Алексей Иванович Пантелеев. Ленька Пантелеев
страница №12
...и,большей частью такие же, как и он, "мальчики" - из соседних булочных,
пекарен и кустарных мастерских. Ребята вели солидные разговоры, выходили по
очереди на лестницу курить, потом шумной компанией отправлялись куда-нибудь
- на собрание профсоюза, в кино или просто гулять.
Неделю спустя, узнав, что Краузе все еще не рассчитался с братом, Вася
рассердился, обозвал Леньку "Степой" и "валяным сапогом" и заявил, что
соберет ребят и они пойдут поговорят "с этим типом".
- Нет, благодагю вас, - вспыхнул Ленька. - Можете не ходить. Я и сам
могу...
- Поговоришь? Сам? Ну и правильно, - улыбнулся Вася.
На другой день, собравшись с духом, Ленька зашел в кабинетик хозяина.
- Денег? - удивился Краузе. - Зачем тебе деньги, такому маленькому?
- Мне есть надо, - хмуро ответил Ленька.
Хозяин отвернулся, достал бумажник, послюнил пальцы, подумал и протянул
Леньке две бумажки по десять миллионов рублей. По тогдашнему курсу на эти
деньги можно было купить десять-двенадцать коробков спичек. Ленька хотел
сказать "мало", но хозяин опередил его.
- Мало? - сказал он, заметив недовольное выражение на Ленькином лице. -
Советую тебе помнить, голубчик, что в мое время мальчики первые два года
вообще работали без вознаграждения. Заслужи, братец, поработай, тогда будешь
получать больше.
Немного утешало Леньку то, что не он один находился в таком положении.
По копейке (или, вернее, по миллиону), вытягивали от хозяина зарплату и
остальные работники заведения. За спиной у хозяина роптали, называли его
последними именами, но дальше ропота и разговоров дело не шло.
- Живоглот проклятый, - ворчал Захар Иванович. - Всю жисть на них
хребет ломал, и вот опять черти навалились...
Однажды, когда хозяин стребовал с него четыре миллиона за разбитую
бутылку пива, старик, сверкая глазами, сказал Леньке:
- Я ему когда-нибудь ноги переломаю, племяннику чертову!..
- Зачем же ноги ломать? - сказал, оглянувшись, Ленька. - Лучше заявить
в союз или еще куда-нибудь. Его за такие штучки - знаете? - быстго к ногтю
пгижмут.
- Да... заяви, - пробурчал старик. - Его прижмут, а он через неделю
лавочку закроет, и, пожалуйста, Захар Иванович, иди, мети пол на Биржу...
Старик тяжело вздохнул, потянулся, похрустел костями.
- О господи... мирликийский, - забормотал он, закидывая голову и
почесывая под жилеткой спину.
Ленька уже подумывал об уходе из "Экспресса", уже подыскивал исподволь
другое место, но тут два события одно за другим ворвались в его жизнь, и ему
пришлось не уходить, а убегать сломя голову из этого заведения.
ГЛАВА XI
Однажды после обеда они отправились с Захаром Ивановичем в очередной
рейс. Хозяин поручил им отвезти два ящика лимонада к Детскосельскому
вокзалу{236}, четыре ящика пива на ипподром, а один ящик нужно было
забросить по пути в небольшой трактир на Горсткиной улице. Оставив Леньку с
тележкой на улице, старик потащил ящик во второй этаж. Ленька стоял смирно,
как настоящая рабочая лошадка, равнодушно поглядывая по сторонам и
придерживая в равновесии поручень тележки. Вдруг он заметил, что на него
пристально смотрит какой-то мальчик. У мальчика было красивое, хотя и не
очень чистое, слегка шелудивое лицо. Недобрые тонкие губы мусолили дорогую
длинную папиросу. Из-под блестящего лакированного козырька фуражки-мичманки
падал на бледный лоб замысловато закрученный чубик. Полосатая матросская
тельняшка, широченный клеш, куцый люстриновый пиджачок... Таких мальчиков на
рынке вертелось немало. Уже по одним глазам - настороженным, блудливым,
воровато бегающим - Ленька легко определял, что это за мальчики и что они
делают в рыночной толпе. Но этот мальчик не вертелся, а стоял в десяти шагах
от тележки и, засунув руки в карманы клеша, прищурившись смотрел на Леньку.
Ленька испытывал неловкость. Он сразу понял, что где-то и когда-то
видел этого мальчика. Но где, когда? Может быть, здесь же на рынке, может
быть, давно, еще на юге, во время скитаний.
- Ты что смотришь? - спросил он наконец, не выдержав.
Мальчик с усмешкой шагнул вперед.
- Не узнаешь? - сказал он, вынимая изо рта папиросу.
- Нет.
- А ну, припомни.
- Не помню, - сказал Ленька.
- В реальном училище до революции учился?
- Волков! - закричал Ленька. И тут случилось ужасное. Руки его
вздрогнули, он выпустил поручень, тележка качнулась вниз, и тяжелые ящики с
грохотом и звоном посыпались на камни мостовой.
Ленька оцепенел. Наверно, целую минуту он стоял, поглядывая то на
Волкова, то на поручень тележки, вздыбившийся над его головой, то на двери
трактира, откуда с минуты на минуту должен был выйти Захар Иванович. Только
после того, как тележку стала окружать толпа любопытных, он очухался и
кинулся к ящикам. Он думал, что можно еще что-нибудь спасти. Но, увидев
огромную разноцветную лужу и крошево из пробок и зеленого бутылочного
стекла, он понял, что спасать нечего.
Волков тоже подошел к ящикам и стоял, заложив руки в карманы, усмехаясь
и покачивая головой.
- Господи... что же делать? - пробормотал Ленька, вытаскивая из ящика
заткнутую пробкой бутылочную головку.
- А что делать, - сказал, оглянувшись, Волков. - Смывайся - и все. Это
чье пиво?
- Хозяйское.
- Ну вот. Что ж тут раздумывать?
Он толкнул Леньку локтем.
- Давай сматывайся!..
Ленька еще раз посмотрел на двери трактира и юркнул вслед за Волковым в
толпу.
Сзади кто-то кричал:
- Эй, ты, курносый! Куда? Набедокурил, а сам удочки сматывать?!
- Давай, давай, не останавливайся! - подгонял Леньку Волков.
Работая локтями, он выбрался из толпы, свернул в какие-то ворота,
провел Леньку через какие-то проходные дворы, мимо каких-то лабазов и
овощных складов и вывел его на Международный{237}. Тут оба мальчика
остановились и перевели дух. Волков рассмеялся.
- Вот так встреча! А? - сказал он.
- Ужасно, - пробормотал Ленька, вытирая вспотевший лоб.
- Ничего... Говорят, знаешь, - посуду бить к счастью. Ты с какой это
стати, дурак, лошадкой заделался?
