страница №1
Александр Тюрин. Большой пробой
Данное художественное произведение распространяется в
электронной форме с ведома и согласия владельца авторских
прав на некоммерческой основе при условии сохранения
целостности и неизменности текста, включая сохранение
настоящего уведомления. Любое коммерческое использование
настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца
авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
С откликами, вопросами и замечаниями автору, а так же по
вопросам коммерческого использования данного произведенияя
обращайтесь к владельцу авторских прав непосредственно по
email адресу: Tjurin@aol.com ;
или к литературному агенту автора — Александру Кривцову:
Литературное агентство "Классик" Тел: (812)-528-0083
Email: sander@stirl.spb.su FidoNet: 2:5030/581.2
Официальная авторская страница Александра Тюрина
© Copyright (C) Александр Тюрин, 1997
Дюймовочке и Колобку, так страстно
любившим свободу, посвящается.
Куда дух хотел идти, туда шли и они; куда бы
не пошел дух, и колеса поднимались наравне с
ним, ибо дух животных был в колесах.
Иез. 1, 2.
К колесам сим, как я слышал сказано было: вихрь.
Иез. 10, 13.
Повествование, представляемое вниманию Жаждущих неявного знания,
первая проба пера Баал Шем Андрея Воробьева. Нашему юному дарованию крепко
за семьдесят. У него уже есть чемодан дипломов и свидетельств разных
университетов и академий, шкаф, забитый докторскими мантиями, на крючке
висит венец Владыки сокрытого слова, собака упражняет зубы на жезле
Старого Учителя. Но тем не менее, Баал Шем написал, а мы, конечно, с
благоговением опубликовали. И все-таки мы спросили его, преодолев
почтение: "Учитель, разве Вам мало того, что Вы имеете? Разве вы не могли
в очередной раз изложить свои высокие мысли в строгой ученой форме?". На
это достопочтенный Баал Шем с обычной своей слабой улыбкой отвечал: "Дети
мои. Я не имею самого главного. Нет в голове верной мысли, чего вдруг
случился полвека назад Большой Пробой, и все тут. Почему прекратилось
взаимное дополнение первоэлементов Металл и Дерево? Зачем Дерево напало на
Металл, взорвав мир Творения? Какая уж тут научная статья. Я просто
попытался стать двадцатилетним хамоватым лаборантиком Воробьем. Я хотел не
мудрить, а пройти по уже изрядно заросшей жизненной тропе назад и
попытаться найти те рычаги, которые свернули несколько пространств со
своих обычных осей. При этом я собирался не стирать пыль с каких-то
древних руин, а поиграть в те игры, которые тогда велись, хотя бы внутри
себя, вот под этой черной шляпой... Это повесть о моем друге по имени
Дмитрий Торн, который оказался на самой линии столкновения двух Начал. Я
надирал его в карты, хлопал по плечу, дескать, учись, пил с ним слегка
прокисшее пиво. Он рассказывал мне о своих видениях, злоключениях, а я
считал его треплом... В своей книге я показал визионерство Торна без
всякого анализа, не выходя за рамки его представлений. Но именно в таком
изложении оно дает почву для благочестивых рассуждений о том, что предметы
и явления нашего мира не больше чем покровы сущностей, чьи тела пребывают
в иных, более тонких мирах. Тогда эти сущности официально прозывали
вихреобразованиями, даже биогравипучками, на сленге кольцевиками и
столбовиками, теперь, более верно, Речениями. Надо всегда помнить, что
люди во времена Большого Пробоя не умели читать Речения по Буквам, их
составляющим, не знали даже господствующих Букв. Только немногие, такие
как Торн, понимали Речения в целом, чувственно, в каких-то образных
облачениях. Эти люди немало потрудились, чтобы смягчить грядущие
потрясения".
Сказав это, Баал Шем снова погрузился в работу, и мы отошли от него.
Мы поняли его намерение кинуть читателя в воду ушедшего, так, чтобы он или
поплыл, или смущенный, выбрался на берег. Поэтому ничего, кроме толковника
забытых слов, мы не прилагаем к повести о Большом Пробое.
Академия прикладной каббалистики,
гора Кармил, 5847/2090 г.
1. ПЕРВЫЙ БЛИН РЯДОВОГО ТОРНА
Вертолет тужился, рубя лопастями замороженный навеки воздух. Сержант
Пилипенко ненавязчиво объяснял повадки дам. Ефрейтор Котов искусно вел
политическую информацию для вызревания политической грамотности в мозгах.
Другие участвовали в беседе просто так, для звука. Из магнитофона кричал
Высоцкий про капитана, которому не бывать майором. Инженер-капитан Лямин
набрасывал на газете проект аэроклозета, много лучшего, чем существующие
образцы. Рядовой Торн, мягко говоря, задумался, а вернее отключился.
Происходящее под шапкой-ушанкой рядового иногда было неуместным. Вообще-то
не иногда, а всегда. И когда люди замечали, что с ним творится неладное,
то торопились как-то помочь ему, вытянуть из этого состояния, занять
чем-нибудь. Но однажды, будучи предоставлен самому себе, Дмитрий Торн
набедокурил в ближайшем к части поселке. Вышел из магазина (где купил три
пачки папирос, свистнул одну), отчего-то развеселился и отправился
прямиком на почту. Там бросил в ящик письмо с адресом на конверте:
"Гонолулу. Гонолульский университет, Роду Крюкоу". А подписался в письмеце
для пущей солидности - "инженер Лямин". Но обратным-то адресом Торн,
растяпа, указал не дом знакомой буфетчицы, которая подкармливала его в
обмен на комплименты, а Н-скую часть. Потом Торн узнал, как эта оплошность
по Лямину шарахнула. Писарь-москвич рассказывал, икая от смеха. Крюкоу-то,
вежливый человек, дал ответ, просил разрешения использовать что-то в своем
мудреже, приглашал в солнечный Гонолулу выпить и закусить. Обвинение в
шпионаже в пользу разведок все-таки сняли с Лямина, облегчили душу. Но
заставили капитана писать опровержение в Пентагон, копией в ООН. Дескать,
господин хороший, Род-урод, ты нас не трожь, и мы тебя не тронем. И
послали Лямина от неприятностей подальше, налаживать аэроклозеты по всему
побережью. Эти достижения передовой оборонной мысли в отдельно взятых
случаях противились командам человека и выбрасывали субпродукт
произвольным курсом. Было много раненых и контуженых среди личного
состава. Вместе с капитаном Ляминым отправили и отделение, где служил
непримечательный заслугами, но хлопотный боец Дима Торн.
Итак, сознательный ефрейтор Котов четко и умело вел политинформацию.
