страница №1
Александр Гейман. Чудо-моргушник в Некитае (отрывки из романа)
© Copyright Александр Гейман, 1998
Email: geiman@psu.ru
Date: 15 Aug 1998
Примечание от АВТОРА: данная вещь на текущее число (20.08.98)
находится в работе и будет набрана к 1999 г. Ниже дан отрывок
из рабочего варианта, а "Крах трансазиатской экспедиции" и
"Два письма" - вставные новеллы, входящие в основную линию.
Александр Гейман. Чудо-моргушник в Некитае
.................................................................
...Аббат Крюшон и граф Артуа добрались до Некитая и ожидают
приема у императора...
.................................................................
...В этот миг одна из многих дверей открылась, и за-за двери
показалась чья-то физиономия. Прищурившись, она оглядела их и
спросила:
- Мужики, здесь лысого никто не спрашивал?
- Не знаю,- охотно отвечал аббат,- мы только что прибыли.
- А! Вы те двое новых иностранцев, что сюда шпионить
приехали? - осведомилась физиономия.
Граф побагровел и поднялся с дивана.
- Мы посланники его величества короля Франции, и я никому
не позволю унижать честь моей страны в моем лице! - произнес
он резкую отповедь.
Физиономия скривилась и отвечала:
- Только не уверяй меня, будто вы приехали, чтобы у
болонки второй фрейлины пальчиком поковырять - я все равно не
поверю.
- Что?!. - побледнев, спросил граф звенящим голосом. -
Что ты сказал, наглец?!. А ну, повтори!
Аббат тоже поднялся с места и принялся уговаривать:
- Успокойтесь, граф! Разве вы не видите - этот клоун
нарочно старается вывести вас из себя. А вы не поддавайтесь, и
все тут!
Физиономия в ответ на это прищурилась и принялась
усиленно нюхать воздух.
- Фу, какой вонючий! - загадочно произнесла она и закрыла
дверь.
Сразу вслед за тем открылась другая дверь, и вышедший
некитайский вельможа возгласил:
- Его величество император Некитая просит вас войти,
господа!
Они вошли, и граф остолбенел: за столом на золоченом
троне восседал тот самый некитаец, которого аббат обозвал
клоуном! Кстати, стало видно, что он почти совершенно лыс.
- Не стойте столбом, граф,- прошептал на ухо графу Артуа
аббат, - это неприлично. Кланяйтесь, кланяйтесь!..
Они выполнили необходимые фигуры приветствия, и
император мановением кисти усадил их на один из диванов
напротив себя. Граф почувствовал что у него невесть отчего
задергалась левая икра. Это не укрылось от взора венценосного
хозяина и очень даже ему понравилось. Он встал с места,
довольно потер руками и, выйдя из-за стола, присел на его
край.
- Что, граф, поджилки затряслись? - торжествующе произнес
владыка. - Это правильно - императоров надо бояться. Трепетать
перед императором! Чтоб зубы стучали, чтоб колени ходуном! А не
трясешься со страху - в колодец тебя или башку отрубить да
кинуть в помойку. Раньше разве так было? Куда! Вон, дедушка
мой покойный - тот с народом не чикался. Бывало встанет
вечерком в кустах, дождется, как народ с киношки повалит,
подкрадется сзади к кому-нибудь да ка-ак рявкнет под ухо:
мужик, проснись! ты серешь!! - так тот так и повалится наземь
да ногами задергает и трясется весь, как припадочный. Так уж
народ как с вечернего-то сеанса идти уже заранее весь
трясется. А все почему? Страх был перед императором! Уважение
было. А сейчас что? Отольешь ему в кружку, говоришь: пей! Он:
не буду! - Ему: пей, полезно! А он, стервец, выльет на землю
да стоит ухмыляется - все ему нипочем. Во как распустились! А
я так считаю: чем с ними круче, тем лучше. Слово поперек царю
сказал - башку долой! Косо посмотрел на царя - опять башку к
хренам! Подумал что не то - в петлю, мерзавца! Вот тогда будут
бояться. Да вообще всех к хренам прирезать надо!
- 25 -
Граф и аббат переглянулись. Император заметил их
недоумение и подумал: "Круто, круто беру. Народ с Запада, не
поймут. Балованые - к демократии привыкли... таким все свободу
подавай. Проще надо, проще". Широко улыбнувшись, император
сделал свойское лицо и заговорщицки произнес:
- Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись:
я в рот беру!
На самом деле он хотел сказать:
- Мужики, вы не думайте, что я такой тиран - я скоро
демократию заведу.
Но почему-то вместо этого он сказал:
- Мужики, вы не думайте - со мной можно покороче сойтись:
я в рот беру!
А все дело было в том, что у многих некитайцев, включая и
монархов, была одна болезнь: они часто хотели сказать одно, а
говорили совсем другое. Вот и император собирался сказать про
демократию, а сказал про "в рот беру".
Видя, что граф и аббат в замешательстве переглядываются,
император решил поправить свою оплошность. Он хотел сказать:
- Это я в том смысле, что бутылочку могу запросто
распить.
Но вместо этого он сказал:
- Да вы не гадайте, мужики, это не здесь, не во дворце,
конечно - я для таких дел квартирку в городе снимаю.
"Да что же я такое несу сегодня?" - в ужасе подумал
император. Он густо побагровел - даже вся лысина стала
пунцовой, но решил уж держаться своего до конца - будто все
так и положено.