- Так уж вышло, - объяснил Ленька. - Другой габоты не было.
- "Габоты"! - передразнил его Волков. - Рано ты, братец, работать
начал.
Он достал из кармана голубую нарядную коробку "Зефир Э 6", подцепил
грязным ногтем толстую с золотыми буквами на мундштуке папиросу, важно, как
взрослый, постучал мундштуком по коробке, подул зачем-то в мундштук и, сунув
папиросу в маленькие белые зубы, с фасоном раскурил ее. Потом,
спохватившись, снова вытащил пачку, протянул Леньке:
- Куришь?
Ленька поблагодарил и неловко взял папиросу. Прикуривая, он исподлобья
смотрел на Волкова и чувствовал, как в нем просыпается старое, детское
отношение к этому мальчику: Волков ему и нравился и отталкивал от себя. Как
и раньше, в присутствии Волкова Ленька робел и ругал себя за эту робость.
- Что ж мы стоим? - сказал Волков. Они остановились у витрины, на
треснувшем и продырявленном пулями стекле которой белыми буквами было
написано:
КАФЭ
"УЮТНЫЙ УГОЛОК"
- Пиво пьешь? - спросил Волков.
- Нет, - смутился Ленька. - А ты?
- Иногда позволяю себе такое баловство. А вообще не люблю. Горькое...
- Я тоже не люблю, - сказал Ленька, хотя до сих пор ему приходилось
пить только слабенькое безалкогольное пиво "Экспресс".
- Ну, все равно, зайдем, какао возьмем или еще чего-нибудь.
Ленька замялся.
- У меня, понимаешь, денег нет, - сказал он, краснея.
- Не беспокойся, дружок...
Волков с усмешкой похлопал себя по нагрудному карману.
...Они вошли в кафе, уселись в углу за маленьким круглым столиком.
Подошла барышня в клетчатом переднике.
- Что вы хотите, мальчики?
- Дайте меню, - важно сказал Волков.
Он долго, с видом знатока, изучал карточку, наконец заказал бутылку
пива, стакан какао, пару пирожных и бутерброд с сыром.
- Ну, вот, - сказал он, потирая руки, когда официантка пошла выполнять
заказ. - Я рад, ты знаешь, что тебя встретил.
- Я тоже, - из вежливости сказал Ленька.
- Ты что - все время в Петрограде жил?
- Нет, мы уезжали...
Почему-то Леньке не захотелось рассказывать Волкову обо всем, что с ним
случилось за эти годы.
- А ты? - поспешил спросить он.
- О милый мой! Знал бы ты... Мне столько пришлось перенести за это
время, что никакому Майн Риду и Жюль Верну и во сне не снилось.
- Папа и мама твои живы?
- Мама жива, а папа...
Волков помрачнел. Тонкие брови его сдвинулись к переносице.
- Не знаю, - сказал он, оглянувшись. - Может быть, и жив еще... Во
всяком случае, мама панихид по нем еще не служит.
Левушка принесла на подносе пиво, пирожные, дымящееся какао.
Волков с фасоном опрокинул над стопкой бутылку, отхлебнул пену.
- Угощайся, пожалуйста, - сказал он, покосившись на стакан с какао.
Ленька глотнул горячего сладкого напитка и опьянел, почувствовал, как
по всему его телу разлилась приятная истомная теплота.
- Пирожное бери, - сказал Волков.
- Спасибо, - сказал Ленька, нацеливаясь на кремовую трубочку. - И ты
тоже бери.
- Ладно. Успеется. Я сначала бутерброд съем.
- Не ладно, а хорошо, - поправил Ленька.
Оба засмеялись.
- Ты учишься? - спросил Ленька.
- Да как тебе сказать? В прошлом году учился. А в этом... скорее, что
нет.
- Что значит: скорее?
- Дела, милый мой, не всегда позволяют посещать уроки.
Ленька не стал спрашивать, какие дела мешают Волкову посещать уроки.
Это он и без расспросов хорошо понимал. Он пил какао, с постыдной жадностью
ел сладкую, тающую во рту кремовую трубочку и смотрел на Волкова, который,
морщась, потягивал темное мартовское пиво и лениво отковыривал от бутерброда
кусочки сыра.
"Счастливый, - говорил в Леньке какой-то темный, глухой, завистливый
голос. И другой - насмешливый, презрительный и даже немного горделивый голос
тотчас откликался: - Вор... жулик... мразь... конченый человек!" Он ругал и
Волкова и себя за то, что согласился зайти в кафе. Но уйти, не допив какао и
не доев пирожного, он не мог. А кроме того, он был и благодарен Волкову:
ведь тот спас его от беды, выручил его.
А Волков от пива уже слегка охмелел. Не доев бутерброда, он потянулся к
пирожному.
- Эх, кутить, так кутить, - сказал он. - Возьму-ка и я, пожалуй, какао.
Он постучал ножом по тарелке.
- Мадемуазель!
- Что прикажете, мосье? - с насмешливой важностью проговорила
официантка, подходя к столику.
- Дайте нам еще какао... Два!
- Я больше не буду, - сказал Ленька.
- Будешь!.. Два! - повторил Волков, показывая официантке два грязных
пальца.
Барышня отошла от столика и тотчас вернулась.
- Может быть, молодые люди, рассчитаетесь?
- Ага! - расхохотался Волков. - Не верите? Думаете, жулики?
Он выхватил из кармана бумажник. Ленька увидел в руках у товарища
миллионы и почему-то испугался. Он не пил пива, но почувствовал, что голова
у него закружилась.
Официантка взяла деньги и ушла.
- Я пойду, - сказал Ленька, поднимаясь.
- Куда?
- Мне надо. Поздно уже. Меня мама ждет.
- Мама? Жива? - удивился Волков.
- Да. Жива.
- Не пущу! - сказал Волков, схватив Леньку за подол рубашки.
Ленька оттолкнул его руку.
- Мне надо идти, - спокойно сказал он.
На лице Волкова мелькнула трусливая улыбка.
- Леша, присядь на минутку.
Ленька сел на краешек стула.
- Леша, - сказал Волков. - Ты не огорчайся. Я знаю, - ты огорчен. Плюнь
на свои бутылки...
Он покосился в сторону буфета и шепотом сказал:
- Я тебе дело найду.
И, значительно посмотрев на Леньку, он ударил кулаком по столу:
- Клянусь!
- Хорошо, - покорно ответил Ленька.
- Леша! - Волков обнял его за плечи. - Я тебя люблю... Ведь я тебя
всегда любил. Дай я тебя поцелую...
Ленька не успел отстраниться, как Волков привстал, покачнулся и чмокнул
его в щеку.
- И вообще... - Голос у Волкова задрожал. - Вообще... не забывай, что
мы с тобой - осколки прошлого.
- Не знаю, - усмехнулся Ленька. - Я себя осколком не считаю.
