Григорий Федосеев. Мы идем по Восточному Саяну
страница №10
... по Восточному Саяну, мы многомунаучились от нашего спутника.
Словно боясь нарушить покой приютившего нас леса, мы долго молчали,
сидя у костра. Потом кто-то тихо запел:
Есть на Волге утес. Диким мохом оброс...
Неуверенно вступил второй голос, потом третий... и песня полилась.
Павел Назарович оказался прекрасным песельником. И скоро приятная мелодия
Широкой волной разнеслась по долине. Старик запевал:
На вершине его не растет ничего,
Там лишь ветер свободный гуляет,
Да могучий орел свой притон там завел
И на нем свои жертвы терзает.
Мы дружно подхватили.
Даже Прокопий, не имевший ни голоса, ни музыкального слуха, уселся
против Павла Назаровича и, подражая ему, открывал рот, хмурил брови,
тужился, но все это делал беззвучно, а лицо было довольное, словно он
главный запевала.
Я смотрел на нашу "капеллу" с восхищением. Все было хорошо: и костер, и
люди, и старые ели, прикрывавшие нас густой кроной.
С наступлением темноты исчезли звезды. Мы беспечно спали у костра и не
заметили, как надвинулся дождь. Слабый, но настойчивый, он погасил огонь.
Пришлось подниматься, а пока ставили палатки, все промокли до нитки.
Утром трое товарищей во главе с Курсиновым отправились искать погибшую
лошадь, чтобы содрать с нее шкуру для поршней. Я же пошел вместе с Прокопием
обследовать Мраморные горы, расположенные с левой стороны Тумановки. С нами
увязался и Черня.
Еле заметная тропа, по которой изюбры, дикие олени и лоси совершают
переход от Тумановки на Кизиро-Казырский водораздельный хребет, скоро
привела нас к бурному потоку, впадающему в реку с левой стороны. Словно
разъяренный зверь мечется он между каменных глыб, ревет, пенится и злится.
Летом это, видимо, небольшой горный ручей, через который легко перейти, не
замочив ног. Весной, собирая воды тающих снегов со склонов долины, он
представляет собой уже грозный поток.
Выискивая брод, мы с полчаса ходили вдоль берега, пока не оказались у
самого устья. Неожиданно с высоты донесся легкий шум крыльев. Пролетела
скопа. (*Скопа — хищная птица; по-сибирски — "рыбак")
Летела она тихо, лениво покачивая огромными крыльями. Казалось, ничто
ее не интересует. Скопа — большой хищник, почти со степного орла. Размах
крыльев у крупных особей достигает ста семидесяти сантиметров. Хотя скопа и
считается речной птицей, но плавать она не умеет. Зато вряд ли какая другая
птица может поспорить с ней в ловкости по ловле рыбы. У скопы очень острое
зрение. Например, она замечает в воде хариуса с высоты более ста метров, да
еще сквозь речную волну.
Увидев птицу, мы затаились у края чащи. Через толстый слой воды скопа,
несомненно, видела все, что творилось там, на дне быстрого потока. Рыбу не
спасет даже защитная окраска. Вот птица у самого слива. Вдруг на мгновенье
она замерла на месте и, свернув крылья, камнем упала вниз. У самой воды
скопа далеко выбросила вперед свои лапы. Раздался громкий всплеск; еще
секунда — и хищник, шумно хлопая крыльями, поднялся в воздух. В его когтях
трепетал большой хариус.
Из всех птиц, питающихся рыбой, пожалуй, только скопа ловит добычу
когтями. Как мне приходилось неоднократно наблюдать, бросается она в воду
против течения, а пойманная ею рыба всегда обращена головою в сторону
полета, то есть вперед. Последнее свидетельствует о той поразительной
быстроте и ловкости, с какими хищник нападает на рыбу. Проворный хариус не
успевает даже отскочить или повернуться, как уже оказывается пойманным.
Мы свалили кедр и по нему перебрались на правый берег ручья. Солнце
стояло высоко. После холодного утра ростки зелени жадно потянулись к теплу.
Береза, черемуха и бузина уже выбросили нежные листочки; пройдет еще
несколько дней, и они оденут долину в летний наряд.
Ближе к горам смешанный лес уступал место кедровому. Словно поясом,
кедровник опоясал склоны Мраморных гор.
Трудно вообразить, какое огромное количество ореха рождает он ежегодно.
Осенью, во время сбора урожая, шумно бывает в кедровом лесу. Накапливая
жир, бродят по лесу медведи. Бурундуки, делая запасы на зиму, суетятся от
зари до зари. Они шелушат шишку, таскают орехи в свои подземные кладовые и
там укладывают в строгом порядке этот ценнейший продукт. Даже хищники --
росомаха и соболь — лакомятся кедровыми орехами. Выискивая чужие запасы,
они шарят по кедровнику, оставляя на зеленом мху отпечатки своих лапок.
Одной кедровке невпрок идут орехи. Ест она их жадно и много, но никогда не
жиреет. Зато в кедровых лесах она выполняет благородную роль садовника.
Сорвав шишку и набив зоб орехами, кедровка уносит их иногда очень далеко: на
вершины гор, на дно цирков, в ущелье. Там она прячет орехи в мох, под
валежник, между камней — словом, куда попало, и возвращается в лес за новой
порцией. Так всю осень, пока тайгу не покроет глубокий снег, птица очень
много запасает орехов. И не все свои кладовые потом использует. Многие из
них и являются посевным материалом. Кедровый лес, растущий в подгольцовой
зоне, обязан своим появлением птицам, главным образом кедровкам, и другим
обитателям тайги, имеющим обыкновение прятать орехи.
Однажды, поднимаясь на высоченный голец Типтур (Олекминский хребет),
нам пришлось наблюдать, как кедровка шелушила шишку и прятала орехи. Миновав
границу леса, мы по россыпи подбирались к вершине. Неожиданно нас опередил
легкий шум крыльев — пролетела кедровка с шишкой в клюве. Она уселась на
камень и, не обращая внимания на нас, стала ловко отрывать шелуху, глотая
орех за орехом. Работала быстро, и скоро ее переполненный зоб так раздулся,
что птица потеряла свою стройную форму. А мы все ждали, что будет дальше.
Покончив с шишкой, кедровка сделала несколько прыжков, удивленно посмотрела
на нас и, срыгнув орехи, неумело прикрыла их мхом. Затем птица заботливо
почистила клюв о камень, взбила перышки и с хвастливым криком пронеслась над
нами — дескать, вот какие хитрые кедровки!
Мы подошли к ее похоронкам. Оказывается, орехи она запрятала в старый
след сокжоя, глубоко вдавленный в сухую почву. Поднимаясь выше, нам попалось
еще две кладовых, наскоро прикрытых ягелем. Крик птиц весь день был слышен
на гольце.
