудрят?..
- Дмитрий Алексеевич! - сказал Урюпин, дождавшись, когда Коля умолк,
склонив голову набок и изогнув бровь. - А ведь если подумать, дело это
заманчивое - пневматика! А? Что вы скажете?
При этих словах Максютенко поставил ногу на перекладину своего
"комбайна", уперся локтем в колено и стал сосать пустую трубку. Слабый
летний ветерок шевелил блондинистый пух на его плеши. Лопаткин подошел к
ним, посмотрел на форматку, где тончайшим пунктиром Егор Васильевич
показал соединенные шестерни редуктора. На ясном, усталом лице Дмитрия
Алексеевича можно было увидеть все его чувства - простые, не вооруженные
холодной осторожностью и не исколотые в поединках. Дмитрий Алексеевич
верит своим опытным конструкторам и удивлялся тому, что они обошли такую
простую вещь, как пневматика, тем более что, оказывается, существует
_нормаль_ - иначе говоря, этот узел разработан и применяется в готовом
виде, как водопроводный кран! Он только что понял все это и удивленно
посмотрел на Урюпина. И тот сразу же раздвинул все морщинки на своем
моложавом лице седеющего физкультурника, - улыбнулся, показав стальные
зубы. Он-то мог прочесть все на лице этого педагога. Но и от Дмитрия
Алексеевича не укрылась волчья искорка в веселых глазах начальника.
- Я много думал об этом, Дмитрий Алексеевич, - сказал Урюпин, издалека
с сомнением глядя на чертеж, и даже как будто зевнул. - Можно попробовать.
Правда, придется в четырех местах ставить цилиндры. Валерий Осипович,
давайте прикинем, как оно там...
И, сказав это, он подошел к станку, подбоченился и карандашом прямо на
редукторе провел несколько неуловимо слабых линий.
- Вот примерно так должно быть. Развейте это дело, Валерий Осипович.
Затем он добродушно толкнул Дмитрия Алексеевича - так, мимоходом. Шутя
сунул карандаш в карман его кителя и неторопливо стал пробираться к своей
перегородке, останавливаясь то у одного станка, то у другого.
Максютенко наколол на доску новый листок ватмана и, набив трубку, ушел
на крыльцо поразмыслить. Задумался и Дмитрий Алексеевич. Несколько минут
просидел он перед "комбайном" Максютенко, ощупывая пальцами лоб.
Подозрительность его вспыхнула, но опасности он не видел. Ему захотелось
курить, и, достав кисет, он свернул из газеты с самосадом толстую цигарку.
Облизал ее, вышел в коридор, закурил. Белый дым перехватил ему дыхание. Он
затянулся еще и еще раз. Потом Дмитрий Алексеевич спустился вниз, вышел на
крыльцо и увидел лысую голову Максютенко. Он сидел на ступеньке и что-то
чертил карандашом прямо на цементной боковине крыльца. Трубка его хрипела,
он был увлечен и не заметил Дмитрия Алексеевича. А тот, постояв немного,
подошел поближе и увидел через плечо Максютенко на колючей, серой
поверхности круг, нарисованный карандашом, и в нем шесть кружков поменьше.
Они были расположены симметрично. Весь чертеж напоминал барабан
револьвера.
- Вот она где настоящая лаборатория конструктора! - пошутил Дмитрий
Алексеевич.
Он сам не знал, насколько верно попали в точку эти слова, и потому
удивился, когда Максютенко, захваченный врасплох, побагровел, накрыл
ладонью свой чертеж и стал его размазывать.
- Да бросьте вы! Застеснялся, как красная девица. - Дмитрий Алексеевич
присел около него на корточки. - Автору-то вы можете показать!
- Фу... вот же привычку какую заимел! - Максютенко, все еще красный,
достал платок и вытер лоб. - Не могу при людях думать. - Он зачертил
карандашом свой рисунок и встал. - Не могу, понимаете... Черт знает что!
- А что это у вас?..
- Да вот поршень думаю... для пневматического устройства... это в
плане... - он достал свой резиновый кисет, набрал в трубку табаку и,
закурив, стал спокойнее.