- Да! Мы с тобой двое остались. Двое! Понимаешь? - Волков для
наглядности опять показал два немытых пальца. - Где все? А? Никого нет...
всех размело... Чижика помнишь?
- Помню, - сказал Ленька, отодвигая стул и поднимаясь. - Прощай.
Волков схватил его за рукав.
- Нет, Леша... Стой!
"Вот черт полосатый, - подумал Ленька. - Выпил на копейку, а бузит на
миллион".
- Ну, что? - сказал он сердито.
- Во-первых, почему - прощай? Не прощай, а до свиданья. Правда? Ведь мы
с тобой встретимся еще? А?
- Ну, до свиданья, - сказал Ленька.
- Придешь ко мне?
- Приду.
- Адрес помнишь?
- А вы что - разве еще на старой квартире живете?
- Да, на Екатерингофском, угол Крюкова... Имеем одну роскошную
полутемную комнату в четыре квадратных сажени...
Волков привстал и протянул Леньке руку. Хмель как будто оставил его или
он перестал притворяться.
- Заходи, Леша, правда, - сказал он, заглядывая Леньке в глаза. - Мама
очень рада будет. И я тоже. Честное слово!..
- Ладно, - сказал Ленька, напяливая кепку и направляясь к дверям.
- Так я тебя жду, Леша! Не забудь!..
- Ладно, жди, - сказал Ленька, не оглядываясь.
"Черт... аристократ... гадина", - думал он, выходя на улицу. Он был
уверен и давал себе клятву, что никогда больше не встретится с этим
человеком.
...На улице уже темнело. Накрапывал дождь. На Международном реденькой
цепочкой зажигались неяркие фонари. Расхлябанный трамвай, сбегая с
Обуховского моста, высекал под своей дугой фиолетовую искру.
И тут, очутившись под дождем на улице, Ленька вдруг вспомнил все, что
случилось с ним в этот день, и на душе его стало муторно. Он почувствовал
себя маленьким, ему захотелось поскорей к маме. Как хорошо, что она
существует на свете! Забиться ей под крылышко, положить голову ей на грудь,
ни о чем не думать, ни о чем не заботиться...
Впереди по тротуару шли две девушки, лет по шестнадцати, плохо одетые.
Девушки о чем-то оживленно спорили. Обгоняя их, Ленька услышал, как одна из
них запальчиво сказала другой:
- Ошибаешься, милочка, Энгельс вовсе не с таких вульгарных позиций
критиковал моногамию.
Леньке почему-то стало завидно и грустно. Незнакомое слово "моногамия"
показалось ему каким-то необыкновенно возвышенным, волнующим, далеким от
всего того, чем он жил последнее время. Ему вдруг захотелось учиться,
читать, узнавать новое. Захотелось просто делать то, что делают все ребята
его возраста: сидеть в классе, выходить к доске, учить уроки, получать
отметки...
"Пойду в школу, - решил он. - Не вышло с работой - плевать. Значит, не
судьба. Поработать еще успею. Мне ведь еще нет четырнадцати лет..."
Эта мысль немножко подбодрила его. Он зашагал веселее. Но когда,
поднимаясь по черной лестнице, он увидел в мусорном ящике разбитую молочную
бутылку, он опять вспомнил все, что случилось с ним сегодня на Горсткиной
улице.
"Может быть, Краузе уже разыскал меня и сидит у мамы? - подумал он. -
Нет, не может быть... Ведь он даже не записал моего адреса..."
Но все-таки он чувствовал себя очень неважно, когда, дернув шишечку
звонка, услышал, как задребезжал на кухне колокольчик.
Дверь ему открыла тетка.
- Ты что ж это так поздно, работничек? - спросила она строго.
- Почему поздно? - уныло огрызнулся Ленька. - Обыкновенно... кок
всегда... работали... Мама дома?
- Дома, - ответила тетка. И почему-то с улыбкой (и с улыбкой зловещей,
как показалось Леньке) добавила:
- У нее гости.
...В коридоре на вешалке висела потрепанная кожаная тужурка. Ленька с
удивлением осмотрел и даже пощупал ее. Ни у кого из домашних такой тужурки
не было.
Он приоткрыл дверь и осторожно заглянул в комнату. За круглым чайным
столом под голубым абажуром сидели Александра Сергеевна, Ляля и какая-то
полная женщина в сереньком платье и в белом оренбургском платке, накинутом
на плечи. Женщина сидела спиной к двери, пила из блюдечка чай и что-то
говорила Александре Сергеевне. Голос ее показался Леньке знакомым.
Он скрипнул дверью и вошел в комнату.
- А вот и он сам собственной персоной, - весело объявила Александра
Сергеевна.
Женщина торопливо поставила блюдечко и шумно повернулась вместе со
стулом.
- Боже ж ты мой! - сказала она, широко улыбнувшись.
И улыбка ее тоже показалась Леньке знакомой. Но все-таки он не мог
вспомнить: кто это?
- Здравствуйте, - сказал он, останавливаясь посередине комнаты и
растерянно поглядывая на мать и сестру.
- Леша, да неужели ты не узнаешь? - воскликнула Александра Сергеевна.
- Нет.
- Это же Стеша! - закричала, захлопав в ладоши, Ляля.
Теперь он и сам удивился: как он мог ее не узнать? Правда, Стеша
изменилась - пополнела, посмуглела почему-то. В уголках около глаз у нее
появились чуть заметные морщинки. Но все-таки это была та же веселая, бойкая
Стеша, которая водила его когда-то на прогулки, купала в ванне, рассказывала
ему перед сном страшные сказки про царевича Дмитрия и учила его - в
"темненькой" у красного деревенского сундучка - начаткам политической
грамоты.
От Стеши пахло знакомым, домашним, но кроме того и еще чем-то: резиной,
клеем, машинным маслом...
- Его и целовать-то страшно, - говорила она, сильными руками обнимая
Леньку за плечи, отстраняя его от себя и с улыбкой разглядывая. - Нет, вы
посмотрите, какой кавалер вырос! А? На улице бы не узнала, честное слово!..
Глаза у нее были такие же искрящиеся, веселые, но мелькало в них и
что-то грустное, сочувственное, когда она смотрела на Леньку.
- Эх, ты... дурачок... глупенький, - сказала она вдруг и, наклонившись,
быстро чмокнула мальчика в щеку около уха.
У Леньки вдруг ни с того ни с сего задергались губы.
- Степанида Тимофеевна, пейте, пожалуйста... остынет, - сказала
Александра Сергеевна, и Ленька с удивлением покосился на мать: чего это она
вдруг вздумала называть Стешу по имени-отчеству?!
- Леша, и ты тоже - иди вымой руки и садись. Посмотри, с каким
роскошным подарком явилась к нам Степанида Тимофеевна!
Посреди стола стояла высокая зеленоватая банка с вареньем или повидлом.