В сложных явлениях он выделял простую суть, а несложные вообще делал
родными и близкими, меняя малоизвестные слова на общеупотребительные.
Он рассказывал, как служит людям сверхпроводимость. Как парят над
несущими поверхностями сверхавтобусы. И сверхкомпьютеры на десять лет
вперед знают, когда тебе лучше чихнуть, а когда скрипнуть. А сверхдома,
они же пирамиды, растут, что баобабы, сами ползут наверх блоки и сами
привариваются. Бананы в сверхфольге сами прыгают в рот, только раскрывай
совок. И бабы со сверхмастерством... начал развивать тему Котов, но
капитан показал свое командирское присутствие, притормозил рассказчика.
Иллюстрировать не дают, обиделся ефрейтор и подошел ближе к тексту,
прочитал по слогам еще много прекрасного и удивительного.
...Направленный му-та-ге-нез. Ворошиловские стрелки стреляют из
ускорителя по геному клетки метко и ловко, гены свиваются, извиваются и
матюгаются. А что мы их будем жалеть? Они-то нас не жалеют. И в результате
того, сообщил по большому секрету Котов, куры, овцы и козлы - уже не
звери, а почти товарищи. Скоро будут лекции блеять и показывать фокусы под
прилавком. А бойцам за них шерсть растить на одном месте и нести яйца.
Солдаты заржали. Хуже жеребцов. Торн заерзал. Почему так по-жлобски
обошлись с ним, то есть с капитаном Ляминым? Почему так жрали того на
проработках? Ведь ничем особенным Торн не делился с Крюкоу.
Написал, что лучше живется-можется тем, у кого нет количества, а
значит и массы, пространства, времени, тем, кто не выискивает энергию, не
боится, что ему придет хана. Мол, есть такие потусторонние праотцы. Каждый
из них знает, какую себе постылую жизнь сделает, если обрастет земным
жирком и начнет заботиться, чтобы его никто не обижал. Поэтому им лучше
просто мечтать, экие они были молодцы, когда б захотели. И большая часть
вселенной-универсума заполнена голыми мечтами-вихрями этих праотцов. Но за
особо вредное мечтанье тамошнее начальство может праотца разжаловать и
заставить воплотиться в мире сем для отбытия срока наказания. Ниже расчеты
по определению удельного веса разных праотцов в мире ином.
Еще писарь говорил, что замполит отстоял Лямина. Мол, какой же он
шпион, наш Рома Лямин. Ведь только в нашем полку аэроклозеты налажены на
"пять". Все, небось, с удовольствием пользуются. А какие стишки про
"лю-лю-любовь" Роман пишет в областную газету! Капитан с замполитом потом
снизили уровень сознательности, приняли на грудь, и давай кататься на БТР
по тундре. Торн сам потом машину драил.
Полет продолжался. Котов никогда не унывал. Он просвещал. Плодится-де
всякая зловредная шушера, "волки", "макаки", "козлы", а среди них
экстрасенсы-ведьмаки. То есть, не вдруг плодятся, а это бывшие "зеленые",
хипаны и вегетарианцы всех мастей идейно доросли. Раньше они по природе
бегали с голой попой и других уговаривали побегать. А теперь им негде
питаться, и про лужайки с кустами никто даже мечтать не хочет. Тогда
привязались паразиты к нашему прогрессу, как глисты к прямой кишке.
Внушают отвращение к нашей могучей технике, особливо к сверхпроводящим
штукам-дрюкам. Где пройдет ведьмак, там шмяк и кряк. У мотора инфаркт, у
магнитной подушки нет магнитных перьев, даже упаковочная пленка начинает
харчить завернутые в нее продукты. Вот еще наглядный пример: наш передовой
отечественный робот, весь на сверхпроводимостях, примагнитился к
иностранной министерше. Мягко говоря, накинулся на бедную женщину и стал
искать у нее на теле разъем. Еле от той страны откупились. Чем такой, с
позволения сказать, робот отличается от рядового Нодия?
- Котов, Котов, - укоризненно произнес капитан.
- Ах, простите, я так страдаю, - оперным тенором взвыл Котов и
продолжил на подъеме практически без газеты. В противовес паскудам были
зачаты на родных рабоче-крестьянских полатях и откормились на родном сале
нормальные пацаны. Эти пацаны заматерели и стали качаться на электрических
снарядах, в соленоидах и ускорителях. Набрали мышечную массу, скорость
прохождения нервных импульсов, ум, честь и совесть. И вступили в Союз
Электрической Славы и Силы доктора Кирпиченка. Там они с помощью крепких
мускулов и нервов сеют разумное, доброе, вечное, вышибая дурно мыслящее
вещество из ведьмацких голов.
- Да что ты врешь, козел трескучий, - встрял Пилипенко. - Ведьмака
может только ученый с аппаратурой вычислить. А искрозадые по тупости мочат
тех, кто попадается, у кого рыло приметное.
- Нет, сударь мой, откладывать не надо: кто доблестен и храбр -
всегда готов. Правда, лучше вначале ученых бить, чтобы они со страху
ведьмаков помечали несмываемой краской, - предложил в порядке обмена
мнений Котов.
- Ты такой же, как и искрозадые, и у тебя вместо причинного места
электромагнит, - вскрыл причины и следствия Пилипенко. - Дамочек
притягивать, а не то удерут.
Винт врезался в смерзшийся воздух, чтобы вертолет не упал. Торну
кажется, кто-то зовет его. Он оглядывается по сторонам и замечает свою
ошибку. Ефрейтор Котов весь вечер надежно на арене, и не до Торна. Рядовой
смотрит тогда в иллюминатор и видит белую мглу. Торн ненадолго прикрывает
глаза, а когда открывает, то ширмы уже нет. Внутренности солдата упали и
слиплись. Еще бы, стоит башня до неба. Вокруг нее завивается лестница,
вернее, просто выступ. А по лестнице тащатся бритоголовые бурые мужики с
корзинами на холках. Торн для ясности изображения прижимается носом к
стеклу. А там все то же. Ему хочется сунуть за щеку "глушак", но последнюю
дозу он израсходовал вчера. Попросить пожевать в долг - и так задолжал,
зубами скоро будет расплачиваться. Хочет Дима разогнуться и не может, как
бы нагрузили его. И не сидит он уже, не смотрит на иллюминатор, не мечтает
о "глушаке", а вовсю трудится: карабкается куда-то ввысь. Подло хитрит
грязь под ногами. Слева стена, которая отталкивает скрюченные от усталости
пальцы. Второй рукой надо придерживать навалившуюся корзину. А справа то,
что не имеет дна и манит к себе. И где полет, куда делся вертолет? Может,
полет с вертолетом из-за него превратились в башню с мужиками. Да разве
так бывает? Но почему бы нет, праотец-то у них один. Не успел обрадоваться
Торн, что теория его подтверждается. Вышла сила из колен, из спины, из
каждой клеточки. Усталость выпила его без остатка. Оскальзывается нога.