- Валерий Осипович, - вспомнил вдруг Лопаткин. - А вы ставили бы тот
узел, о котором Коля...
- Ну да! Я ж и говорю! А дурная голова что-то свое подает, - Максютенко
покосился на темное пятно, втертое в цемент, плюнул и наступил на него
ногой. - Так и сделаю. Надо пойти в архив, посмотреть этот узел...
Он передвинул трубку в красных, мокрых губах, утопил палец в пепле и,
отставив локоть, ушел, зашаркал в вестибюле. И Дмитрий Алексеевич
успокоился. Он увидел, что человек работает над его проектом не за страх,
а за совесть - даже увлекся!
Максютенко действительно принес из архива светокопию - чертеж
пневматического устройства и стал "прикидывать", то есть рисовать на
листках бумаги подвижную часть машины и _вписывать_ в нее цилиндр с
поршнем. Дмитрий Алексеевич был около него, и к тому времени, когда день
начал желтеть, они вместе успели "прикинуть" два варианта и дали
расчетчикам исходные цифры для вычисления нагрузок на поршень и цилиндр.
День этот заметно продвинул дело вперед, и Дмитрий Алексеевич ушел из
отдела в хорошем настроении. На улице стояла прекрасная предвечерняя
тишина. В синем небе, как белое перышко по водной глади, уже плыл
полумесяц. Поднимая пыль, в тишине, по улице двигалось стадо. Щелкал кнут,
коровы брели навстречу Дмитрию Алексеевичу по дороге, по деревянным
тротуарам, заглядывали в открытые калитки. Чтобы пропустить их, Дмитрию
Алексеевичу пришлось сойти с досок. Он прижался к забору, пережидая.
Теплый запах молока, вместе с пылью, наплыл на него, и тут он услышал
шепелявящий, добродушный голос Араховского:
- Не уступают дороги изобретателю! А? Как вы на это смотрите?
Дмитрий Алексеевич засмеялся. Араховский, одетый в льняную косоворотку
с русской вышивкой, повесив пиджак на одно плечо и держа под мышкой папку,
подошел к нему.
- Вот вы смеетесь, гуманный человек, - все так же добродушно сказал он,
подбоченясь и окидывая стадо взором философа. - А ведь это не случай, а
явление. Если бы вместо вас на тротуаре стоял их сиятельство господин
волк, картина была бы другая! Вот в чем беда...
Они замолчали, думая каждый о своем. И когда стадо прошло, двинулись не
спеша вдоль улицы.
- Вот так, товарищ изобретатель, - сказал Араховский. - Вы знаете, что
вы избрали самую красивую и самую опасную дорожку?
- Я ее почти всю прошел. Я уже два года...
- Прошли? Ну, дорогой...
- Вы не знаете... - перебил его Дмитрий Алексеевич.
- Я все знаю. Послушайте, что вам говорят. Послушайте, опыта у вас не
убавится! Так вот, верьте мне или нет - ваше дело. Но вы не прошли и
десятой части того, что для вас заготовила фортуна. Если хотите - я помогу
вам сделать один шаг вперед. Если вы, конечно, хотите...
- Ну, конечно же, хочу!
- Ах, хотите? Ну так слушайте. Вы ничего не смыслите в проектном деле.
Вы не знаете деталей машин. Вам неведом язык чертежей. Не смейтесь, а
слушайте, что вам говорят! Того, что вы знаете, достаточно для оформления
идеи. Чтобы создать проект, этих знаний уже мало. А для того, чтобы
работать с Урюпиным, эти ваши знания - ничего. Вам, дяденька, уже заехали
оглоблей в рот, а вы улыбнулись и сказали спасибо. Хорошо, что Колька вас
спас! Потому что человек он молодой и сперва говорит, а потом уж думает. Я
тоже хочу спасти вас - только солиднее, капитально. Для начала я вручу вам
три книжечки страниц по триста, заставлю вас их подзубрить и приму
экзамен. Когда вы освоите эти книги, вы сможете увидеть кое-какие палки,
которые вам суют в колеса. Будет меньше поломок в пути.
- Кирилл Мефодьевич, я вас заранее благодарю...