- А мне вот что подарили! - пропищала Ляля, показывая над краешком
стола маленький арабский мячик с красным треугольничком на черном шершавом
брюшке.
- Да, - сказала Стеша, обращаясь к Леньке, - а тебе не подарю. Не
рассчитала немножко. Оконфузилась. Тебе уж небось футбольный надо?.. А?
Играешь?
- Нет... я не умею, - промямлил Ленька. Ему действительно никогда не
приходилось играть в футбол. Какие там футболы! Не до футболов было...
...Намыливая на кухне серым жуковским мылом руки, лицо и шею, он
почему-то вспомнил девушек, которых давеча обогнал на Международном. Потом
вспомнился ему Мензелинск, зима позапрошлого года. Юрка, митинг на городской
площади и песня о титанах труда, которую пели комсомольцы.
Бодро и фальшиво насвистывая мотив этой песни, он с удовольствием
растирал лицо грубым кухонным полотенцем и думал о том, что ему повезло. Он
избавлен от необходимости объясняться с матерью. А кроме того, он
чувствовал, что с появлением Стеши в его жизнь врывается что-то хорошее,
светлое, мужественное и сильное.
Когда он вернулся в комнату, за столом шел шумный разговор. При его
появлении разговор оборвался. Он понял, что говорили о нем.
- Степанида Тимофеевна, - сказал он, усаживаясь за стол и принимая из
рук матери стакан жидкого чая, - а вы как это нас разыскали?
- Это что за новости еще?! - рассердилась Стеша. - Какая я тебе
Степанида Тимофеевна? Может, и тебя прикажешь Алексей Иванычем называть? Как
разыскала? А так и разыскала. Ходила, ходила и нашла... А ты что, кавалер,
говорят, грузчиком заделался?
Ленька покраснел, смутился, заерзал на стуле.
- Да, Леша, - сказала Александра Сергеевна, - вот и Степанида
Тимофеевна тоже считает, что тебе надо учиться.
- Да боже мой, да какие могут быть разговоры! - воскликнула Стеша. -
Лешенька, да как же тебе, голубчик, не стыдно, в самом деле? Такой
способный!.. Вторым учеником в реальное поступил. И вдруг все забросить!
Нет, уж ты как хочешь, а я от тебя, господин хороший, теперь не отвяжусь.
Изволь поступать в школу...
- Он же не может, он работает, - вмешалась в разговор Ляля.
- Да, между прочим... Ты где работаешь?
- Тут... недалеко... на Сенной, у частника, - забормотал Ленька.
- Я слыхала, что у частника. Где? На какой улице? Как это тебя
угораздило такого эксплуататора себе на шею заполучить? Он что, говорят, и
договора с тобой не заключил?
- Нет, - со вздохом ответил Ленька, не зная, как замять этот разговор.
- Ведь вот негодяй, а?! Ну, погоди, выберу время, я с ним поговорю, с
этим нэпманом.
- Ох, нет, Стеша, не надо, пожалуйста! - испугался Ленька.
- Почему не надо?
- Потому что... потому что я уже ушел от него.
- Как ушел? - ахнула Александра Сергеевна.
- А так, - сказал Ленька, багровея. - Надоело, взял и ушел.
- Совсем?
- Совсем.
- А жалованье он тебе заплатил?
- Нет... Пока не заплатил. Но он обещал... на будущей неделе в
пятницу...
- Ну, вот видите, как все хорошо получается, - обрадовалась Стеша. -
Значит, решено и подписано: будешь учиться!..
Она с аппетитом, не спеша пила из блюдечка чай, намазывала чайной
ложкой на хлеб яблочное повидло и говорила:
- Нам, Лешенька, и рабочие нужны, - квалифицированные, конечно, а не
такие, что только тележку умеют толкать, - но еще больше в настоящий момент
нам требуется интеллигенция, образованные люди. Владимир Ильич Ленин так
прямо и сказал: в настоящее время первая и главная наша задача - учиться,
учиться и учиться!
Откусив маленький кусочек хлеба и поправляя кончиком языка
сваливающееся с бутерброда повидло, она засмеялась и сказала:
- Я вот и то, представьте себе, на старости лет за учебу взялась.
- Ничего себе "на старости лет"! - улыбнулась Александра Сергеевна. -
Вам сколько, Стеша, простите за нескромность?
- Ох, и не спрашивайте, Александра Сергеевна! Двадцать восьмой пошел.
- Действительно - старушка.
- А что вы думаете! Меня уж "теткой" называют. А до революции все,
бывало, "девушка" да "барышня". А на фронте меня - знаете как? - Стенькой
Разиной звали.
- Стеша, скажите, неужели вы действительно воевали?
- Воевала, Александра Сергеевна. Пришлось повоевать.
- Кстати, а где ваш брат, Стеша? - спросил Ленька и сразу же, по
выражению лиц матери и сестры, понял, что задал вопрос вовсе некстати. За
столом стало тихо.
- Что? - сказал он, краснея.
Стеша осторожно отставила блюдечко, с грустной усмешкой посмотрела на
мальчика и сказала:
- Нет у меня, Лешенька, брата... Убили моего Павлушу еще в
девятнадцатом, под Царицыном.
Ленька вспомнил фотографию высокого усатого человека, вспомнил его
мягкий и вместе с тем мужественный голос, даже услышал как будто запах
солдатской махорки, которую тот курил... И опять ему вспомнились Юрка,
Маруся, корреспондент Лодыгин, Василий Федорович Кривцов - все, кто на его
памяти погиб или пострадал за революцию.
- Что с тобой, Леша? - спросила Александра Сергеевна.
- Ничего... Я так... Ноги промочил. Кажется, я платок в пальто оставил,
- пробормотал Ленька и, неловко отодвинув стул, быстро вышел из комнаты.
Когда он вернулся, Стеша говорила Ляле:
- Как же, Лялечка, видела, много раз видела. Я ведь, детка, и на
деникинском фронте была, и на колчаковском, и с Юденичем повоевала. Я и
Михаила Васильевича Фрунзе, и Ворошилова, и Буденного - всех перевидала...
- А Ленина? - спросил Ленька, подходя к столу.
- Нет, Лешенька, - ответила Стеша, пристально посмотрев на мальчика.
Владимира Ильича я не видела, - не привелось.
Стеша долго рассказывала о своих фронтовых делах, расспрашивала
Александру Сергеевну о Васе, поинтересовалась у Ляли, как она занимается в
школе... С Ленькой же она ни одним словом не обмолвилась о том, что с ним
было за эти годы.
Прощаясь, надевая в коридоре тужурку и повязываясь платком, она сказала
Александре Сергеевне:
- Так, значит, условились. В четверг в пять часов.
- Я не знаю, как вас благодарить, Стеша, - взволнованно проговорила
Александра Сергеевна.
- Что вы, Александра Сергеевна! Полно вам... Значит, в четверг после
гудка и приходите. Я как раз в завкоме буду.