Вряд ли кедровки помнят все свои многочисленные похоронки, какая-то
часть заготовленных ими орехов остается забытой или неиспользованной. Весною
эти орехи дадут ростки и при наличии почвы начнут развиваться, а затем
вступят в тяжелую борьбу с холодной россыпью, чтобы отвоевать у ней для себя
клочок земли. Так птицы рассаживают по каменистым склонам гольцов кедровые
леса и стланиковые заросли.
В полдень мы поднимались по крутому откосу на верх Мраморного хребта.
Шли тихо, рассчитывая где-нибудь на склоне увидеть марала. Эти звери любят
весною жить в залесенных скалах. Днем они обычно нежатся на солнце,
примостившись где-нибудь на верху обрыва, а вечерами пасутся, лазают по
карнизам, расщелинам и открытым солнцепекам.
Черня держался настороженно: часто останавливался, натягивая поводок,
тянул носом воздух, обнюхивал кусты, камни. В одном месте, переходя
разложину, Прокопий вдруг остановился и, показывая на перевернутый камень,
сказал:
— Утром медведь ходил, маралов тут не будет.
И действительно, мы нигде не видели их следов, Зато все чаще попадались
перевернутые колоды, взбитый мох, а в одном месте мы увидели крошечные
отпечатки лапок медвежат. На залесенном склоне жила медведица с малышами, и
маралы, конечно, ушли отсюда. Они не терпят такого соседства.
Медленно взбирались мы по каменистому отрогу, и чем выше, тем положе
становился подъем. Ветер, стужа и вода достаточно потрудились, чтобы
пригладить вершины Мраморных гор. Но еще много незаконченной работы: всюду
лежат, чудом удерживаясь на крутизне, руины давно развалившихся гребней,
торчат останицы некогда возвышавшихся скал. Склоны гор прикрыты россыпью,
украшены сложными рисунками разноцветных лишайников. Под ногами мялся мягкий
ягель. Всюду пятнами виднелись заросли рододендронов, только что
освободившихся из-под снега.
Уже вечером мы достигли вершины южного отрога. С него открывался почти
весь горизонт. Нужно было торопиться до темноты изучить рельеф местности и
рассмотреть долину Кизира, по которой лежал наш путь к Фигуристым белкам.
Сквозь прозрачный воздух хорошо виднелась заманчивая даль. Густые тени
прикрывали провалы. На их фоне резче выступали освещенные закатом гребни
гор. На севере по горизонту тянулось однообразное, плоское Пезинское
белогорье с одинокой вершиной — Зародом, господствующей над белогорьем. Ее
мы и наметили под пункт. А дальше за Зародом — хаос нагромождений, в
котором издали разобраться было трудно. Там начинается Канское белогорье, а
от него правее, в вечерней синеве виднелась Кинзимокская гряда и Фигуристые
белки, пожалуй, самая длинная и труднодоступная часть этого горного района
Саяна. Много раз я с тревогой всматривался в пугающие вершины этих
великанов, пытаясь угадать, что ждет нас там?
С отрога была видна и долина Кизира. Выше третьего порога хребет
Крыжина как бы отступает на юг, образуя широкую долину, и несколько
понижается. Но река неизменно течет близ крутых залесенных отрогов,
образующих правый берег. Чтобы продвинуться вперед, нам предстояло снова
перебраться через Кизир и проложить проход по высокоствольной дремучей
тайге, прикрывающей левобережье долины.
Заночевали мы у кромки леса. Прокопий вскипятил чай, отварил кусок
тайменя, и после ужина мы стали укладываться на ночь.
Черня никак не мог подыскать себе места. Сначала он улегся на камнях,
потом пришел к огню и примостился у наших постелей. Затем он снова встал,
походил вокруг костра и стал рыть лежбище под соседним кедром. Что-то
тревожило собаку. Я встал и посмотрел на небо. Тучи прикрывали восточный
край хребта. Надвигавшаяся темнота гасила звезды. Ураганом пронесся ветер,
оставляя позади себя долго качающиеся деревья. Мы вскочили, пораженные
внезапно изменившейся погодой. Вдруг беззвучно и широко распахнулась темная
бездна неба и оттуда прорвалось тяжелое рычание грома.
— Дождь... — произнес в испуге Прокопий.
Не было сомнения — надвигался страшный грозовой ливень, какие часто
бывают на Саяне. Молния беспорядочно крестила небо, удары грома потрясали
голец. Холодным потоком хлынул дождь. Затух костер, куда-то в темноту убежал
Черня. Надо было немедленно искать убежище, и пока складывали рюкзаки,
основательно промокли.
Жутко бывает ночью в горах, когда над головой бушует гроза и огненной
чертой молния крошит свод черного неба. Нужно было спасаться бегством.
Мигающий свет освещал крутой спуск, по которому мы сбегали вниз. Над
головами взрывались чудовищные разряды грома, непрерывающимися волнами
хлестал дождь. Внезапно мы оказались на краю обрыва. Спускаться дальше было
опасно, нам ничего не оставалось, как прижаться к стволу кедра с редкой
кроной и ждать конца светопреставления.
Буря не унималась. Мокрые, промерзшие, мы стояли под ливнем. Вдруг
сквозь шум непогоды снизу до слуха донесся страшный звук — то ли рычанье
зверя, то ли просто возня.
— Слышишь? — толкнул меня локтем Прокопий, а сам дрожит, челюсти
стучат.
Звук усиливался. В глухой рокот непогоды врывался рев зверя. Не было
сомнения, где-то близко, под обрывом в темноте происходила какая-то страшная
схватка. Но кого с кем и почему именно в минуты невероятного ливня, это
оставалось загадкой.
Наконец буря пронеслась, но еще долго слышались отголоски грозовых
разрядов. Прекратилась и возня. Из-за далеких гор показалась запоздалая и
ненужная луна. Накинув на плечи котомки, мы спустились ниже. Хорошо, что
спички мы, как правило, носили в непромокаемых березовых коробочках, но и со
спичками не так просто развести костер после такого ливня. Счастье не
покинуло нас в эти минуты: по пути попалось дупляное дерево. Мы срубили его,
достали из середины сухой трухи и через несколько минут уже сушили мокрую
одежду и сами наслаждались теплом.
На востоке брусничным соком наливалась ранняя зорька. Откуда-то
прибежал Черня, мокрый, уставший. Он упал возле костра и мгновенно уснул.
— Кто же мог драться ночью? — спросил я своего спутника.
Тот повел плечами.
— Не знаю. Чаю попьем, сходим посмотрим.