- Нечего благодарить. Завтра у нас воскресенье? Приходите завтра
вечерком ко мне... - Араховский остановился и подал Дмитрию Алексеевичу
руку.
- Простите, а где вы живете?
- Живу я в домике, против которого мы стоим.
И Дмитрий Алексеевич увидел знакомый домик 141. Он был теперь весь
затянут ползучей зеленью. Сарайчика уже не было видно. Яркая зелень кипела
в огороде, желтые светила подсолнухов глядели в одну сторону - туда, где
опустилось за дома солнце. Кусты смородины были обсыпаны зелеными и
коричневыми ягодами, а на низеньких, растущих в стороны деревцах висели
бледные яблочки. В глубине, между березами, белел гамак.
- Я видел вас здесь! - сказал Дмитрий Алексеевич. - В первый день,
когда приехал.
- Возможно. Я здесь каждый день копаюсь. Это мой, так сказать, сад
Эпикура. Видите вон гамак? Там есть еще столик, - Араховский засмеялся и
поднял вверх палец. - Прошу завтра в семь.
На следующий день, когда вечереющие улицы затихли, Дмитрий Алексеевич
потянул за проволочное кольцо у высокой решетчатой калитки дома номер 141.
Потянул - и в глубине двора раздались угасающие удары в медную певучую
посудину. С мирным лаем подбежал к ограде высокой красно-шоколадный сеттер
и завилял хвостом. Медлительная, пожилая женщина открыла калитку и
пропустила Дмитрия Алексеевича. Кирилл Мефодьевич был в огороде - раскинув
руки, полулежал в гамаке. Косоворотка его была расстегнута, он был здесь
другим человеком - гордым и гостеприимным хозяином, смотрел героем и не
отводил глаз в сторону. На столике, около гамака, лежала вверх обложкой
раскрытая книга. "Ньютон. Математические основы натуральной философии", -
прочитал Дмитрий Алексеевич и проникся глубоким уважением к хозяину книги.
- Садитесь в гамак, места хватит, - сказал Араховский. - Марья
Николаевна! - крикнул он, оборачиваясь.
- Знаю, знаю! - донеслось из дома.
Лопаткин опустился в гамак и почувствовал, что рядом с ним сидит
мускулистый и тяжеловесный человек.
- Кирилл Мефодьевич, сколько вам лет? - спросил он.
- Давайте торговаться. Сколько вы дадите?
- Лет сорок восемь?
- Эк, куда хватил! - Араховский захохотал, обнажив десны. - Хватай
выше. Шестьдесят, не хотите?
- Не может этого быть!
- А между тем есть. Это все, знаете, отчего? - он засмеялся. - Оттого,
что изобретательством не занимаюсь! - протрубил он на ухо Дмитрию
Алексеевичу.
- Не-ет! Какой же я изобретатель? Ваша шпилька здесь не подходит,
Кирилл Мефодьевич!
- Не подходит, говорите? - Араховский нетерпеливо оглянулся на дом, но
Марья Николаевна уже несла поднос с графином и тарелками.
- Несу, несу, - сказала она и поставила поднос на столик.
- Давайте-ка выпьем, Дмитрий, как вас по батюшке, - Алексеевич. Между
прочим, хорошее русское имя. - Говоря это, Араховский налил в рюмки из
графина. - Вам повезло. Настоящая разливная. Вчера талон получил. Так,
давайте за знакомство...
Выпив рюмку, Араховский приумолк, веки, его покраснели, он подцепил
вилкой ломтик огурца и начал ловко его жевать одной половиной рта.
- Так, говоришь, не изобретатель? А какого ж черта я привел вас? Не-ет.
Изобретатель - каждый человек, который в своей области создает новое.
Изобретатели могут быть везде. И в технике и в науке. И вы не
скромничайте, вы - самый настоящий изобретатель.
Он сказал последние слова с особенным весом и посмотрел прямо в глаза
Дмитрию Алексеевичу.