Проводив Стешу, Александра Сергеевна вернулась к ребятам и,
закружившись, как девочка, по комнате, захлопала в ладоши.
- Ура, детки! Живем!..
- Что с тобой? - удивился Ленька.
- Ты знаешь, какая наша Стеша чудная! Она устраивает меня на работу. В
клуб.
- В какой клуб?
- На "Треугольнике". Руководительницей музыкального кружка. Ты
понимаешь, какое это счастье?
Ленька хотел как-нибудь выразить радость, но даже улыбнуться не смог.
Александра Сергеевна перестала смеяться, внимательно посмотрела на него,
оглянулась и тихо, чтобы не услышала Ляля, спросила:
- Что с тобой, мальчик?
- Ничего, - сказал Ленька.
- Что-нибудь случилось?
Ленька не мог огорчать ее в эту счастливую минуту ее жизни.
- Нет, - сказал он. И сразу же, чтобы переменить разговор, спросил: -
Ты знаешь, кого я встретил сегодня?
- Кого?
- Волкова.
- Какого Волкова? Ах, Волкова?! Да что ты говоришь! Постой, постой...
Реалист? "Маленький господинчик", как его называл Вася? Ну, как он живет?
Ведь он, если не ошибаюсь, из очень богатой и интеллигентной семьи?
Ленька хотел сказать, что этот Волков из очень богатой и интеллигентной
семьи - мелкий вор, жулик, что у него блудливые, бегающие глаза и немытые
руки, но ничего этого не сказал.
- Ты будешь с ним по-прежнему дружить? - спросила Александра Сергеевна.
- Нет, - не задумываясь, ответил Ленька. - Не буду.
ГЛАВА XII
Через неделю Александра Сергеевна начала работать на "Треугольнике". В
этот же день Ленька в первый раз пошел в школу. Он шел туда счастливый,
полный самых радужных надежд. Но и на этот раз ему не повезло с учением.
Он поступил в школу, в которой когда-то до революции училась его тетка.
Именно тетка и настояла, чтобы его туда отдали. В царское время это была
частная женская гимназия, так называемая "гимназия Гердер". Сейчас это была
советская Единая трудовая школа номер такой-то, но ничего, кроме названия, в
этой школе советского не было. На четвертом году революции здесь еще
сохранились нравы и порядки, от которых Ленька давно успел отвыкнуть. Внешне
все было как полагается: учились, как и в других школах, по программам
Наробраза, на собраниях пели "Интернационал", в актовом зале на стенах
висели портреты советских вождей... Но в классе "Д", куда был зачислен
Ленька, еще доучивались бывшие "гердеровки" и мальчики из соседней
Реформатской школы, бывшие классные дамы преподавали ботанику, пение и
немецкий язык, и даже заведовала школой сестра бывшей владелицы гимназии -
мадам Гердер, или "Гердериха", как называли ее за глаза ученики. Впрочем,
это прозвище Ленька слышал не часто, потому что в классе учился племянник
Гердерихи - Володька Прейснер, поэт, шахматист и редактор классного журнала
"Ученик".
За одной партой с Прейснером восседал долговязый силач Циглер, сын
владельца музыкального магазина. За Ленькиной спиной сидела девочка - дочь
евангелического пастора. Какая-то великовозрастная девица с голыми коленками
разгуливала по школе в широкополой бойскаутской{246} шляпе. Слово "господа",
давно уже отвергнутое и забытое советскими людьми, звучало в этой школе на
каждом шагу. Слова "товарищи" не употребляли даже учителя. Обращаясь на
уроках и на собраниях к ребятам, они говорили:
- Дети!..
Уже в первый день на уроке географии, когда вызванный к доске Ленька
крикнул расшумевшимся ребятам: "Товарищи, тише!" - кто-то с задней парты
угрожающе пробасил:
- У нас товарищей нет!..
А в перемену Ленька услышал, как за его спиной какая-то девочка
пропищала:
- Гусь свинье не товарищ...
С первых же минут пребывания в школе он понял, что долго здесь не
удержится. Не успев сказать со своими одноклассниками и двух слов, он уже
чувствовал, что в классе он чужой, что и ребята и учителя смотрят на него
если не враждебно, то во всяком случае холодно и недружелюбно. Во всем
классе нашлось лишь пять или шесть человек, которых он мог и в глаза и за
глаза, и в разговоре и в душе называть товарищами. Все это были мальчики из
простых семей: сын портного Изя Шнеерзон, сын живописца Котелев, сын сиделки
из Максимилиановской лечебницы хромоногий Федя Янов...
С Шнеерзоном Ленька сидел за одной партой. Этот худенький, болезненный
большеглазый мальчик в коротенькой залатанной курточке однажды очень удивил
Леньку, сказав ему после перемены:
- Не слушай их. Они дураки. Они и меня тоже дразнят.
- Кого? Почему? - не понял Ленька. - Меня не дразнят.
Изя смутился, заерзал на скамейке, покраснел до корней волос и
пробормотал:
- Они про тебя всякие гадости говорят.
Ленька не успел спросить: какие гадости? В класс вошла учительница,
начался урок. После урока он почему-то не стал возобновлять этого разговора.
Изя тоже молчал. Но скоро Ленька понял, в чем дело.
Его очень обрадовало, когда он узнал, что в классе издается
литературный журнал. Правда, журнал ему не нравился. В "Ученике" печатались
главным образом старомодные альбомные стишки, основным поставщиком которых
был сам редактор Володя Прейснер. В этих стихах воспевались розы и соловьи,
розы рифмовались с морозами, любовь - с кровью... Но журнал этот разбудил в
Леньке его давнюю страсть. Ему захотелось самому писать стихи.
Лето двадцать первого года было очень засушливое. В южных районах
страны, на Украине, на Северном Кавказе и в Поволжье опять свирепствовал
голод. Этот страшный голод унес в могилу миллионы советских людей. В этом же
году зарубежные капиталисты, убедившись, что им не одолеть силой молодого
Советского государства, стали завязывать с Республикой торговые отношения.
Чтобы накормить голодных, Советская власть закупала за границей хлеб. Осенью
в петроградский порт пришли первые иностранные пароходы.
Под впечатлением этих двух событий Ленька потихоньку от всех писал
поэму, которая называлась "Мы - им". Он писал ее всерьез, отдавая этой
работе все свободное время. В аляповатые строчки он вкладывал весь пыл своей
маленькой души. Он хорошо знал, что такое голод. Он видел голодающих и сам
хлебнул лиха. Но он, как и всякий советский человек, не согласен был
променять эту голодную жизнь на сытую жизнь капиталистов. Торговать мы с
ними будем, - пожалуйста, но пустить их снова туда, откуда они только что с
треском были изгнаны, - нет, не выйдет! Ленькина "поэма" так и кончалась:
Плывут пароход за пароходом
По финскозаливским водам.