Лишь царапает стену рука. Отваливается корзина, и Торн отпадает от башни,
вбираемый ласковой пустотой. Он расстается с усталостью, тяжестью, болью и
ни о чем не жалеет.
Лопасти перестали натужно бить по воздуху. Двигатель судорожно
пытался вздохнуть и умер. Пилот напрасно хотел оживить машину матом, но
она уже забилась, как безумная баба. Небо с размаху вбило крохотную
букашку в землю. Вертолет стал кучей мусора на изумленных глазах двух
остромордых зверьков с серебристой шкуркой.
2. ВЕЧЕР МЕМБРАНИСТА С ДЕВУШКОЙ
Она вышла из мигающей коробки магазина и огорчилась. Был велосипед,
да сплыл. Вместе с замком и цепью, которые должны обеспечивать его
верность хозяйке. Лет шестнадцать, а может, и двадцать шесть, если
недоела. Под носом поблескивает. Сочувствие вызывает.
- Тут у меня соболезнования, - сказал Торн, приблизившись.
- Вы из тех, кто подглядывает? - пискляво вызверилась она, - или вы
тут постарались... Я сейчас как завизжу, попробуй только.
- Верю. Это вы умеете, - на его лице проступила улыбка, какой не
бывает у плохих людей. - Дмитрий Федорович Торн. Кандидат наук без десяти
минут. А иногда без пяти.
- Наверное, по девкам диссер пишешь. На ученого-то не слишком похож,
больно афиша серая. Слушай, если не спер, так вали отсюда. Чего муру
лопочешь? Не до тебя ведь. Где-то тут друзья человека в кирзачах маячили.
Дайте мне их сюда! - затрясла она мизерным кулачком.
- От ученого муры не услышишь. Особенно когда он разденется по
древнегреческому обычаю и сядет на камень подумать о том, о сем. Вот,
например, мысль, поражающая новизной. Зачем ментам хлопотать, искать
бяку-бандита, они вас найдут, вы - ближе. И нехорошей сами станете, разве
им угодишь. Ведь власти - это страсти.
- Я же в гости собиралась, - промямлила она. - Такие планы...
- И правильно. В гости я вас отвезу и лотерейный билет подарю. Через
месяц заслуженно выигранный "форд-перун" будет стоять у вашего подъезда.
Постоит пару дней, потом и его сопрут. Опять никаких проблем. Ну,
цепляйтесь за меня.
Торн повернулся и походкой негритянского баскетболиста направился на
стоянку. Конечно, поглядывая задней микрокамерой на нее - подрыгалась на
месте, потом побежала следом. Леди в минус третьей степени, но все же
человечек. А ему полезно общаться. Преодолевать замкнутость узлов,
производить стыковку и тренировку каналов связи, чтобы не было коллапса
пси-мембраны. Чтобы не стать человекодырой. Врачи не зря советуют.
Торн, не оборачиваясь, нырнул в уютную раковину локомобила и
приглашающе взмахнул второй дверцей.
- Выиграли или сперли? - она ткнула пальчиком в капот. - Утюг-то
ничего.
- Среднее между. Заработал.
Она влезла и затерялась в кабине. Двери сложились, как крылья, плавно
и быстро. Машина мягко встала на магнитную подушку и набрала ход. Губы у
девицы вдруг раскатались.
- Едрить твою налево. Что же я себе наделала. Сейчас завезешь меня на
какую-нибудь помойку, пустишь мне подлеца и головушку завинтишь получше. А
граждане подумают, кукла сломанная валяется, и мусором забросают.
- Это было бы разумно, отправить парашу к параше, - начал плести
Торн. - Хоть я интересный мужчина, но интимная близость с вами неуместна.
Меня дома королевка ждет, раза в два выше, раза в три толще.
- У тебя аппаратура содействия дамам тоже в три раза больше?
Быстро распоясалась артистка. Такие на всю жизнь эмбрионами остаются.
- Я тебе в порядке непротивления половому созреванию разрешил дуреть,
но в меру, не на второй космической скорости.
Она приникла к бортику.
- Ай, мамань. Этот тип на меня уже рычит. Дяденька, выпусти меня
отсюда. Я больше не буду варенье из шкафа таскать.
Дмитрию Федоровичу стало тоскливо от ее страха. Он перебрался на
занудно-доброжелательный тон старого геморройника.
- Ага, варенье. Читай портвейн розовый. Не придавай себе такого
значения. Я бы и крысу подвез.
- А адрес-то чего не спросил? - недоверчиво спросила она.
- Все делаем, как джентльмены, степ бай степ. Вначале в центр
вырулим, где пирамиды. По окраинам-то квартирки старые, мелкие. Живет там
народ протекший из провинции, жмотистый, известное дело. Не до гулянок.
- Народ там страдает, - согласилась она, - от обжорства. А мне
действительно в центр. Парамонова, блок "А". Поздравляю с
сообразительностью. Только не помогай кому попало, а то станешь цыпленком
от истощения и попадешь в суп.
Локомобил въехал с третьего яруса радиальной магистрали на эстакаду
тридцатого этажа пирамидального дома по улице генерала Парамонова.
Взлетела дверца.
- Ну, шуруй, канареечка.
- Канареечку, кстати, Аней зовут, - глаза у нее уже заиграли. -
Слушай, Димон, мне же надо что-нибудь конкретное вспоминать, плача в
девичью подушку. Выдели еще двадцать минут, проводи барышню до хаты.
- Я понимаю, это тебе для весу. Тебя там кто-то не так держит. Ну, а
мне прок какой?
- Дмитрий Федорович, экое личико у тебя стало - тупое, жадное. Не ты
ли совсем недавно хотел быть статуей "Мыслителя". Тебе ж только зайти,
сказать: "Эх, ребята, скучно живете, хоть и проказники", приятно оскалить
череп, как ты умеешь, и выкатиться. А я через щель в окне твой утюг
покажу, чтоб удивлялись. Мной, конечно, за клейкие способности.
Пожилой жеваный алкаш в тельняшке, по повадкам хозяин квартиры,
представился вошедшим: "Я моряк, - и недвусмысленно ткнул пальцем, - а вы
гальюн для меня". Вскоре он, правда, покаялся: "Нет, это я сортир, и нет
мне прощенья". Сути он был адмиральской, потому что имел зал с колоннами,
где располагался зверинец. Молодые особи, бывшие люди, подпрыгивали,
вертелись, забивались в угол, обнюхивались, чесались, выли, рычали и
спаривались. У некоторых были длинные клыки и когти, у других шерсть, у
третьих хвосты, в общем, кто во что горазд. Гены активизировались и
оперировались без страха и упрека. У некоторых на заднице были зеркальные
поверхности, в которых они хотели отразить лица товарищей. Хавали они
всякую дрянь - от сырого мяса до жареных жуков.