- Так вот: вы избрали тяжелую дорожку. Техника - король. За королем
идет свита: хранители знаний, передатчики, популяризаторы. Большинство
профессоров, которые учат нас, а сами ничего не создают. Около них вы
найдете и изобретателя. Только он идет не в парадных одеждах. Ему
перепадают пинки. И вы, Дмитрий Алексеевич, раз вы лезете в эту свиту -
приготовьтесь к хорошим пинкам. Я вижу вашу судьбу у вас на лице. Идея
ваша очень важна, а судьба - печальна. И вы поймете это, когда
проштудируете все, что я вам дам.
Араховский налил водки в рюмку и выпил не чокаясь. Выпил, горько
засмеялся и покачал головой.
- Да, был и я автором. И у меня есть это... голубенькое, с лентой и
печатью. Вид на изобретение!
- Что же вы изобрели, если не тайна?
- Изобрел, Дмитрий Алексеевич. Даже сам сначала не поверил. Машина для
проходки горных выработок в скале. В скале, понял? У меня и модель
действующая была. Я ставил ее перед кирпичной стеной, и она прямо на
глазах у почтенной публики проходила ее насквозь.
- Ну и что?
- Есть такие стены, товарищ изобретатель, которые никакой машиной не
возьмешь. - Араховский опять налил в рюмку, выпил и стал шевелить ломтик
огурца в беззубом рту. - Со мной, Дмитрий Алексеевич, говорили открыто:
иди в кассу, получи и отойди в сторону. Я не отошел, и мне вежливо
переломили хребет. И вы еще услышите открытую речь. Грамотную, гладкую,
вежливую, открытую речь.
- Я все это знаю...
- Всего вы не можете знать...
- Ну, догадываюсь Иду на это.
- Что же вы думаете сделать? Ну-ка, ну-ка... Как вы намереваетесь
победить капитализм в сердце Урюпина?..
- Как-нибудь победим. Народ-то существует или нет?
- Что такое народ? Народ - это я и вы, и мы все. Одного врага мы с вами
видим. Потому что близко прикоснулись. А других, в прочих областях - мы не
видим. Там все профессора для нас с вами - архангелы и пророки.
- А зачем в чужие области вникать? Будем ориентироваться на наших...
Раз существую я - значит есть еще люди, такие же, как я. Вот, например,
Коля. Да и вы...
- А кто тебе сказал, что я такой, как ты? Может, я - волк? Возьму
сейчас тебя и съем!
- Видали мы таких волков! - Дмитрий Алексеевич улыбнулся.
Но Араховский поднял палец.
- Вы говорите красивые слова, но все это - гарольдов плащ. В жизни все
суровее и прямее. Пойдите в наше министерство, в отдел изобретений, или в
НИИЦентролит к вашему Авдиеву, и там вы найдете на полках подтверждение
тому, что я говорю. Десятки, сотни гробиков - и все ваша братия,
изобретатели. Девяносто пять процентов - макулатура, пустая порода, ей и
место в гробу. Но пять - настоящий радий, и он там будет лежать, пока не
протрубит архангел. Свита ее величества науки - они спецы хоронить.
- А кто же все-таки вы? - спросил Дмитрий Алексеевич.
- Я - старый енотишко. Побежденный. Когда-то и я, как вы, выбегал из
норы, лез в самую гущу. А сейчас я - енот-калека. Меня спасает только
защитная окраска. По принципу "открой глазки, закрой ротик". Ротик закрою
и сижу в углу, подальше, хе-хе, от драки! - Он умолк, с минуту сидел,
вздыхая, покачивая головой. - Нет, - сказал он вдруг. - Я, конечно,
другой. Потому что я не устаю верить. Увидел вас - и надежда затеплилась.
И Колька - другой. Правда, еще желторотый, но Урюпин его уже боится. Вот
был у нас начальником один светлый человек. Убрали. А сюда - волчка
серенького...
- Урюпина?
- Да. Вы его еще не знаете. Это во-олк! Люпус! Назначили - и надежда
моя погасла. Увидел вас - опять надеюсь. Дмитрий Алексеевич! Помните, как
Брюсов сказал: "Унесем зажженные светы в катакомбы, в пустыни, в пещеры",
- он не прав! Когда они зажгутся, мы уже не можем их уносить! Вот скажите
- что делать с ними, с зажженными светами? Я уже гашу мысли, нашел способ:
изобретаю для спиннинга блесну, не задевающую за коряги. Я ведь рыболов.