Англия... Франция...
Соединенные Штаты...
Норвегия... Швеция...
Смокинги и латы...
. . . . . . . . . . . . . . .
Плывите, плывите,
Ползите, ползите,
От нас вы получите
Вечный
ответ:
Палачам
рурским
Дальше
Петропорта
В красную
Россию
Хода
нет!
Закончив поэму, которая после переписки заняла целую тетрадь, он понес
ее Володе Прейснеру. Идти к Прейснеру ему не хотелось. Этот розовощекий
напыщенный немчик в круглых роговых очках не нравился Леньке. Уже одно то,
что в его присутствии боялись ругать Гердериху - не очень хорошо
рекомендовало его. Но что ж поделаешь, - чтобы напечатать стихи в журнале,
волей-неволей пришлось обращаться к нему.
После уроков, когда ученики выходили из класса, Ленька подошел к
редакторской парте. Прейснер тщательно укладывал в клеенчатый портфель
книжки и тетради.
- Я к тебе, - сказал Ленька.
- Ко мне? - удивился Прейснер. - Да, пожалуйста, я слушаю.
- Я стихи написал. Вот. Может быть, подойдут для журнала.
Редактор совсем остолбенел.
- Ты? Написал стихи?
- Что ж такого? - нахмурился Ленька. - Я давно пишу.
- Ну, давай, давай, посмотрим, - снисходительно усмехнулся Прейснер.
Бегло перелистав тетрадку, он еще больше развеселился.
- Ты, я вижу, решил сразу начать с полного собрания сочинений?
- Это поэма, - объяснил Ленька.
- Ах, вот как? Даже поэма?
Прейснер поправил очки и, близоруко приблизив тетрадку к тонкому
прямому носу, стал проглядывать первые строчки. Ленька увидел, как
покраснели у него уши и как задергались, поползли на сторону редакторские
губы...
- Гм... Интересно... Под Маяковского стараешься?
- А что ж, - сказал Ленька. - Может быть, немножко есть. Я люблю
Маяковского.
- Да?.. По-твоему, это поэзия?
- Что?
- Маяковский.
- А что же это такое, если не поэзия?
- Маяковский-то? Это рубленая проза, вот что. Голая политика и ни на
грош поэзии.
- Что значит - голая?
- Ну, милый мой, мне трудно тебе это объяснить. Ты Тютчева читал
когда-нибудь?
- Читал, конечно. И люблю.
- Странно...
Прейснер еще полистал тетрадку, закрыл ее и протянул Леньке:
- На, возьми.
- Что?
- А то, что эту ерунду я печатать не буду.
- Почему ерунду? - возмутился Ленька. - Ты же даже не прочел до конца!
- Не прочел и читать не собираюсь. Я уже вижу, что это за штучки.
Должен тебе сказать, что у нас журнал литературно-художественный. Мы никакой
политикой не занимаемся... Пошли лучше свою поэму в "Правду" или в
"Бедноту"... Может быть, там напечатают... и почтовом ящике.
Не скажи Прейснер этих последних слов про почтовый ящик, может быть,
все и обошлось бы. Но тут Ленька рассвирепел. Он чувствовал, что это глупо и
недостойно, но не мог удержаться и, выхватив из рук редактора тетрадку,
крикнул ему в лицо:
- Дурак ты очкастый!
И, запихав тетрадку в карман, он решительно зашагал к дверям. И тут,
когда он выходил из класса, он вдруг услышал, как Прейснер вполголоса
крикнул ему в спину:
- Вор! Колонист!..
Ленька похолодел. Кровь хлынула в голову, на несколько секунд перестало
биться сердце.
Он повернулся, медленно, на негнущихся ногах, подошел к Прейснеру и
сквозь зубы чуть слышно выговорил:
- Повтори... Что ты сказал?
- Я? - забормотал Прейснер, поправляя очки. - Я ничего не сказал. Тебе
послышалось, наверно...
Ленька схватил его за грудь, но тотчас отпустил, повернулся и вышел из
класса.
По щекам его бежали слезы. Так вот оно что!.. Вот о чем шушукаются за
его спиной эти чистенькие мальчики и девочки! Вот на что намекал давеча Изя
Шнеерзон! Гадины! Аристократы! Но как и откуда они узнали о его прошлом?!.
Первая мысль его была - уйти из школы. С этой мыслью он возвращался
домой. Но, уже поднимаясь по лестнице, он вдруг решил:
- Нет, не уйду!.. С какой стати я буду уходить? Стыдиться? Кого? Этих
гогочек? Да на них ведь в конце концов и сердиться нельзя. Ведь они даже
правы. Ведь я действительно - бывший вор и бывший воспитанник колонии... Но
разве они понимают что-нибудь в жизни, эти маменькины сынки? Разве они
разбираются в чем-нибудь? Сосунки, которые с пеленок живут чужим трудом,
осуждают меня... А вот Стеша, которая, конечно, все отлично знает, ни одним
словом не попрекнула меня. А Юрка разве не знал? А другие комсомольцы? Или
Изя, или Федя Янов... Нет, уж из-за одних этих ребят стоит остаться в
школе!..
И еще одно обстоятельство повлияло на его решение остаться. Может быть,
он отчетливо и не сознавал этого, но все-таки в глубине души он чувствовал,
что в классе его не любят не за его прошлое, а за его настоящее. Ведь
Прейснер не принял его поэму не потому, что ее написал бывший вор, а потому,
что поэма - политическая, потому, что написана она "под Маяковского", потому
что она - советская...
Нет, он не уйдет из школы! Он будет бороться.
Когда он принимал это воинственное решение, он не знал, что бороться
ему придется физически, то есть кулаками, и что победителем из этой борьбы
выйдет не он.
...Но и за стенами школы было немало огорчений. Случались, правда, и
радостные события в Ленькиной жизни, но огорчений все-таки было больше.
Прошло почти полтора месяца с тех пор, как он сбежал с лимонадного
завода, а он все еще не мог успокоиться. Каждый звонок на кухне заставлял
его настораживаться и трепетать. И пугало его не то, что появиться Краузе и
потянет его к ответу, а то, что обо всем узнает мать. Он так и не сказал ей,
почему ушел с завода. Первое время она спрашивала его о деньгах, и он врал
ей, говорил, будто ходит к хозяину, напоминает, требует, но что хозяин
обманывает его, кормит "завтраками"... На самом же деле, он, конечно, не
только не ходил в "Экспресс", но даже на Сенную и на прилегающие к ней улицы
боялся заглядывать.
Потом постепенно мать перестала спрашивать о деньгах. Она работала,
получала хорошую зарплату и паек. Несколько миллионов перепадало с каждой
получки и Леньке. Получив от матери подарок, при первом случае он бежал в
Александровский рынок к букинистам и покупал книги. Правда, денег было
немного, но все-таки каждый раз он возвращался домой с одной-двумя книгами.