Мы, конечно, не могли оставаться в неведении, не могли не разгадать,
что произошло под обрывом.
Мы спустились под обрыв. Поломанный лес, глубоко вдавленные отпечатки
лап и не смытая дождем кровь являлись неоспоримыми доказательствами схватки
медведей.
— Понять не могу, что тут было. Если звери не поделили добычу, то где
она? — рассуждал Прокопий сам с собою.
Но вот взгляд его остановился на кедре со сломанной вершиной, и улыбка
расплылась по обветренному лицу охотника.
— Все понятно, — сказал он, рассматривая залохмаченный слом дерева.
Затем, обращаясь ко мне, показал рукою на маленький след медвежонка,
очень похожий на тот, что видели мы вчера, поднимаясь на голец.
— Вершина-то эта не сломана, посмотри, — говорил Прокопий. — Ее
медведь отгрыз, медвежонка добывал... У этих малышей плохая привычка: чуть
какая опасность, сейчас же на дерево! А это и нужно медведю — ведь он
большой любитель полакомиться медвежонком.
— Неужели медведь ест медвежат? — удивился я.
— Только попадись на глаза, ни за что не расстанется!
— Так, значит, он съел малыша?
— Наверное, иначе зачем было медведице затевать с ним такую драку?
Посмотри, что наделали, — и Прокопий указал взглядом на валявшиеся вокруг
вывернутые корни, на ямы, на разбросанные камни, на изломанный кустарник. По
ним легко было представить эту ужасную схватку медведицы, защищающей своего
детеныша, с матерым медведем. Какой, поистине геркулесовой, силой нужно
обладать, чтобы взбить, разметать, изломать все вокруг — на что способен
только медведь.
Рассматривая следы драки, мы пришли к выводу, что медвежонок был
застигнут медведем на земле и, спасаясь, бросился на молодой кедр. Медведь
взобрался на него, насколько позволила ему его ловкость, отгрыз вершину с
медвежонком, но тут подоспела медведица. Отбила ли она своего малыша или он
был съеден медведем до схватки, этого разгадать нам не удалось.
— Вот потому медведица и щенится через два года, — заключил Прокопий,
когда мы уже спустились в долину. — Ведь гон у этих зверей бывает в июне,
когда медвежата еще маленькие — сосунки, и если бы в этот же год самка
гуляла, то медведь поел бы малышей.
Мы посидели на колоде несколько минут и тронулись в обратный путь к
Кизиру. Пройдя всего лишь метров двести, Черня вдруг насторожился и
приподнял высоко морду, затяжно глотнул воздух, затем легкой рысцой побежал
вперед.
Мы остановились.
— Неужели медведь?
Прокопий сбросил с плеча бердану, и мы бесшумно последовали за собакой.
Там, где кончался крутой откос, рубцом огибающий котловину, Черня
остановился и стал обнюхивать небольшую кучу, сложенную из мха, содранного
кем-то с откоса.
— Странно... кому понадобилось сдирать мох? — сказал Прокопий,
разбрасывая ногой кучу.
В ней оказалась похоронка медведя: небольшой кусочек кишки, две лапки,
нижняя челюсть медвежонка. Мы удивились, ведь этих остатков зверю было всего
лишь на один глоток, зачем же понадобилось ему их прятать? Медведь --
своеобразный гастроном, любит притухшее с запахом мясо — иначе незачем было
ему оставлять кроху своей трапезы, тем более весною, когда этот зверь ведет
полуголодный образ жизни.
Несколько позже, работая с экспедицией по реке Олекме, мы на хребте
Илин-Сала нашли аналогичную похоронку и там же недалеко отгрызенную вершину
лиственницы. Эти два случая позволили мне сделать вывод, что самым опасным
врагом медвежат является прямой их сородич — взрослый самец. Это довольно
странное явление в какой-то степени связано с тем, что медведица спаривается
через год, после того как медвежата станут способными вести самостоятельную
жизнь и уже не следуют по пятам за матерью.
НА ФИГУРИСТЫХ ГОЛЬЦАХ
По дремучей тайге. Маркиза задерживает караван. Поиски воды. Мост
через Долгий Ключ. Хариус берется на обманку. Предсказания Павла Назаровича.
Попытка добраться до Фигуристого. Скопа не подвела. У Гнедушки родился
жеребенок. Новое несчастье.
Когда мы возвратились к Тумановке, лагерь уже снялся. На толстой ели
товарищи сделали надпись:
Тумановский лагерь
Саянской экспедиции.
1938 г.
У самого пепелища стояла воткнутая в землю палка. В верхнем конце ее
была защемлена стрела, обращенная острием на восток.
В этом направлении шла прорубленная просека со свежими конскими
следами. Мы пошли по ней и скоро увидели весь отряд на противоположной
стороне. Нас поджидала лодка.
Погибшую лошадь и палатку не нашли. Больше всего сожалели о сахаре.
Теперь для нас продукты приобрели особую значимость, поскольку от них
зависело не только осуществление цели, но и сохранение наших жизней. Лебедев
и Околешников вернулись с Чебулака еще утром, и Мошков решил до нашего
прихода переправить груз и лошадей на левый берег Кизира. У них все было
готово, лошади заседланы. Ждали только нас.
Над обширной уже позеленевшей тайгою заходили тучи. В блеске солнца они
были необыкновенного цвета: то, сливаясь, темнели, то, редея, удивляли нас
изумительной белизной. Поднимался и бежал по вершинам деревьев холодный
ветер. Павел Назарович предупредил:
— Не зря ли торопимся, дождь будет.
— Напрасно, Павел Назарович, стращаешь, — сказал Мошков. — Пока он
соберется, мы будем далеко!
Осадки на Саянах выпадают часто, особенно весною, и дожди здесь
отличаются внезапностью. Бывает так: небо чистое, ни ветра, ни тумана, а
из-за гор вдруг выткнется безобидное на вид облачко, вы даже не заметите
его, но через несколько минут оно так вас исхлещет дождем, нитки сухой не
оставит. И вы не успеете опомниться, уяснить, откуда все это взялось, как
облачко, сбросив свой груз, исчезнет, и опять над вами чистое голубое небо
да яркое горное солнце.
Для путешественников дожди на Саяне иногда превращаются в бедствие. Мы
за малым исключением почти каждый день были мокрыми. Больше всего страдала
одежда: от частой просушки у огня она быстро изнашивалась. Гнили потники под
седлами, сырели продукты. Трудно было за всем уследить, да у нас и не было
времени держать все в норме.