Или по садовому делу придумываю какую-нибудь мелочь. Замечательно! С тем
же огнем! Увлекусь - время и проходит. Вы понимаете, какая беда! Мыслитель
не может мыслить!
- Так вот что, Кирилл Мефодьевич, - сказал Лопаткин и положил кулак на
столик. - Я вам протяну еще руку. Поняли? Живите и надейтесь...
- Какой же ты идеалист, как я погляжу! - Араховский с грустной, усталой
улыбкой стал смотреть вдаль, в сумерки. - Ах, какой идеалист! - Он покачал
головой.
- Кирилл Мефодьевич, я вам клянусь, что так будет!
- Клянись, клянись. Спасибо и на том. А пока, раз ты такой, буду
помогать тебе я. Хочу тебе заповедать несколько тезисов. Как-нибудь
придешь...
- Кирилл Мефодьевич! Давайте с вами выпьем за зажженны светы!
- Это как же понимать?
- А так - за то, что их нельзя ни унести в пустыни и пещеры, ни
погасить. За то, что они живучие. Чтоб продолжали гореть. Людям на
радость...
- А кому-то и на муку! Бог с тобой, давай выпьем.
Араховский выпил, крякнул и, нюхая хлебную корочку, лукаво посмотрел на
Лопаткина.
- Тост идеалистов надо бы занюхивать не хлебом, а хлебной карточкой...
Хе-хе, для служащих!
10
Араховский дал Дмитрию Алексеевичу три книги: "Применение гидравлики и
пневматики в машиностроении", "Расчеты в машиностроении", "Детали машин".
Дмитрий Алексеевич вспомнил свои студенческие привычки и засел за книги
так, как будто готовился к экзаменационной сессии. Через две недели, когда
Максютенко справился с пневматическим устройством и отдал его
деталировщикам, а сам, приготовив большой лист, стал начисто вычерчивать
общий вид, Дмитрий Алексеевич подошел к нему и сказал".
- Валерий Осипович, я просмотрел ваше решение и не могу признать его
удовлетворительным.
- Какое решение? - мгновенно обернулся Максютенко.
- Вот это, пневматическое устройство. У вас здесь четыре цилиндра - это
сложно. Можно два сделать, я вот дома сегодня набросал.
- Где же вы раньше были? Вы были здесь!
- Я читал книгу. Прочитал, и мне стало ясно. А раньше я не знал
некоторых вещей. Но вы, как конструктор, должны согласиться...
- Не знаю... - Максютенко уставился пустыми глазами в окно, медленно
розовея. Потом вдруг сорвался и пошел, заюлил между станками к Урюпину.
Вскоре за перегородкой раздался стальной голос начальника: "Что такое?
Какая пневматика? Какие цилиндры? Почему два? Какие книги?"
Они вышли вдвоем, Урюпин - впереди. Пробираясь между станками, он задел
несколько досок и не оглянулся. Он подошел, надвинулся на Дмитрия
Алексеевича, как бы требуя ответа за обиду.
- Что тут у вас? - спросил он, с широким жестом оборачиваясь к
Максютенко.
- Это я все намутил, - сказал Дмитрий Алексеевич. - Это моя работа.
Он словно не заметил раздражения Урюпина, подвинул ему стул, сел и сам
и развернул свой листок.
- Мне кажется, что Валерий Осипович усложнил конструкцию, поставил два
лишних цилиндра. Дело в том, что и эти два будут работать вполсилы, если
мы уравновесим оба плеча...
- Но това-арищ автор! - заныл раздраженно, хоть и сдержанно Урюпин, -
Дмитрий Алексеевич! Это мы до морковкина заговенья будем прикидывать да
менять? Кто же нам за это будет платить?
Наступило молчание.
- Оставить в таком виде, - коротко приказал Урюпин и встал, чтобы
быстро и эффектно уйти.
- Я не подпишу проект, - тихо сказал ему вслед Дмитрий Алексеевич.
- Но поймите же, поймите! - раздраженно закричал Урюпин, оборачиваясь.