Те же заветные книги, которые он откладывал и припрятывал до лучших времен,
все еще лежали на полках букинистов и покрывались пылью, потому что лучшие
времена в Ленькиной жизни все еще не наступили.
...Однажды, получив от матери в подарок пятнадцать миллионов рублей, он
зашел после школы к знакомому букинисту.
- Здорово, читатель-покупатель! - приветствовал его старик-книжник. -
Новый товар получил. Иди, покопайся, может быть, что-нибудь отберешь...
Ленька спустился по железной винтовой лесенке в тесный полутемный
подвал. Новый товар, о котором говорил букинист, оказался огромной кучей
старых, антикварных книг, свезенных сюда из какой-нибудь барской усадьбы или
особняка. Книги были в толстых кожаных переплетах, от них удивительно вкусно
пахло: плесенью, типографской краской, свечным нагаром и еще чем-то
неуловимо тонким и изящным, чем пахнут только очень старые, уже тронутые
временем книги. Здесь были и Тредьяковский, и Сумароков, и Дидеротовская
"Энциклопедия", и первое издание "Илиады" в переводе Гнедича, и Фома
Кемпийский 1784 года издания{250}, и масса французских и немецких книг с
отличными старинными гравюрами. У Леньки разбежались глаза. Особенно
захотелось ему купить маленькие аппетитные томики "Плутарха для
юношества"... Плутарха он никогда не читал, помнил, что эти книги были
когда-то в библиотеке Волкова, но те были скучные на вид, современной
печати, а здесь - плюшаровское издание начала XIX века, на синеватой с
водяными знаками бумаге, переплетенное в рыжую свиную кожу. В издании не
хватало одного тома, поэтому букинист отдавал сто за бесценок: все
одиннадцать томов за пятьдесят миллионов рублей.
У Леньки на руках было всего пятнадцать миллионов.
- Нет, это мало, - покачал головой старик. Потом подумал, полистал
книгу и сказал:
- Ладно, так и быть, бери в кредит. Остальные занесешь после. Ты у меня
покупатель постоянный. Я тебе верю.
Предложение было соблазнительное. Но Ленька не сразу решился взять
книги. Где же он достанет столько денег? И хорошо и честно ли это - брать в
долг, не зная, сумеешь ли вовремя уплатить его?
- Я ведь раньше, чем через неделю, вам заплатить не смогу, - сказал он
букинисту. - А может быть, даже через две недели...
- Ну, что ж, - сказал букинист. - Через неделю сорок миллионов
заплатишь. А через две недели пятьдесят. Деньги-то, они, сам знаешь, в цене
падают... Бери, ладно, чего там...
Торговец связал бечевкой все одиннадцать томиков. Ленька отдал ему
пятнадцать миллионов, простился и выбрался по железной лесенке наверх.
После темного подвала на улице было необыкновенно светло. Падал
пушистый снежок. Но на душе у Леньки было не очень ясно. Он уже не рад был
своей покупке и ругал себя за легкомыслие и малодушие.
А тут еще эта встреча подвернулась.
Он переходил на перекрестке улицу и вдруг услышал у себя над головой
голос, который заставил его вздрогнуть:
- Эй, кум! Поберегись!..
Ленька съежился, не оглядываясь перебежал улицу, свернул за угол и с
бьющимся сердцем прижался к стене. Только через минуту он решился осторожно
выглянуть. По Садовой в сторону Покрова ехал извозчик. У Подьяческой он
свернул на трамвайные рельсы, обогнал нагруженную ящиками тележку, и Ленька
издали узнал сгорбленную спину и зеленую жилетку Захара Ивановича. Он
почувствовал, что щеки его краснеют. С какой стати он прятался от этого
доброго и несчастного старика? Может быть, догнать его? Но что он ему
скажет? И что скажет ему Захар Иванович? Пожалуй, он только одно и может
сказать:
"Эх, - скажет, - Леня, Леня... Нехорошо ты, братец мой, поступил!
Натворил делов, набедокурил, а меня, старика, отвечать за себя заставил..."
...Домой Ленька вернулся мрачный. Но, раздеваясь в коридоре, он услышал
за дверью Стешин голос. И сразу на душе у него потеплело.
Стеша сидела за круглым столом под абажуром и учила Лялю вязать
крючком.
- Эх, ты, - говорила она. - По три, по три петельки надо захватывать, а
не по две...
- Здравствуйте, Стеша! - еще из дверей крикнул Ленька.
- А-а, Книжный шкаф пришел!.. Ну, здравствуй, иди сюда... Что это
мокрый такой? Фу, и меня всю вымочил. Снег идет?
- Да, что-то сыплется.
- Боже ты мой!.. Книг-то, книг! Откуда это?
- Купил, - сказал Ленька, краснея.
- Купил? Ишь ты, какой богатый стал. Что это? В кожаном... Священное
что-нибудь?
- Нет... Это - называется Плутарх. История.
- Ах, история? Древняя или какая?
- Да, древняя.
- Ну, что хорошо. А я вон тебе - тоже принесла.
- Что? - поискал глазами Ленька.
- Подарочек. Вон, возьми, на шифоньерке лежат. "Дон-Кихот Ламанчский" -
читал?
- Читал, - сказал Ленька. - Только я давно и в сокращенном издании.
- Ну, а этот уж небось не в сокращенном. Эва какие толстенные.
- А мне тоненькую Стеша принесла. Зато вон какую! - похвасталась Ляля,
показывая над столом "Крокодил" Корнея Чуковского.
- А что это ты, кавалер, как будто нос повесил? - сказала Стеша,
приглядываясь к Леньке. - Случилось что-нибудь?
- Нет, - сказал Ленька, перелистывая книгу.
- В школе-то у тебя как? Идет?
- Ничего.
- Ничего или хорошо?
Ленька вздохнул и захлопнул книгу.
- Учусь довольно прилично, неудов нет, а вообще...
- Что вообще?
- А вообще довольно паршиво.
Он хотел рассказать Стеше о своем столкновении с Прейснером и обо всем,
что с ним случилось, но при Ляле постеснялся.
- Ребята, в общем, неважные, - сказал он, присаживаясь к столу.
- Как это неважные? А ты сам-то что - важный?
- И я неважный...
Стеша испытующе смотрела на него.
- Лялечка, - сказала она, обращаясь к девочке. - Ты бы, деточка, чайком
угостила нас, а?
- Хорошо, - сказала, вылезая из-за стола, Ляля. - Только я примус не
умею разжигать.
- А ты приготовь чайничек, налей воду, а я сейчас приду - помогу тебе.
Ляля взяла чайник и ушла на кухню, бросив из дверей понимающий и
довольно ехидный взгляд на брата. Стеша прикрыла за нею дверь и вернулась к
столу.
- Обижают? - спросила она, присаживаясь рядом с Ленькой и заглядывая
ему в глаза.