Мы тронулись и скоро попали в зону густой высокоствольной тайги. Она
оставила неизгладимый след в моей памяти своей первобытностью. Неприступной
стеной встретили караван столетние кедры, растущие вперемешку с
пирамидальными елями да белоствольными березами. Как тесно и дружно живут
они! Нас со всех сторон окружала бесконечная молчаливая чаща. Куда ни
свернешь, то сучковатый валежник, то полусгнившие пни, то огромные пласты
земли, поднятые корнями свалившихся деревьев. Постоянно увлажненная почва
затянута папоротником да мягким темнозеленым мхом, в котором тонешь до
колен. В воздухе прель, запах дупла, застойной сырости и еще не перегнившей
прошлогодней листвы. Под сводом сомкнутых крон старых великанов постоянно
сумрачно и темно. Туда не проступают лучи солнца, не заходят звери, нет там
и птиц. Нижний ярус леса не знает и бурь. Редко когда слух улавливал свист
крыльев пролетающего над лесной пустыней сапсана, да иногда доносился с неба
исступленный крик голодного коршуна. Может быть, только осенью или ранней
весною случайно заночует в этой тайге стайка перелетных птиц, укрываясь от
бури, да разве в сентябре забежит сюда обезумевший марал в поисках самки.
Не радуйтесь вдруг показавшейся полоске света, то бурелом или горный
поток с заваленным валунами руслом.
Иногда попадались топкие ложбины, представляющие собою не то старые
русла, покрытые болотистой растительностью, не то полувысохшие озера,
затянутые троелистом. Эти ложбины, замкнутые стеною непролазного леса, с
белыми лилиями на поверхности зеленовато-илистой воды, с причудливыми
корнями утонувших деревьев, казались фантастическими уголками. Не хватало
только в них допотопных животных, тогда бы создалась полная картина древней
тайги.
Пробираясь сквозь этот могучий лес, мы потеряли понятие о расстоянии,
забыли про время. Нами овладевало состояние угнетения, подавленности.
Хорошо, что иногда на глаза попадались заснеженные вершины хребтов, и мы,
ориентируясь по ним, исправляли свой путь.
Расчищая проход топорами, мы медленно погружались в огромное море
задыхающейся растительности, а небо уже сплошь затянулось тяжелыми тучами.
Спускаясь все ниже и ниже, они легли на горы и медленно сползали в долину.
Еще мрачнее стало в лесу.
Следом за людьми, понурив головы, тянулись лошади, Не успели пройти и
километра, как попали в топь, протянувшуюся поперек всей долины. Мы
подыскали более узкое место, чтобы пересечь болото, но лошади стали тонуть.
Люди бросились на помощь, снимали вьюки, седла и волоком вытаскивали
животных.
Последней топь переходила Маркиза. Она нехотя шагнула вперед и стала
перебираться через болото. Но вдруг у самого берега, споткнувшись, упала, и
ее костлявая туша скрылась под растительным покровом болота. На поверхности
остались раздутые ноздри, уши да полный мольбы о помощи взгляд. Много труда
было положено, пока Маркизу вытащили на берег. Она была страшно вымазана
грязью и казалась еще больше уродливой: нижняя челюсть отвисла, глаза
выкатились, одно ухо торчало в сторону, другого не было видно, хвост стал
тоненький — крысиный.
— Пропастина, не лошадь! — сказал Павел Назарович, сплевывая в
сторону набежавшую слюну.
Мы продвигались медленно. На стук топора да на треск срубленных
деревьев в лесу гулко откликалось эхо. Следом за нами ползли отяжелевшие
тучи. За ними скрылось солнце. Дыхнуло холодной сыростью. Ветер
предупреждающе качнул вершины кедров. Теперь никто не сомневался в
предсказаниях старика Зудова, — косые полосы дождя нагоняли нас.
Остановились и только успели сбросить вьюки, как грянула буря.
Наскоро поставив палатку, мы сидели молча, прислушиваясь к непогоде.
Лошади стояли смирно, опустив уставшие головы.
— Павел Назарович, ты бы научил меня угадывать погоду, я бы тоже
предупреждал товарищей, — обратился Алексей к старику.
— Меня не слушаются, не поверят и тебе, — с обидой ответил тот.
— Оно и понятно: один ты все равно что кустарь-одиночка, вот и не
верят, — сказал Алексей. — А ежели я буду предсказывать, а ты подтверждать
— это совсем другое, вроде организации. Понимаешь?
Все рассмеялись.
— Утром безошибочно говорил, что будет дождь, так не поверили, --
ворчал проводник. — Еще отец мой, старик, говорил: смотри, если скопа
начинает жадно кормиться, это непременно к дождю. Утром, видели, она взад и
вперед моталась, все рыбу таскала?
— Ничего не понимаю, — не выдержал Курсинов. — То ты говоришь, что
перед дождем птица не поет, мало летает, а теперь наоборот, — вот тут и
угадай.
— Птицы разные бывают. Большинство, как почувствуют непогодь,
нахохлятся, делаются вялыми, а скопа наоборот, она ведь питается рыбой и
понимает, что после дождя вода помутнеет, тогда не то чтобы поймать, а даже
не увидеть с высоты рыбу, — вот и торопится по светлой воде накормиться.
— Что же ты толком не объяснил, переждали бы... — с сожалением
произнес Лебедев.
Когда ветер сбил с хвои последние капли дождя, Алексей и Курсинов пошли
искать воду, а мы принялись благоустраивать лагерь.
Более часа они ходили по тайге, да так ни с чем и вернулись. Почва
высокоствольного леса жадна к влаге и способна впитывать ее огромными
количествами и долго хранить. Даже в засушливое время в такой тайге сыро, но
воды найти трудно.
— Видимо, и сегодня ужин из гармошки будет, — сказал Алексей,
показывая пустое ведро. — Все мокрое, а набрать воды негде.
— Не может быть, чтобы весною воды в тайге не было. Не нашли или не
знаете, где она бывает, — сказал Павел Назарович и скрылся в лесу.
В сумерки он вернулся и поставил перед Алексеем ведро с водою.
— Так где же ты брал, ведь мы все тут обшарили.
— Позаимствовал у берез. Для чая березовый сок куда с добром.
Нам не раз приходилось пить в тайге березовый сок. Сваренный из него
чай утоляет жажду. Многие находят такой чай даже вкусным. По нужде мы варили
из сока и суп.
Березовый сок сладковат на вкус, напоминает содовую воду. Добыть его
можно только раннею весною. В это время года березы очень сочные. Чтобы
отобрать у них влагу, следует сделать две зарубки вкось ствола, так, чтобы
нижние концы их сходились примерно под прямым углом. В самый край зарубок,
на месте стыка, помещают желобок, по которому сок стекает в посуду.