- Где тут будущие папаньки твоих будущих детенышей? - осведомился
Торн.
- Я со скотиной не пасусь. Здесь, в основном, козлы и свиньи. Пара
макак. Мухи непременно, вон слизывают с пола. Как же без них. Волков,
конечно, ни одного. Бомжей сейчас гоняют по подвалам. Да и они больше
придуриваются. Только у вожаков на этом деле настоящий заскок. Им кажется,
что они совсем дикие, неприрученные. Вот такие могут и сшамать
зазевавшуюся студентку. Сядут в кружок, выговориться ей дадут, повоют, как
на Луну, но обязательно сожрут.
- Это серьезные мембранные нарушения, - сказал Торн, удивляясь ее
веселости, - их лечить надо.
- Я и говорю, заскок. Только вот искрозадые могилкой лечат.
Торн не мог назвать себя прямо, поэтому пошел в обход.
- А вон там совсем застывшие и заросшие. Лениво жуют и плюют на
ковер.
- Хозяева леса, лешики и бабки-ежки. Тоже придурки. "Хочешь, сделаю
бурю? - Бурю не хочу, давай конфету". Но медитируют на тему леса и болота,
эти поталантливее.
Какой-то тип стал обнюхивать ботинки Торна и был отогнан пугливым
пинком.
- Сюда бы пару профессоров по мембранистике, чтоб восхищались
слипанием пси-мембран и измеряли вектора напряженности.
- Пиндылы, - фыркнула Аня. - Плевала я на вашу науку, товарищ ученый,
даже если ты на ней бабки заколачиваешь. Даже если у тебя и твоих друзей
звезда во лбу горит. Это все Парамонов с Кирпиченком придумали, чтоб
лохматые мозги стричь...
- Что ты мелешь? - возмутился Торн и хотел было рассказать про
расползающиеся жирными кляксами пси-мембраны ведьмаков; про
окольцовывания, пробои и захваты мембран у невинных жертв биопольного
насилия; про то, как патологические мембраны увеличивают сопротивление в
электрических цепях и наводят токи Фуко. Уже начал, но и на свое запястье
глянул. Встроенный в часы индикатор биоволновой агрессии мигал изо всех
сил. Враг уже был рядом под стенами, ломился с тараном в ворота. Левая
квазирука потихоньку включила генератор холодных асмонов. Эти частицы были
его ищейками - они летали, распадаясь, вдоль векторов напряженности
атакующих мембран. Вихревой пучок асмонов соскочил с излучателя,
замаскированного под пуговицу. Обратно возвращались субасмоны с важными
сведениями. Анализатор выдавал веселые картинки. Правая квазирука
потихоньку легла на рукоятку до поры дремавшей плевалки.
Вихрь повертелся в центре зала над хозяином, выступающим в роли царя
зверей - судя по звучному иканию. Но вскоре унюхал более стоящее. То был
лешик, по происхождению, видимо, пэтэушник, с зеленоватыми патлами, с
корой, прилепленной к куртке, с надписью "дуб". Вихрь прорисовал контуры
его пси-мембраны. Луковица осевых меридианных каналов, радиальные
ответвления, очень длинные и вертлявые. Побеги змеились по залу,
накладывая кольца на немудреные головы зверья. Торн посмотрел на Аню,
побег вворачивался в ее лоб, значит, пси-мембрана уже пробита. "Ну все,
змей, конец твоей вредности приходит", - тихонько прорычал Торн и повел
скрытым под курткой дулом плевалки. И тут некстати начались в зверинце
танцы или, может, массовое обнюхивание. Клыкастые мальчики и когтистые
девочки подергивались и терлись в такт подозрительной музыке.
- Ты, между прочим, можешь чесать отсюда, - разрешила Аня.
Дурилка она, ничего не понимает. А ведьмак-то ее на зуб наколол, и,
кажется, уже внедрил психоцентр. Будь тут поменьше народу, вкатил бы девке
двойную дозу, и ее лакомое пси-хозяйство стало бы для ведьмака-гада хуже
яда.
- Потанцевать, что ли, уж больно музыка заводная, - процедил Торн.
- А ты не умеешь, разозлишься только, - предупредила девушка.
Торн встает, огибает несколько группок. Ему кажется, что в облике
помещения проступило нечто новое. Даже хочется спросить, не было ли здесь
ширмы. Торн - тертый калач, он решает идти не прямо, а в обход, по
периметру. Так надежнее, стена не запляшет.
Дмитрий Федорович ступает на один шаг к стене, ровно меж двух
столбов. Что-то бьет ему по лбу. Торн видит, как столбы, подрагивая,
плывут друг за другом, словно девицы красные, и снова останавливаются.
Один прямо напротив него, как будто так и было. Торн осторожно, чтоб не
ошибиться снова, обнимает колонну и начинает огибать ее.
- Чем он там со столбом занимается? - спрашивает кто-то из публики.
Торн выходит на верный курс. Ничего угрожающего поблизости нет. Не
побежит же на него шкаф, как носорог. Шкаф не бежит. Но диван изгибается и
прыгает ему в ноги. Дмитрий Федорович сбит вероломным подкатом и падает
бревном на ковер. Дужка очков, прежде чем дружественная, злобно впивается
в глазное яблоко. То жалобно хрустит.
- Это десантник-диверсант из подводных сил, тренируется, жлоб.
Что-то упрямо лезет через теменной шов. Ковер зарос диким тюльпаном,
васильками, куриной слепотой. Травинки приятно щекочут щеки и веки
прорастающей из ковра головы. Или это уже не голова, а бутон, который,
раскрываясь, пьет, ест и закусывает светом? Приятно, но чувство долга
где-то еще теплится. Торн пробует подняться, упирается в ковер, однако
руки тонут, как в желе, прорастают корнями.
- За борт засранца, пока он кому-нибудь хвост не оторвал. Смотри, как
загребает, - донесся далекий голос адмирала.
Торн растет вверх и вниз, в свет и тьму, в могилу и небо. Меж ними
течет ток. Где-то кольцо смыкается. Соединяются и разделяются вновь верх и
низ, свет и тьма, могила и небо, рождая опять ток. Торн вылетает из
могилы, впивается в небо тысячами ртов и валится обратно в тьму кромешную.