Он наклонился и застучал сухой прямой ладонью по чертежу, приколотому к
доске Егора Васильевича, и все остро отточенные карандаши старичка
посыпались и запрыгали на полу. - Поймите! - кричал начальник, стуча
ладонью. - Это деньги, это время, это план!
- Это относится прежде всего к вам и к Валерию Осиповичу, - сказал
Лопаткин, глядя на него холодными глазами. - Вопрос бесспорен. Если он
ясен даже мне, то для вас он должен быть элементарно ясным. Я не возражаю,
давайте позовем третейского судью, и если он докажет мне, что решении мое
гениально и лежит за пределами способностей и знаний рядового
конструктора, - я сниму его.
Это был голос нового человека, и Урюпин умолк. Притих и Максютенко, а
техники-деталировщики подняли головы и взглянули на Дмитрия Алексеевича и
потом друг на друга.
- Конфликт! - сказал вихрастый Коля, пробираясь к ним, и с насмешливой
улыбкой посмотрел в угол Араховского. - Что тут такое?
- Правильное решение? - Дмитрий Алексеевич подал ему свой листок.
Коля взглянул на чертеж, положил его на стол и налег на него локтями.
- Решение правильное и, мне кажется, наилучшее, - сказал он, зло щурясь
и глядя то на Лопаткина, то на Урюпина.
- А это что? - спросил Дмитрий Алексеевич и развернул перед ним
черновой набросок Максютенко.
- Это? Это вы сделали? - спросил Коля, глядя на Максютенко.
- Что это такое? - повторил Дмитрий Алексеевич.
- Это - халтура.
- Николай, у тебя выражения... - сказал Урюпин, досадливо морщась. - Мы
с тобой не на волейбольной площадке.
- Тогда я скажу по-другому: мяч налево. Переиграть, товарищи, надо.
Переиграть! - И смеясь Коля ушел к себе и там еще раз пропел нежным
тенором: - Переигра-а-ать!
И узлы пришлось "переигрывать". В сентябре Дмитрий Алексеевич обнаружил
еще два неуклюжих узла и один грубейший математический просчет, в связи с
чем опять пришлось переделывать весь проект.
Но все же наступил день, когда проект - сто шестьдесят листов, тысяча
четыреста деталей, двенадцать тысяч размеров - был подан автору на
подпись, и Дмитрий Алексеевич, недоверчиво пересмотрев все листы, надписал
на каждом свою фамилию. После этого листы пошли в копировальный отдел - на
первый этаж. Оттуда через несколько дней Дмитрию Алексеевичу принесли на
подпись прозрачные, подрубленные на швейной машинке кальки. Он подписал, и
кальки ушли опять вниз - в отдел светокопий, туда, где был дрожащий
фиолетовый свет и пахло аммиаком.
Уже несколько раз выпадал снег, на улице стояла сырая стужа, на
деревянных тротуарах налипла и уже начала твердеть грязь, был уже
последний серый день октября, когда Дмитрий Алексеевич получил наконец
свой проект - уложенный в папку, ясно отпечатанный авторский экземпляр.
Урюпин с силой пожал ему руку и сам встряхнулся при этом. Подал ему и
Максютенко свою тяжелую и словно увядшую лапу. Потом подошли оба техника и
Егор Васильевич. Быстренько пожали автору руку, отошли и, тихо
переговариваясь, стали собираться домой, потому что рабочий день
окончился.
- Теперь увидимся в Москве, - сказал бодрым голосом Урюпин. - Я и на
вас заготовил командировку.
Дмитрий Алексеевич поблагодарил, поклонился всем и вышел. Он незаметно
для себя пролетел всю Шестую сибирскую улицу и только в конце ее вдруг
спохватился: не взял свой экземпляр проекта! "Тьфу!" - в сердцах махнув
рукой, он повернул назад. Уже было темно. Он торопился - как бы не заперли
отдел.
Но в отделе горел свет, и дверь был открыта. Дмитрий Алексеевич вошел в
пустую комнату, заставленную чертежными "комбайнами", прошел за
перегородку и сразу увидел лысину Максютенко и серую волчью шерсть -
жесткую шевелюру Урюпина. Голова к голове - о...