Рано утром отряд покинул негостеприимное место. Вокруг попрежнему царил
неприветливый мрак лесной чащи. Долго мы помнили эти дни напряженной борьбы,
когда мы пробирались вперед по никем еще не потревоженной тайге. Лес и чаща
сменились узкими полосками болот. Но в борьбе с природой люди еще больше
закалялись, росло упорство. Порукой нашему успеху были сплоченность
коллектива и общее стремление двигаться вперед. Саяны должны быть
побеждены,-- это наша цель. Когда же на карте отобразятся белогорья, хребты,
цирки, ущелья и долины, когда на ней оконтурятся леса, появятся нити рек,
очертания озер, тогда придут сюда геологи, ботаники, дорожники. Они заставят
Саяны отдать свои бесчисленные богатства на благо нашей родины.
Вечером того же дня мы оказались на берегу реки Долгий Ключ, берущей
начало с северных и северо-западных склонов Фигуристых белков. От дождя и
интенсивного таяния снегов ее русло было доверху заполнено мутной водою.
Размытые берега оказались совершенно недоступными для переправы лошадей.
Пришлось остановиться и сразу же приняться за сооружение моста.
Ширина реки равнялась двадцати пяти метрам. Мы нашли посредине русла
намытый коряжник. Он-то и послужил главной опорой будущему мосту.
Кудрявцев и Курсинов с двумя концами веревок переплыли к коряжнику,
расчистили его, как нужно было для укладки моста, а мы стали подавать им
бревна. Затем сделали вторую часть моста от коряжника до противоположного
берега и приступили к переправе лошадей.
Каждую лошадь переводили два человека, придерживая ее за повод и хвост.
Животные проявляли удивительную покорность, мирно шагая по сильно
качающемуся настилу. А Бурку и Дикарку даже приходилось подгонять.
Утром уровень воды в Долгом Ключе еще поднялся. Ни мостика, ни
коряжника не осталось — все было сметено мутным потоком. Изредка доносился
шум падающих деревьев, подмытых водою.
Караван двигался еще медленнее, чем вчера. Не так звонко стучали
топоры, реже кричали погонщики. Люди ослабели; мысли о пище не покидали нас.
А до Фигуристых белков, где могла быть успешная охота, оставалось еще два
дня пути.
Павел Назарович хотя и бодрился, но заметно осунулся. Вечером он
жаловался на боль в пояснице, на слабость в ногах. Беспокоясь о его
здоровье, я распорядился передать ему Маркизу, а груз, который она везла,
распределить по вьюкам.
Старик заботливо осмотрел седло, привязал в торока свой домотканный
зипун, сумку с табаком, а поверх седла вместо подушки положил завернутое в
тонкое одеяло белье. Ехал он далеко позади каравана.
Поздно вечером мы остановились на небольшой поляне, покрытой пушистым
ковром зеленой травы. Для лошадей наступило лучшее время, когда в тайге еще
нет мошки и мало комара, а сочного корма много. Освободившись от вьюков,
животные с удовольствием покатались по земле, затем разбрелись и до утра не
появлялись в лагере.
Мы развели костер, а Павла Назаровича все еще ее было. Стемнело.
Вскипел чай.
— Что-то неладное с ним. Не пойти ли на выручку? — забеспокоился
Прокопий.
В это время послышались шаги, и из леса показался старик. Он шел без
лошади и нес на плечах весь свой скарб.
— Вот и я приехал, — произнес он, подходя к костру. — Пропади она,
эта Маркиза!.. Стал переезжать болото, а она возьми да и завались в самой
глубине! Еле вылез, чуть не захлебнулся. Посмотрите, что наделала! — и он
показал нам мокрое белье и сумку с табаком, с которой еще капала вода.
— А где лошадь? — вскочил Самбуев.
— Пропадать осталась в болоте твоя Маркиза. Тянул я ее, тянул, добром
уговаривал, а она зубы скалит да губами шлепает...
— Идет! — крикнул из темноты Лебедев. — Она уже привыкла к вам,
Павел Назарович, не отстанет...
Действительно, из леса показалась Маркиза.
Лошадь подошла к Павлу Назаровичу и остановилась.
— Уйди, проклятая,-- отмахнулся он. — Не нужна ты мне такая...
И лошадь и старик были мокрые и одинаково вымазанные в грязи, недаром
они купались в одном болоте.
Павел Назарович уверял, что мы недалеко от Паркиной речки. Там
предполагалась длительная остановка, чтобы совершить восхождение на вершину
Фигуристых белков и дождаться отряда Пугачева, идущего сюда с гольца
Чебулак.
Выступление назначили до завтрака. Мы полагали вскоре быть на Паркиной
речке и рассчитывали, что она "ниспошлет" путешественникам из своих
неисчерпаемых запасов десятка два хариусов для ухи.
За Долгим Ключом долина заметно сузилась. Ближе к реке подступили
залесенные отроги. Совсем недалеко оказались высоченные гряды гольцов,
прикрывающие проход в центральную часть Восточного Саяна. Еще двухдневный
переход — и мы могли бы вступить в эту таинственную область скалистых
нагромождений. Правда, прежде нам предстояло еще не менее интересное
обследование Пезинского белогорья. При одной только мысли, что экспедиция
находится так близко к цели, мы чувствовали прилив бодрости, и все лишения
отступали на задний план.
В одиннадцать часов в облаках появились проталины, выглянуло солнце.
Лошади тяжело шли по еле заметной звериной тропе. Ни стука топоров, ни крика
погонщиков, люди отстали, растянулись — голод незаметно подтачивал наши
силы. Еще километра два пути по тайге и мы подошли к Паркиной речке. Пока
расседлывали лошадей, организовали лагерь, я решил осмотреть местность.
При впадении в Кизир Паркина речка наметала огромный наносник. Река
приносит туда ежегодно сотни деревьев, смытых с берегов. Стволы, громоздясь
один на другой, так переплелись между собою, что не угадать, какому какая
вершина принадлежит. Некоторые деревья стоят вверх корнями, другие
наполовину замыты песком. Но не этим замечателен наносник. Возле него то и
дело всплескивается вода, — это хариусы. Кормясь насекомыми и различными
личинками, рыба выскакивала на поверхность и мгновенно исчезала. Хариусы
любят держаться в наноснике быстрых речек, а также под перекатами.
Невозможно было устоять от соблазна и не порыбачить.
Подаренная мне Павлом Назаровичем "обманка" была сделана очень просто.
Маленький крючочек до изгиба к жалу был обмотан красной ниткой с вплетенными
медвежьими шерстинками, а в конце изгиба два цветных перышка кедровки.
Получалось полное впечатление мушки. Подхваченная водою и удерживаемая
тонкой леской мушка играет на воде, как живая.