Дмитрий Федорович очнулся от звона. Звенел давно расшибленный лоб и
мусорный бак, который для страха хищно посмотрел на него, лязгнул
крышкой-челюстью и скрылся в стене.
- Чего это он? - дурным голосом спросил Торн.
- Проснись и пой, Дмитрий Федорович. Обычный бак на магнитной
подвеске. Еще и лифт не фурычит. Три этажа осталось, и мы на эстакаде.
Тогда ты победил. Остается узнать, кого.
"Ковер был с цветочным орнаментом, это точно... Я имел видение
энергетического рисунка, можно сказать, прототипа растений. Похожее было у
Шри Шивананды, но он всю жизнь занимался медитацией, как проклятый, ни
пил, ни жрал, стоял на одной ноге".
Неопознанный субъект настойчиво копошился у Торна под рукой.
- А ты-то кто? - решил выяснить он.
- Я - Аня, твой маленький дружок, несу тебя, как раненого командира.
- Там еще был дружок в коре, вечно грязный, даже волосня зеленая.
- Симпатичный такой, с надписью "дуб"? Это Деревянкин.
- Поганкин. Еще немного и мою голову спасти бы не удалось.
Итак, провал. Ведь его каналы были под контролем с самого появления
на вечеринке. Кто-то знал и готовился к встрече по мере сил. Или он
ослабел пси-мембраной, или Деревянкин с товарищами сильно окреп неизвестно
почему.
- У тебя, по-моему, воображение - первый класс, как у настоящего
шиза, - проницательно высказалась Аня.
- Что такое воображение? Это разрешающая способность психоцентра, -
сказал определением Торн. - Чем выше она на осевом канале, тем больше
охватывает узлов.
- Надеюсь, ты такие вещи только после припадка говоришь.
Двери локомобила взлетели вразнобой и задрожали, словно крылья
большой гордой птицы, хлебнувшей из бочонка с огненной водой.
- Аня, давай по-шустрому, прыгай сюда.
- С места или с разбега? - она не шевельнулась, уперлась кулачками в
бока. - Ты мне все испортил.
- Чего ж ты не сказала, чтоб мной и моим утюгом любовались?
- Тобой любовались, когда ты рыгал на ковре в позе тигра,
раздирающего добычу. Ладно уж, поскольку ты и меня опозорил, то увози, -
она юркнула следом за ним. - Кстати, о тебе успели шепнуть. Ты уже эдак,
совершенно случайно, попал к кое-кому на чашку чая и запечатлелся. Я
узнала, не обделался ли там кто. Оказывается, был такой несчастливец,
правда, не ты. Его "скорая" уволокла за ноги.
- Да спутали. У меня, увы, витрина не блещет оригинальностью.
- Значит, вы не рожей запомнились, друг мой.
Торн поворачивает с облегчением ключ, вот локомобил не подведет его,
верный аппарат - надежно прыгнули стрелки индикаторов на приборной доске.
Вдруг Дмитрий Федорович чувствует, что у него разогреваются пятки. Он
ничего не понимает, хочет не обращать внимания. Жмет на педальку, набирая
тягу. А пятки знай себе греются, и жара поднимается выше, тянется к
копчику. Машина набирает ход, а Торну уже терпеть невмочь. Ему кажется,
что он сам бежит все быстрее. И не бежать нельзя, хуже будет. Попробуй,
постой на раскаленном противне. Он убеждает себя, что это только мираж, но
не помогает. Торн по-звериному стягивает все мясное в себе и
отталкивается.
Машину развернуло и бросило на ограждение эстакады.
Торн неожиданно увидел небо через ветровое стекло, грязное, будто бы
замусоренное.
- Не хотите ли рассказать о загадках психики, о том, что вы мечтали
стать космонавтом? - спокойно произнесла Аня. - Дальше лететь будем или
как?
Торн глянул на экраны кругового обзора и зажмурился.
Опоры у машины не было. Может, и его уже нет в списках живущих и
получающих зарплату?
- Дмитрий Федорович, капец подкрался. А катапульта-то работает?
- Работает, - мучаясь от каждого звука, сказал Торн.
- Ну так жмите на кнопку, я уверена, вы справитесь, вы способный. -
Передние кресла с защитной балкой выплюнуло назад, на эстакаду.
Катапультированные испытали эффект расплющивания, даже Аня притихла.
Первым осознал свои члены и поднялся, встряхиваясь, Дмитрий Федорович.
Локомобил чуть-чуть застрял в ограждении, еще немного, и протиснулся
бы наружу, в атмосферу. Торн прекратил дышать, чтобы отвлечься.
"Пока ясно, что был жесткий контакт с вихреобразованиями. Какой-то
мембранный узел болезненно отреагировал. А другой узел, запускающий
телесные ощущения, вошел с первым в резонанс".
- В следующий раз матрас бери, - оперативно воскресла Аня.
- Пошли погуляем по лесенке. Снизу я позвоню в гараж своей конторы.
Приедет команда и приберется без лишних шумовых эффектов. Ты где живешь?
- Нигде.
- Значит, нам по дороге.
Пока ехали в электробусе, Торн вывел на микроэкраны карту. Просто
так, хотел посмаковать. Крестики, как убитые надежды, мигали там, где
ведьмаков встречали, но не пытались обработать. И надо же, ехали ровно
через такое смачное место - по улице Трудовой, где кабак, общепризнанная
язва. Торн воодушевился и захотел рассчитаться за все. Ведь любой
сотрудник Биоэнергетического проекта играет до конца, если партия
интересная. Обозвав злачное место музеем, ему удалось затащить туда Аню.
Как и ожидалось, рожи местных солистов были на уровне государственных
стандартов дефективности. Аня быстро присмирела и жалась к Торну.
- Какой же это музей?
- Обыкновенный. Смотри, коллекция на уровне. Какие богатые лица вошли
в нашу жизнь с черного входа. И ведь особых усилий товарищи экспонаты не
прилагали, никаких сложных операций, накачки в соленоидах, дополнительных
капиталовложений, и прочей туфты. Просто в размножении участвовали трое:
папа, мама и, особенно творчески, ведьмак - через узлы родительских
мембран... "Укус" примешь?
- Я не буду, не буду, - зашептала Аня. - Я тоже люблю экскурсии, но
такой срани никогда не видела. Тут инвалидом отдыха можно стать.
- Не инвалидом, а ударником, - Торн сгонял за фирменным блюдом. Когда
обернулся, то увидел непорядок. Крепко взбитая смесь активных генов в виде
гражданина совершенно незаурядной наружности двигалась по лавке к
окостеневшей Ане. Щеки цвета молодого лимона, нос - типа хоботок. Просится
на холст большого мастера, но биопольно неинтересен, обычная муташка.