- Кто? - не понял Ленька.
- Ребята.
- Положим, - пробормотал он, смущаясь. - Не очень-то я боюсь этих
гогочек.
- Каких гогочек? Что еще за выражения?
- Ну, факт, что гогочек...
И Ленька рассказал Стеше о тех старорежимных нравах, которые царят у
них в школе. О Прейснере же и о том, что его назвали "вором" и "колонистом",
он почему-то и Стеше не решился сказать.
Стеша выслушала его и нахмурилась.
- Ну что ж, - сказала она. - Картина знакомая. Комсомол-то хоть у вас в
школе есть?
- Нет. Не знаю, впрочем... Кажется, нет.
Она еще похмурилась, помолчала, подумала и сказала:
- Вот, Лешенька, дорогой, поэтому нам и нужно с тобой учиться.
Образование нам нужно с боя брать, как... ну, я не знаю, как, что ли, наши
давеча Кронштадт взяли. С этой буржуйской интеллигенцией, с бобочками или с
гогочками, как ты говоришь, каши не сваришь. Их долго еще, - ох, как долго -
перевоспитывать придется. А нам, я уже тебе говорила, своя, пролетарская,
советская интеллигенция нужна.
- Да, но ведь я же не пролетарий, - мрачно усмехнулся Ленька.
- Ты-то?
Стеша, прищурившись, посмотрела на мальчика, как бы прикидывая на
глазок его классовую принадлежность.
- Да, - рассмеялась она. - Пролетарий из тебя пока что не вышел. В
настоящий момент ты скорее всего являешься деклассированной личностью. А это
что значит? - сказала она серьезно. - Это значит - к какому берегу пристал,
на том и стоять будешь. А ведь ты уже давно выбрал, к какому берегу плыть?
А? Ведь знаю, выбрал ведь, правда?
Ленька молчал, опустив голову.
- Понимаешь, о чем я говорю?
- Понимаю, - сказал он. - Выбрал, конечно. Но только ведь я, Стеша,
плаваю довольно паршиво.
- Потонуть боишься или не доплыть?
Она улыбнулась, похлопала мальчика по руке.
- Ничего, казак, доплывешь, не бойся. Не в такое время живешь, не дадут
тебе потонуть, вытащат, поддержат... Да и плавать, дорогой, тоже нужно
учиться... Правильно ведь?
- Правильно.
- А ты, Лешенька, знаешь что? - сказала Стеша, наклоняясь к Леньке. -
Ты всегда, когда тебе трудно бывает, - бери пример с нашей партии. Учись у
нее. Ведь ты подумай, чего только с нами, большевиками, не делали! И в
тюрьмах наших товарищей гноили, и на каторгу ссылали, и травили их... и
клеветали... и шпионами и бунтовщиками... и по-всякому называли. А ведь люди
все это выдержали... А? Доплыли ведь и дальше плывем. А ведь море перед нами
широкое. А у тебя что? У тебя пустячки...
Стеша еще раз улыбнулась и погладила Ленькины вихры.
- Выплывешь, казак. Выплывешь, не бойся. А на этих гогочек ты плюнь.
Дразнить будут - не слушай. Учись, и все.
...Ленька учился. В школу он пришел не с самого начала года, по многим
предметам ему пришлось догонять класс, и все-таки за все полтора месяца, что
он пробыл "у Гердер", он не получил ни одной плохой отметки. А хорошие
отметки получать было нелегко. Он видел, что за такой же ответ, а часто и за
более слабый Прейснеру или кому-нибудь еще из компании "гогочек" учителя
ставили более высокие баллы, чем ему, Шнеерзону или очень способному и
начитанному Феде Янову. Учителя придирались. Он чувствовал это на каждом
шагу. Особенно невзлюбила его сама Гердериха, преподававшая в классе "Д"
русскую историю. Эта высокая и прямая, как телеграфный столб, дама с
золоченым пенсне на длинном угреватом носу смотрела на него, насмешливо
прищурив маленькие слоновьи глазки. Вызывала она его чаще других. И как бы
хорошо Ленька ни ответил, какую бы отметку она ему ни ставила, отпускала она
его от доски с таким презрительным видом, как будто Ленька напорол
несусветную чушь и заслуживает самой суровой кары.
- Садис-с, - говорила она зловеще и с такой силой встряхивала над
чернильницей перо, что страшно было за ее белые манжетки и за такой же белый
гофрированный нагрудничек.
С одноклассниками у Леньки отношения не изменились. Он дружил с
Шнеерзоном, с Котелевым, с Федей Яновым, а на остальных старался не обращать
внимания.
Но его не оставляли в покое.
Дней через пять после разговора со Стешей, придя перед самым звонком в
класс, он заметил, что на него как-то особенно значительно посматривают.
Когда он засовывал в ящик сумку, из парты выпала какая-то бумажка. На
вырванном из тетради клетчатом листке жирными лиловыми чернилами было
написано:
Ябеда!!!
- Что это? - удивился Ленька. - Это ты? - спросил он у Шнеерзона.
Изя выпучил глаза.
- Ты что - с ума сошел?
Ленька перевернул листок, ничего там не обнаружил, скомкал его и сунул
в карман. Он даже не обиделся и не рассердился. Кем-кем, а уж ябедой он
никогда не был. Но все-таки ему было интересно: чьих рук это дело? Проходя в
перемену мимо прейснеровской парты, он внимательно посмотрел на редактора.
Прейснер прищурился, усмехнулся и отвел глаза.
"Понятно", - подумал Ленька, хотя ничего понятного в этой истории для
него не было.
...А следующий день оказался последним днем его пребывания в школе.
После большой перемены, когда уже отзвенел звонок на уроки, он
возвращался из уборной в класс. Пробегая через актовый зал, он увидел сцену,
которая заставила его остановиться. У стены возилось несколько
мальчишек-старшеклассников. Долговязый лохматый парень в вельветовой
толстовке, забравшись на плечи товарищу, переворачивал вниз головой портрет
Карла Маркса. Остальные, воровато озираясь и хихикая, толпились вокруг.
Ленька почувствовал, как у него от гнева застучало в висках.
- Вы что делаете... сволочи?!! - закричал он, кидаясь в самую гущу этой
маленькой толпы.
Парень, который придерживал долговязого, оглянулся и отпустил руки.
Пирамида рухнула.
Все испуганно и растерянно смотрели на Леньку.
- А ну - повесь на место... сию же минуту! Слышишь? - накинулся он на
долговязого, который, сморщившись, потирал ушибленное колено.
- А ты кто такой? - спросили у него за спиной.
- Что еще за барбос бешеный выскочил?
- А ну, дай ему, ребята!
Ленька повернулся к тому, кто это крикнул, но в это время долговязый
вскочил и ударил его кулаком в затылок. Ленька поскользнулся на гладком
паркете и чуть не упал. Его еще раз больно стукнули. В гл...