Через час сумка наполнилась доверху чудесной рыбой.
Я присел на камень и долго осматривал Фигуристые белки. Теперь они были
близко и просматривались хорошо. Их изорванные вершины спокойно дремали под
охраной глубоких расщелин и потемневших скал. Многочисленные истоки Паркиной
речки глубоко впитываются в откосы гольцов, морщиня их склоны. Фигуристыми
белками начиналась самая недоступная и длинная часть хребта Крыжина,
протянувшаяся непрерывными зубцами на восток до пика Грандиозный. Курчавые
вершины белков, глубокие цирки, окаймленные стенами недоступных скал с
озерами на дне их, провалы — все это работа ледника, некогда покрывавшего
хребет. Сколько же тысячелетий понадобилось ему, чтобы так изменить рельеф.
Пугающая крутизна преграждала путь к вершинам Фигуристых белков. А ведь
туда нужно было вынести лес, цемент, песок, железо... Хватит ли сил у людей?
Пытаясь наметить подход, я продолжал сидеть на камне. Солнце припекало.
Земля парилась. Кучились недавно поредевшие облака.
Мое внимание привлек внезапно налетевший шум. Это скопа, силясь
оторваться от воды, громко хлопала крыльями. Несколько отчаянных взмахов --
и птица взлетела вместе с крупным хариусом. Зажатая в когтях рыба
извивалась. Полет скопы был неровным.
Я пошел берегом, следя за птицей, и за поворотом увидел ее гнездо. Оно
было устроено из толстых прутьев на сухой вершине кедра. Она с ходу уселась
на сучок и стала клювом разрывать принесенную рыбу. Два еще не оперившихся
птенца при ее появлении нетерпеливо пискнули и жадно стали хватать куски
рыбы. Когда пища была поделена, скопа вытерла о веточку свой клюв,
встряхнула перьями и улетела вниз по реке. А птенцы, положив на край гнезда
головы, молча ждали ее возвращения.
Скопа всегда вьет гнездо на берегу и в таком месте, откуда хорошо видна
река. С первых же дней появления на свет птенцы видят перед собой воду. Река
— их родина. С детства они хорошо знают, что длительный голод наступает в
период, когда вода в реке мутнеет и когда по ней плывет много коряжника.
Мелкая же и чистая вода в реке, наоборот, сулит обилие пищи.
Когда я подошел к товарищам с полной сумкой хариусов, все засуетились,
стали вырезать удилища, доставали лески, налаживали обманки.
— Ты куда собираешься? А обед кто будет варить? — удерживая Алексея
за руку, спросил Мошков.
— Пантелеймон Алексеевич, ей-богу, на минуточку! Я только два раза
заброшу и вернусь, — взмолился Алексей. — Ты ведь не рыбак и не поймешь,
что за удовольствие удить хариусов...
— С каких это пор ты стал рыбаком? — допытывался Мошков.
— Душа-то у меня рыбацкая от рождения, только поздно определилась, --
бросил Алексей, скрываясь в чаще.
Когда обед был готов, я пошел звать рыбаков. Все они собрались на устье
Паркиной речки. У тех, кто удил с берега, были разочарованные лица — рыба
брала вяло, не "липла" к крючку. Зато Лебедев и Козлов, перебравшись на
наносник, то и дело вытаскивали упруго трепещущих хариусов, сопровождая все
это криком восторга, явно для того, чтобы подразнить неудачников на берегу.
Не у дел был только Алексей. Он оборвал мушку, не вытащив ни одного
хариуса, и теперь приставал к Самбуеву.
— Слышишь, Шейсран, дай раз заброшу, — тянул он нараспев.
— Сам такой удовольствия надо... — ответил тот, хотя тоже за все
время ни одного хариуса не поймал.
После обеда лагерь оживился. Отбирали груз, готовили вьюки для
завтрашнего дня. С утра намечался штурм Фигуристых белков.
Я рассказал Павлу Назаровичу, что видел на реке скопу.
— Это хорошо, что близко у стоянки живет рыбак, — обрадовался он, --
птица поможет нам определить погоду, понаблюдать только надо за ней.
Трудовой день закончился. Солнце освещало изломанные макушки гор и
редкие облака на небе. Свет, отраженный от них, падал в глубину долины,
напрасно пытаясь задержать наступающий сумрак. Скоро все угомонилось:
притихли птицы, застыл воздух, потух костер. На смену дневной суеты из чащи
леса бесшумно выходили звери. Они всю ночь будут кормиться на полянках,
нежась прохладой...
Утром мы завьючили лошадей и были готовы покинуть стоянку. Но погода
снова испортилась: по небу ползли облака. Идти на голец было рискованно --
мог быть дождь. Я подумал, не отложить ли поход до следующего дня.
Павел Назарович только что вернулся с реки.
— Дождя не будет, — сказал он уверенно. — Скопа только один раз
появилась и больше не прилетала. А непогоду чуяла — таскала бы рыбу. Надо
идти.
А небо все темнело, и грознее кучились облака. Казалось, природа
смирилась с тем, что будет дождь.
— Ну, Павел Назарович, если твоя правда и дождя сегодня не будет, мы
соорудим тебе памятник на вершине Фигуристого и сделаем надпись: "Лучшему
саянскому синоптику П. Н. Зудову", — сказал Прокопий.
— Кто его знает, соорудите или нет, но дождя не будет,-- ответил
старик.
Груз разместился в пяти вьюках. Самбуев должен был сегодня же
возвратиться в лагерь с лошадьми и завтра принести" нам под голец свежей
рыбы. Собираясь в поход, мы рано утром поставили сети.
Теперь мы перебрались на правый берег Паркиной речки и тронулись к
Фигуристому. За узким проходом, по которому река пробивается к Кизиру,
показалась широкая разложина, покрытая кедровой тайгой. Спускающиеся в нее
крутые откосы гольца поросли кустарником, а выше лежали поля снега.
Наметив подъем, мы уже приближались к подножью Фигуристого, когда по
ущелью гулко прокатились громовые раскаты. Павел Назарович, пораженный,
оглянулся, еще не веря, что это настоящий гром. А из-за хребта уже
навалилась черная туча, и за дождевой завесой скрылись вершины гор. Мы
остановились.
— Дождь, Павел Назарович, — сказал Мошков.
— Может, и будет, — ответил старик угрюмо. — Обманула, значит,
скопа. Зря тронулись...
Еще минута — и начался проливной дождь. Мы повернули назад и укрылись
под скалою, у самого берега Паркиной речки. В ущелье было темно. Огневые
стрелы, прорезая свод, обрисовывали на миг контуры грозных туч и ближних
скал. Рев и грохот не прекращались. Казалось, взбунтовался голец и,
преграждая нам путь, рушил скалы, заваливал обломками ущелья и проходы.