Пришлось прервать лекцию гражданина о тонкостях любви в кустах и отправить
под лавку для проветривания.
- Продолжение будет? - справился бармен.
- Вторая серия еще снимается, - успокоил его Торн.
- Если ты этим хотел козырять, - шипела Аня, - то ты не прав. Меня
такие способности не интересуют. Науку он собирался олицетворять, рубанок.
За кого ты меня принимаешь?
- Ты особая и непохожая, - отрапортовал Торн. - А ты меня за кого?
Тут незаурядный гражданин снова встрял со своей точкой зрения.
Пришлось его лягнуть, чтобы он уполз.
- Я ведь хотел у него прощения просить, цветы на дом прислать, - стал
оправдываться ученый, - а ему лишь бы самовыражаться.
Индикатор тлел. Торн уже прощупывал публику. Нашел одного. Сладкая
моська и кудри черные до плеч. Асмоновый вихрь уплывал в него, как в
воронку. Типичный ведьмак эпохи упадка - человекодыра. Надо разыграть
ситуевину. Тем более, Анна по-комариному зудела:
- Я вижу, ты свой среди уродов, урод среди своих.
- Ну, допустим, тебе больше по душе те, которые слово "зверь"
почитают за комплимент. Ты девушка неприхотливая, и они тебя не смущают.
- Еще минуточку в твоей компании, и меня вытошнит. Я ухожу.
- Нет, это я сматываюсь, подняв воротник. Любимый никем. Ну, почему
меня обижают не за дело, я просто так, со скуки?
Дмитрий Федорович вышел тяжелым шагом, как бы страдая. И дверь ни за
что ударил, показал дурной тяжелый нрав. Зато был уверен, что она не
выскочит следом, боясь напороться на него.
Бессильное небо опадало вниз, но вместо земли встречало металлическую
чешую города. Капли дождя отскакивали в страхе от мерцающих стекол очков.
На микроэкранах шел фильм, который снимался тут же, за дверью кабака.
Камеру-глазок Торн успел прицепить профессиональным мановением руки к
Аниной курточке.
Ведьмак уже приземлился возле нее - здесь девочки не залеживаются.
Она порывается уйти, но тот начал ворковать, по-оперному протягивая руки.
"Я не такой, ты не такая, мы не такие...".
Но тут действие было безнадежно испорчено, будто оперу Верди стал
"дополнять" ансамбль песни и пляски. Через другой вход ввалились двое
искрозадых. Жилистые и длинные после растяжки долдоны. Торн дал
увеличение. Пальцы, что захваты, такими душить удобно - никакие
квазиконечности не нужны. И надо же, чугунки сразу стали задирать его
законную добычу - кудрявого. Они редко угадывают, а тут тонкость душевную
проявили.
Подхватили ведьмака под белы ручки и бросили в накат по столу. Тот,
дерьмо нестойкое, сразу и обрубился: уже кучкой на пол упал. Вот и Аню
стали вертеть. Зажали меж собой и танцуют втроем. Весело, действительно
находка, танец ламбада получился. Ну и все, Торну теперь здесь делать
нечего. Ссоры с членами Союза Электрической Славы и Силы запрещены "во
избежание...", несмотря на все идейные расхождения. Даже милиция с
чугунками не заедается. Самые большие люди в этих краях нежат чугунков,
подарочки им делают. У ментов десяток вездеходов, да и то половина в
вечном ремонте. А у искрозадых - сотня. Малые люди тоже доверяют чугункам,
ведь они свои, понятные. Не то, что сотрудники Биоэнергетического проекта.
Какая она, нормализация мембраны, в популярных формах не объяснишь. Так и
размножаются биопольные чудища за счет несознательных масс и электрических
болванов. От ненависти к СЭСС взмокла спина и пересохло во рту. Даже в
глазах потемнело. А потом показалось, что он плавает в яме, где гниют и
бродят бывшие овощи и фрукты. И выкарабкаться из параши нельзя. Только
ухватишься за край ямы, слабый на десяток вольт разряд валит тебя назад.
Торн очнулся от своего злобного клекота. "Я сам себя накручиваю, или
некий умелец меня погоняет?". Что-то уже рвалось, выверчивалось из него, и
надо было слушаться, иначе будет плохо, как берсеркеру, который во время
своего приступа ярости вдруг сядет пить чай.
Чугунки, наверное, не успели напрячься, хоть и всегда готовы. Первый
уже переплясал и подкреплялся у стойки. Торн боковым ударом по горлу
бросил его через стойку на бармена, который не успел нагнуться. И больше
этих двоих уже не видел. Однако, второй чугунок имел полсекунды на
размышление. Он схватил потянувшуюся к нему правую квазируку Дмитрия
Федоровича и тут же перекусил ее своим "клювом". После чего захотел
продолжить операцию на самом Торне. Тем более, условия имелись, после
генной стимуляции кисть "хирурга" стала вытянутой и острой. Он оторвался
от пола легко, как кузнечик, целя ногой по умной голове ученого. Торн
нырнул вперед, вроде плохого пловца, на брюхо. Великий электрический воин
вонзился в пол за его пятками. От сотрясения у чугунка, наверное,
сместились задние микрокамеры, и он на мгновение упустил оппонента из
виду. Дмитрий Федорович использовал мгновение с пользой, подтянул нижнюю
часть тела и резко выпрямил. Его подкованные каблуки ударили богатыря по
лодыжкам. Тот взвыл, заглушая боль, и повалился. А Торн как раз вскочил,
намереваясь еще раз поразить врага своим секретным оружием - каблуком. Но
рано пташечка запела... Растягивая рот в прорезиненной ухмылке, монстр уже
был на своих двоих. Человек, сплошь состоящий из отдельных недостатков, и
человек без недостатков, почти-машина. Их руки одновременно пошли к
кобуре, но рука почти-машины двигалась быстрее. Совсем несвоевременно
взгляд Торна, как пузырь из жевательной резинки, втянулся внутрь,
проскочил темный колодец и снова выскочил на свет.
На месте чугунка Торн видит мальчика, который бьет из рогатки мух на
заборе возле помойки. Мухи становятся пятнышками, и вот гибнет в мучениях
последняя. Не осталось ни одной. Мальчик бросает рогатку и плачет, потому
что ему некого больше ненавидеть, а может и любить.
Мальчик пророс в мужика. Чугунок замешкался в какой-то момент. Так
бывает, если задумаешься некстати и собьешь условный рефлекс. А игла
воткнулась поверх защитного жилета в его шею, и брызнула "храподелом".
Искрозадый на сегодня прекратил искрить. Дальше работало лекарство. Член
СЭСС уютно расположился на полу, с пальцем во рту, сладко посапывая.