Мы прикрыли палаткой вьюки и сами спрятались под ней.
Через час грозовая туча отдалилась, стихли разряды. Посветлело. Но
дождь все не унимался. Он не дал нам возможности заготовить дрова и
поставить палатку. Наступила ночь.
Кто-то откинул борт палатки — и ахнул от испуга. Вода вышла из берегов
и подбиралась к нам. Все вскочили и, не обращая внимания на дождь, стали
перетаскивать вьюки выше, на россыпь. Туда же вывели лошадей.
Павел Назарович молчал. Мы слишком уважали старика, чтобы упрекать его
за ошибку. Теперь надежда была на ветер, — только он мог разогнать тучи.
В полночь дождь действительно перестал. Коротали ночь на россыпи, так
как пленившая нас река все еще бушевала по ущелью.
Только к утру вода спала, и мы смогли вернуться в лагерь. Павел
Назарович с Лебедевым пошли смотреть сети.
Вскоре с реки послышался радостный крик Павла Назаровича:
— Не обманула! Не обманула! Идите все сюда! Скорее!
Не понимая, в чем дело, мы бросились к берегу. Над вытащенной из воды
сетью стоял в раздумье Лебедев.
— Вот, смотрите!.. — и Павел Назарович развернул сеть.
В ней лежала мертвая скопа. Она, видимо, вчера утром запуталась в сети
вместе с пойманным ею большим хариусом.
— Не обманула бы она, если бы не такое несчастье... — сказал Зудов. И
лицо его повеселело.
Жизнь в горах, как и всякое путешествие, во многом зависит от погоды, а
последнее время она нас не баловала — шли частые дожди. Но этот день обещал
быть хорошим. Лучи только что пробудившегося солнца осветили небо, золотым
блеском залили снежные громады гор и, прорвавшись между скученных вершин,
упали на дно ущелья. Ночной туман вдруг закачался и на глазах стал исчезать.
Снова караван пробирался к подножью Фигуристых белков.
Хорошо бывает в лесу в начале июня. Обильно выпавшие в последние дни
осадки пробудили к жизни растения. Будто споря между собою, незабудки,
огоньки, ветреницы тянулись к солнцу и, разбросав по сторонам листья,
старались забрать себе как можно больше теплых лучей. Кусты смородины,
малины, бузины уже покрывались яркозелеными листьями. Черемуха и рябина
оделись в пышный наряд и разносили далеко по лесу аромат своих цветов. Всюду
попадались птицы: поползни, овсянки, мухоловки, пеночки, синехвостки,
дрозды. Одни из них шныряли по кустам, добывая пищу, другие суетились,
устраивая семейный уголок, а певчие птицы безумолку свиристели, повторяя
бессчетное количество раз один и тот же мотив. Тысячи насекомых, оживших
после непогоды, кружились в воздухе.
В полдень мы достигли подножья Фигуристых белков и решили разбить здесь
лагерь. Палаток не ставили, весь груз сложили под кедром. Лошадей сразу же
отправили с Самбуевым обратно, а сами, нагрузившись тяжелыми поняжками,
начали подниматься на вершину.
Подножье западного Фигуристого белка завалено крупными обломками,
скатившимися сюда с откосов и сплошь затянутыми мясистыми листьями бадана.
Корни приземистых кедров присосались к камням, расползались по щелям,
образуя сплошную сетку узора. Как только мы миновали завал, сразу начался
крутой подъем. Заросли низкорослого ольховника, карликовой березки,
различных ив преграждали нам путь. Под их тенью и тут растет сплошным ковром
бадан, местами уже выбрасывавший свои лилово-розовые цветы.
Чем выше, тем круче становился подъем. Кустарник редел, кучился. Под
ногами, не выдерживая тяжести, рвался тонкий растительный покров, обнажая
скользкую от сырости поверхность скалы. Все чаще на глаза стали попадаться
лишайники и мхи.
Через три часа мы с трудом выбрались на первую террасу. Ноги устали и
потеряли упругость. Плечи горели от лямок. Пот одолевал всех — это признак
слабости. Присели передохнуть. Курящие сразу достали кисеты и, не торопясь,
с наслаждением, понятным только им. стали закручивать цыгарки. Теперь все
курят только свой табак, причем экономно, некоторые с примесью бадана. Для
курцов наступают горькие дни. Запас махорки и на лабазе небольшой.
С нами на верх террасы поднялись несколько кедров и как бы в недоумении
остановились у самого края излома. Все они маленькие, кривые, с обнаженными
корнями и с тощими кронами, обращенными на полдень, согнулись в покорном
поклоне белку. Они образуют верхнюю границу леса, которая здесь проходит на
высоте 1500 метров. Одинокие деревья, еще более жалкие, виднелись впереди.
Они не растут, а стелются, прильнув к шероховатой поверхности холодных скал,
не смея поднять своих измятых вершин. Эти кедры напоминают собою
разведчиков, пытающихся тайно проникнуть в царство мрачных курумов, чтобы
поселить там жизнь.
Черная россыпь террасы украшена сложным рисунком разноцветных
лишайников. За ней снова начался крутой скалистый подъем, местами прикрытый
пятнами рыхлого снега. И тут мы видели карликовую березу да на редкость
красивые ивы с бархатистыми листьями, у которых верхняя сторона окрашена в
зеленый цвет, а нижняя в светлопепельный. Березки растут отдельно от ив,
плотно прижавшись друг к другу, как бы понимая, что гак, обнявшись сообща,
легче удерживаться на крутизне.
За второй террасой крутизна смягчалась. До подножья белка оставалось
километра три сравнительно доступного подъема. Здесь нет скал, все сглажено,
затянуто россыпями да небольшими пятнами тундры. Топкие чашены, из которых
берут начало многочисленные ручейки, местами завалены пожелтевшим снегом. На
отопретой почве уже зеленеют альпийские лужайки. Но на них еще мало цветов.
Редко увидишь оранжево-красный огонек или бледножелтую фиалку. Сюда
проникает черемша — очень распространенное и приспособленное растение
Саяна. Она хорошо чувствует себя на дне долин, где встречается всюду в
травостое, на очень крутых склонах гор, главным образом солнцепеках, и
растет даже в подгольцовой зоне. Еще не успеет растаять снег, а уже черная
земля ощетинится зеленой черемшой.
Отряд медленно и тяжело продвигался по водораздельному отрогу. Далеко
позади осталась тайга, зеленые лужайки, топи. С трудом пересекли очень узкую
седловину, срезанную с боков скалистыми обрывами. Впереди — снежные поля,
подпирающие белок. Идти по снегу легко, и мы взбираемся на верх отрога.