Прямо, как дите.
"Есть повод. Только непонятно, для ликования или пускания чистой
слезы. Чугунок вдруг разобрался, что живет не так. То ли я надудел ему
дури в осевой канал, как форменный ведьмак. То ли мой психоцентр просто
осветил ему путь, и он сам все понял".
- Граждане, у кого имеется титька, немедленно дайте ее пострадавшему,
- схохмил Дмитрий Федорович. О странном спасительном видении он
предусмотрительно заставил себя больше не думать. Из-под стула вылезла Аня
и потащила его за рукав.
- Давай шлепать отсюда. Они все на опросной связи. У них титька и для
тебя найдется - чугунная, с шипами.
- Да погоди ты. В удаляющейся спине должно быть достоинство, - Торн
подобрал обломок квазируки, а там уж припустил. Аню удалось догнать только
через два квартала.
- Ну что, хотел сделать одно, а получилось другое? - отдышавшись,
поинтересовалась она.
- В какой-то степени "да", в каком-то смысле "нет", - уклончиво
ответил Торн.
- А чего ты ждал под дверью, почему вдруг впорхнул обратно? Ты -
легаш, Димон? Почему не делишься творческими планами? Или может,
извращенец ты, и тебя такие истории возбуждают - тогда извини.
- Я - ученый, говорил же.
- А я, значит, подопытное, - не унималась она.
Торн, наконец, разозлился.
- Ты - подопытное. Еще хуже, ты - обед, ты - гардероб. Но не для
меня. Даже не для чугунков, они - просто нечистая сила. А вот красавчик,
которого размазали по столу, ведь он доверился тебе, да?
- Конечно, доверился, - уверенно сказала Аня, - и даже плакал.
- Успел, значит. Он всем доверяется, всегда плачет. Потому, что у
него осевой канал сломан, генерация знаний нарушена. Зажмурься и представь
себе такую гусеницу, которая дырявит тебе мембрану, а ты даже и не
чувствуешь, потому что у нее ничего нет. Влезет она получше, обовьет твою
ось и тянет. Причем не чистую энергию, а только со смыслом, пси-структуры
- чтобы знать, как хавать, ходить, хитрить, в общем, как работать
организму. Но ему ненадолго хватит. А в итоге, была одна двуногая дрянь,
станет две. Ну, что, доступно я объяснил?
- Железная логика железной головы. Тебе-то какое дело? Пусть, если я
разрешаю. Может, мне ничего не нужно.
- Но ты даже не догадываешься, - возопил Торн.
- Когда у человека убыток или приварок, он всегда догадывается.
- Только наш институт умеет восстанавливать мембраны. Лечился бы он,
а ты бы носила ему свежие полевые цветы, свежих полевых мышей и жуков.
Если это в твоем вкусе...
- Вы, товарищ ученый, и все ваше фуфло не в моем вкусе. Советую
больше никому не объяснять, лучше многозначительно помалкивать. Не то
будут ржать мужики, бабы и лошади.
Когда он возразил, ее уже рядом не было.
3. ТРИ СТАДИИ
Утро выглядело неприятным во всех отношениях. С улицы сочился мутный
свет, пачкая комнату. Кто-то изнутри тупо долбил голову, будто хотел
вылупиться. Треп радио лез прямо с ногами в среднее ухо. Но Торн вспомнил
свои лучшие боевые деньки. Раскачался и бесстрашно, как парашютист, упал с
кровати. Но это не освежило.
В комнате, кроме него, ни людей, ни животных - а он чувствует на себе
щекочущие взгляды. Торн проверил, смотреть точно некому - а щекотно и
мурашки бегают. Как раз еще одно подтверждение чудинки: квартира
мало-помалу потянулась к нему. Все вроде бы остается на своих законных
местах: и двери, и шкаф, и стол, но одновременно и приближается, словно
хочет прильнуть. Торн срывает с магнитной подвески самурайский меч,
хватается за часы с индикатором ведьмацкой опасности. На этом фронте вроде
спокойно, что не очень утешает. Дмитрий Федорович благоразумно занимается
своими делами, но наступление, знай себе, продолжается. И Торн уже
понимает отчасти, что есть агрессоры или, может, благородные мстители со
своим наболевшим-накипевшим. Изнурены долгой и честной службой
автоматические двери, болезнь грызет мужественные радужные стены, а
вертящемуся шкафу очень одиноко. Они мычат от боли и тоски, как зверье,
попавшее к злому дрессировщику. Тому хочется сделать хороший цирк, а им -
просто исчезнуть. Свирепая власть не только понукает ими, но идет дальше в
каждую их частицу, заставляя и ее вкалывать. Они лезут с разных сторон,
они проникают сквозь границы Торна. Дмитрий Федорович уже не понимает, где
кончаются они и начинается он, не его ли самого, "царя природы",
дрессируют и погоняют. Торн бледнеет от ужасной догадки, что за все
придется держать ответ, и сбегает в ванную. Хочет взбодриться водичкой, а
из крана лезет мокрая ржавчина и располагается у него на языке.
Одновременно и кости принимаются гудеть, как водопроводные трубы.
Напоминая загнанного волками бычка, Торн ревет, воздев выпученные глаза к
потолку, а лампа хватает его коготками за зрачок и тут же перегорает,
плюнув искрами. Торн зажимает раненый глаз и спешит на кухню, полагая
вслед за своей бабушкой, что все неприятности, большие и малые - от разной
степени недоедания. Добравшись до холодильника, он застывает с открытым
ртом, пуская слюну. Цветок холодильника прилипает к коже и втягивается
вовнутрь, становится очередным органом тела, где хранится питание про
запас. Похрустывают, смерзаясь, кишки, Торн торопится, спотыкаясь и
подпрыгивая, к розовому кубу микроволновой печки. Одно лишь касание, и
побежали от нее жгучие и вертлявые многоножки.
"Может, повеситься сгоряча? Нет уж, врешь - не возьмешь. С другой
стороны, плохо быть одержимым бесами. Хотя эти бесы тоже по-своему
несчастные, чего я раньше не замечал, не до них было".
И тогда Торн нанес ответный удар по черепухе, нагло вторгнувшейся в
его жизнь. Ушел из дома, вскочил в электробус и поехал в институт. В
родном учреждении все должно было, конечно, устаканиться. Однако и в
общественном транспорте Дмитрию Федоровичу не дремалось и даже не сиделось
как следует. Пассажиры переглядывались, удивляясь его неотесанности, а
бедняге мнилось, что он по деревянной горке с занозами катится с ветерком
на собственной заднице. А когда Торн решительно пытался увильнуть в
сторону, электробус отозвался и сломался на перекрестке. Какой-то
электроциклист впилился в его борт от неожиданности. Рассыпавшиеся
пассажиры собрались и побежали догонять потерянное время. Циклиста
выковыряли из борта и запихнули в пневмопровод скорой помощи, раз - и в
больнице, два - и в морге. Торн же переминался на месте в глубокой
нерешительности.