Теперь перед нами открылась подгольцовая зона. Всюду выступы скал,
напоминающие полуразрушенные минареты, серые потоки россыпей, сбегающие
длинными языками на дно узких лощин, контуры глубоченных цирков да гладко
отполированные лавинами откосы, под которыми лежали остатки совсем недавних
обвалов. Все здесь голо, разрушено, измято и сброшено в глубину провалов.
Отвесные стены скал, крепко спрессованный снег и толстый слой мха,
покрывающего россыпи, оберегают на последнем подступе грозные вершины
Фигуристых белков. Попробуй подступись, — говорит их вид. Но мы упорно
ползли вверх. Опасности подстерегали всюду. То под ногами рвется мягкий
ягель, и если не успеешь схватиться за выступ или куст, сползешь вниз. То
камень, за который ухватишься, чтобы удержать равновесие, сорвется. Еще
труднее взбираться по снегу, непосредственно примыкающему к вершине. Зимние
ветры так отполировывают его, что поверхность делается скользкой, как лед.
Из-за ближайших гольцов стал вырисовываться горизонт. Показалась первая
вершина Фигуристых. Еще с полчаса карабкались по уступам почти отвесной
стены, пересекли последнюю седловину с миниатюрным цирком и, передохнув,
начали штурм белка.
Из-под ног срывались камни. Они с шумом скатывались в бездну, увлекая
за собою сбитые ими обломки. Руки с трудом удерживались за карнизы. То
приходилось нагибаться, чтобы пролезть под нависшей над пропастью скалою, то
ползти на четвереньках. Все здесь круто и предательски неустойчиво. Нужна
большая осторожность, чтобы не упасть или не быть сбитым сорвавшейся глыбой.
А внизу грохотали потоки камней, недовольно ворчали скалы, на дне цирка не
смолкало эхо.
Но вот сверху доносится крик восторга. Кто-то уже достиг вершины. Все
отставшие подтянулись. Я поправил лямки на плечах и торопливо стал
карабкаться по откосу. Не хватало воздуха для дыхания, уставшее тело не
разгибалось. Наконец-то под нами вершина.
Вот она, горная страна, сокровищница Сибири! Всюду могучие хребты.
Справа, за Базыбайскими гольцами, виднелся хребет Эргак-Торгак-Тайга,
протянувшийся на сотни километров с востока на запад. Северные снежные
склоны этих сумрачных гор дают начало бесчисленным ручейкам, питающим
прозрачной водой Кизир. Человека поражают причудливые формы гор: то
остроконечные пики, то мощные гольцы с тупыми, словно срезанными вершинами,
то пилообразные, разрушенные временем отроги. Вечная тишина царит в этом
краю. Разве только зимой долетит сюда отдаленный грохот снежных лавин да
летом прогремит гроза. По северным склонам Фигуристых виднелись бесконечные
ряды цирков. Ни единого деревца. Только россыпи, мох да лишайник. Но ниже
виднелись альпийские луга с изумительной зеленью, украшающей отроги, вершины
распадков и белогорья. Травы здесь никогда не вянут, не знают осени, — так
и покрывает их снег в цвету. Ниже альпийской зоны луга мешаются с кедровым
редколесьем и образуют непревзойденной красоты елани. Северные склоны
Фигуристых белков хранят незабываемые следы грандиозных разрушений,
причиненных им ледниками. Остатки их сохранились до наших дней в виде
незначительных ледников, расположенных под белками восточнее нашей вершины.
Южные же отроги белка более доступны. Время сгладило их вершины,
затянуло россыпи растительным покровом. Тут давно растаял снег, много тепла,
сочной зелени — все, что манит зверей. На дне глубоких распадков и по
крутым увалам можно легко встретиться с медведем, маралы в это время
придерживаются травянистых мысов с кедровыми перелесками; а сокжои
спускаются с белогорий к границе леса, предпочитая весной питаться свежими
листьями ерника, березки, голубики и других растений.
— У кого бинокль, посмотрите, что там за черная точка и, кажется,
шевелится, — Прокопий показывал рукою на дно провала.
Все собрались у бровки и стали смотреть вниз. Я достал бинокль и увидел
медведя. Он что-то копал в болоте на берегу небольшого озера. Козлов и
Лебедев столкнули в пропасть огромный камень. Снова заворчали скалы, долго
не смолкало эхо, но на Мишку грохот камней не произвел впечатления. Сбросили
еще камень. Медведь вдруг посторонился, долго стоял неподвижно, повернув
голову в нашу сторону. А в это время в поле зрения бинокля снизу появился
марал. Он ленивой походкой шел по направлению к озеру и уже был недалеко от
хищника. Тот вдруг вздыбил и, вытягивая голову, стал прислушиваться. А
марал, не замечая его, приближался к опасности. Мы замерли в ожидании
роковой развязки. Каково же было наше разочарование. Медведь, круто
повернувшись на задних ногах, неожиданно бросился наутек.
Мы не разгадали, за кого он принял марала, тотчас же исчезнувшего своим
следом. Чтобы потешиться над медведем, люди стали кричать, свистеть, бросать
камни. В горах поднялся невероятный гвалт, не на шутку перепугавший
косолапого. В паническом бегстве, взбираясь по крутой стене цирка, он ни
разу не остановился, не оглянулся, но его прыжки заметно сузились. Он чаше
стал срываться с карнизов и все же выбрался до отвесного надува,
прикрывающего седловину. Растопырив, как летяга, все четыре ноги и впиваясь
когтями в заледеневший снег, медведь через несколько минут был наверху. Он
оглянулся и, как бы посылая проклятья нам, исчез за скалой.
Появление марала и медведя растревожило дремавшую во мне охотничью
страсть. Прокопий легко уговорил меня идти на охоту, а остальные спустились
в лагерь, чтобы утром выйти на белок с очередным грузом.
Скалистым гребнем, что круто спадает с вершины белка в Базыбайскую
долину, мы спустились к пологому отрогу. Шли осторожно, прощупывая взглядом
шероховатую поверхность гор и внимательно приглядываясь к зеленому покрову
склонов. Вдруг Прокопий остановился.
— Олени... — произнес он и показал на соседний отрог.
Внимательно присмотревшись, я действительно заметил там стадо сокжоев в
шесть голов. До зверей было не более километра. Судя по рогам, которые
хорошо были видны в бинокль, и по росту, можно было предположить, что в
стаде две взрослые самки и три прошлогодних оленя. Шестым был старый бык.
Его выдавали толстые, но короткие и сильно разветвленные рога, какие бывают
у старых сокжоев. Он выделялся среди остальных и ростом. Э...