Под мостовой в сверхпроводящей обмотке извиваются белые черви,
которые уже принимаются переползать ему на штанину. И на службу не тянет,
как прежде. Скорее отталкивает от службы. Потому что хоть институт и
остается за двумя поворотами, а дает о себе знать нехорошим образом.
Чудится Торну, будто там впереди бойня, виднеются похожие на монументы
мясорубки, и слышится горестное мычание тех, кому предстоит превратиться в
ровные палки колбасы. А когда уж Торну приходится придерживать кого-то,
пытающегося из мясорубки на волю выдраться, тогда и всякой нерешительности
конец.
"Эдак и целая страна в виде какого-нибудь зверя привидится. Так ведь
у знатных жителей древности уже случалось, но им-то было, кому
похвастать".
Торн вернулся домой, разрыл весь шкаф, добираясь до заначенной
когда-то коробки с ампулами люминола. Укололся впервые за десять лет; лег,
закутав голову теплым влажным полотенцем, и стал проваливаться в скользкий
колодец, похожий на кишку. Через пять минут все прошло, и можно было
начинать трудовой день как ни в чем не бывало.
С утра он решил никого не принимать. Лаборант отправлял посетителей
со словами: "Тише, профессор на грани великого открытия, не вспугнуть бы".
Рабочее место Дмитрия Федоровича находилось в бывшей кочегарке,
красивом зале, близком по стилю к пещере палеолита. Сходство усиливали
трубы и цистерны под сталактиты, сталагмиты и чучела динозавров. Здесь же
располагался комплекс очень дорогой аппаратуры - биогравиуловитель (БГУ) и
испытательный блок к нему. Еще в зале жили подопытные твари. Безымянно и
коллективно с неформальными лидерами - мухи дрозофилы. С именами цепные
псы - мохнатый, всепонимающий, как юрист, Лорд и гладкий глупый Кент.
Лаборант Воробьев, называвший себя животноводом, здесь тоже ошивался.
Иногда тут застревали его девушки, порой целой группой, старенькие и
новенькие. И много стояло всякой техники, символизируя достижения
человеческого гения. В основном, ожидая списания или потопа. Ее любовно
выкладывал Воробьев так, чтоб красиво получилось, вроде критского
Лабиринта. Распорядителем этого добра, вернее, ответственным за пожарную
безопасность, являлся младший научный сотрудник Дмитрий Торн. Здесь
находилось все, что было не особенно нужно в научной работе, включая
самого Торна. Даже БГУ. Его сделали после удара Центра по институту и его
директору, академику Веревкину. Понаехали другие академики, построились
"свиньей" и пошли в атаку. Тудыть-растудыть, гремел грозный строй, по
всему миру народы строят БГУ, засучив рукава. Ключ к тайнам бытия, так
Крюкоу сказал, положа руку на сердце. А мы ленимся, ковыряемся в навозе.
Эдак мы любые чудеса науки пропустим. Ну и отоварили мильоны. А потом,
несмотря на бойкие рапорта и зазывные фанфары, из БГУ ничего внятного
народам вытянуть не удалось. Он только много обещал и таинственно манил.
Тогда-то Веревкин и отомстил, сослал БГУ вкупе с Торном в мрачное
институтское подземелье.
Дмитрий Федорович, конечно, был при деле. Лузгал семечки, поглядывая
на пультовые экраны. Шелуха по-сельски прилипала к подбородку. То, что
творилось на экранах, напоминало творчество дурдомовцев. Похоже на
колесики, пузыри, ракушки. Называется это официально - биогравипучки.
Просто некие волновые возмущения с крайне неустойчивой каустикой в
некоторых средах вызывают вторичные излучения. Эти излучения усиливаются и
направляются на живой объект, да так, чтобы получить субъядерный резонанс.
Первичные возмущения крюкоувцы упорно обзывают вихреобразованиями и
прототипами. Пучки, судя по особенностям каустик, делились на кольцевики и
похожие на них, как старшие братья, столбовики, которые, однако, были
покрупнее и имели ось. Кольцевики держались стайно, группами. Иногда стая
как бы нападала на стаю, и драчка кончалась полным расщеплением колечек и
поглощением проигравшей стороны. Часто такие группы были свитой столбиков.
Те держались особняком друг от дружки, но и у них случались пикировки и
поединки гастрономического характера. Вообще, пучки хорошо ловились и были
очень шустренькие, лишь когда в БГУ загружали живое существо. Но как пучки
влияют на мутации мух и поведение собак, никто толком сказать не мог, да
уж и не собирался. Разве что крюкоувисты слабо уверяли научный люд, что
резонанс распространяется куда-то вверх по мембранной оси и там вызывает
любовь и смычку мембраны с прототипами.
Итак, Торн получал зарплату за так, а остальные сотрудники проекта
жили трудами. Веревкин кропотливо протягивал ниточки между техническими
авариями и строением мембран у обслуживающего персонала, мембранными
патологиями и размножением нетрудовых элементов в обществе. Веревкинцы
мерно жевали пси-мембраны с помощью потоков субъядерных частиц, рисовали
каналы, узлы, побеги и записывали, скрипя перьями, какая мембрана полезная
в государственном смысле, а какая вредная. Веревкинцы крепко намастачились
в определении вредных мембран по относительной длине побегов и отклонению
осевого канала от нормали. С самыми способными работниками академик
пытался понять, может ли мембрана изменить скачком состояние какой-либо
системы - "провернуть" кристалл состояний. А попросту говоря, способен ли
наш человек к колдовству. Как этим не заниматься, если факты - всегда
пожалуйста. Начинаются вдруг в системе потоки событий с самого квантового
уровня и превращают крошечную вероятность в грубую реальность взрыва,
например, или пожара. Однако, тут дальше измышлений о вероятностных
ветрах, которые ловятся вредными мембранами, дело у единомышленников не
шло.
Лаборант Андрей оснастил ухо стаканом и приложил к стене, за которой
функционировала сауна для начальства.
Смешанный контингент мух и собак был еще не кормлен, не поен, но
Воробьева это мало трогало.
- Хочешь, не хочешь, а придется подслушивать... Не стойте в стороне,
товарищ Торн, про вас, между прочим, говорят. Сам Веревкин гудит. Мол,
Торн недолеченный. Поэтому он вслед за алкоголиком Крюкоу ищет в пучках
какой-то смысл. Эти два анимиста поклоняются пучкам...