- Что, небось адресок хотите? - спросил властитель
Некитая. - Так и быть, могу продиктовать.
- Да, если не трудно,- любезно откликнулся аббат и достал
откуда-то карандаш и бумагу.
- Пиши, аббат,- скомандовал император,- дом Гу Жуя на
углу Главной улицы и Набережной, второй этаж, направо.
Постучать четыре раза.
- Четыре раза,- повторил аббат, записывая.
- Аббат,- грозно прошептал на ухо Крюшону взбешенный
граф,- зачем вы записываете этот адрес?
А император меж тем словно окаменел - он сидел с таким
лицом, будто у него в животе застрял кусок только что
съеденного собственного уха. Императору и впрямь стало дурно
- он только теперь сообразил, что за глупость сморозил. Боясь,
как бы не вышло чего похуже и не тратя времени на объяснения,
император поднялся и, пройдя мимо графа и аббата, вышел в
двери, которыми они вошли.
- Какой милый человек,- ласково произнес аббат, провожая
взглядом императора.
- Аббат, извольте объясниться,- решительно потребовал
граф. - Как вы посмели записать этот адрес?
- Так, на всякий случай,- кротко ответил аббат, глядя в
глаза графа ясным взором праведника.
- Вы понимаете, в каком свете выставили себя и нас обоих?
- грозно вопрошал граф. Он бы вне себя и не знал - то ли
придушить аббата прямо сию секунду, то ли... Внезапно его
раздумия прервали громкие голоса, доносящиеся откуда-то
близко через стенку. Как оказалось, возмущен был не один
только граф:
- Ты зачем им адрес дал, а? Нет, ты скажи, образина,
- 26 -
зачем ты адрес дал? - допытывался визгливый женский голос,
выдавая известное состояние женской души, за которым следует
цепляние в волосы или битье тарелок.
- А тебе-то что? Хочу, вот и дал,- пробубнил в ответ
кто-то голосом, весьма схожим с императорским.
- Да дурак ты дурак! - вскипела невидимая собеседница
императора. - Ты думаешь от твоего хотения толк будет? Ага,
так тебе и дадут почмокать, раскатал губоньку! Он придет в
своем балахоне да будет тебе показывать то пальчик, то кончик,
пока совсем с ума не сведет. И до того тебя дразнить будет,
что ты и в секту его запишешься!
- Ну и запишусь, что за беда! - угрюмо пробубнил
император (если это был император).
- Что за беда! - взвизгнул женский голос. - Ну, дурачина
же, ну идиот же ты лысый! Думаешь, ты этим своего добьешься?
Да он тебя месяц таскать на ту квартирку будет, всю голову
вскружит, а как только ты в его секту подашься, он сразу и
скажет: нет, голубок, извини, я со всей душой бы рад, да
только по нашей вере такого не полагается! - ну, и с чем ты
останешься после этого, дурак?!.
Новый голос горячо поддержал собеседницу императора:
- Ваше величество! Я изумлен прозорливостью вашей
супруги... Даю слово чести - императрица в точности обрисовала
повадку этих подлых иезуитов - они именно так все и делают.
Приходится только поражаться, как эта великая женщина в один
миг сумела раскусить то, на что государям Европы понадобилось
добрых двести лет! Все короли от Норвегии до Испании до сих
пор от них стонут,- император Барбаросса даже утопился из-за
этого - скажи, Фридрих!
Император что-то неразборчиво пробурчал в ответ, а граф
так и позеленел - хуже позора просто невозможно было
вообразить.
- Вы видите теперь, аббат, что вы наделали? - гневно
вопросил он.
В этот миг послышался какой-то шум, двери распахнулись и
в комнату вломился какой-то субъект европейского вида с
типичным надменно-тупым прусским лицом и с моноклем в глазу.
Он оглядел сынов Франции с гримасой выскомерного омерзения и
вдруг подскочил к аббату и вырвал у него из руки бумажку с
адресом. Порвав ее на мелкие клочки, надменный пруссак швырнул
клочки в лицо аббату.
- Ха! ха! ха! - проговорил наглец в лицо аббату и
повернулся, чтобы уйти.
- Ничего страшного, граф,- незлобиво произнес аббат,
улыбаясь в спину нежданного гостя улыбкой христианского
всепрощения,- ничего, я прекрасно помню адрес и без бумажки!
Граф не знал, что ему и делать. С одной стороны, его так
и подмывало призвать наглеца-тевтона к ответу - какое право
тот имел рвать записку его спутника? Но с другой стороны,
заступаться за аббата в таком деле... просто черт знает что!
И налившись от злости, граф оставался на месте, ненавидя и
проклиная все на свете: подлеца-аббата, грубияна-пруссака,
маразматика-императора, каналью-возчика и всех, всех, всех,
включая обожаемого короля Луи, этого паршивца - вот ведь
сволочь, куда спровадил несчастного графа Артуа! У него в
голове зароились кровожадные мысли - вернуться во Францию да
устроить хорошую революцию: на гильотину гада! - Вот ведь до
чего может дойти человек даже самого редкого благородства в
черную минуту уныния и душевной слабости!
- 27 -
Меж тем время шло, а они с аббатом продолжали оставаться
в пустой комнате в полном одиночестве. Минуло полчаса, а их
так никто и не побеспокоил, и наконец, беспокоиться начали они
сами.
- Ваше сиятельство,- заговорил аббат, - вам не кажется,
что пора бы уже кому-нибудь и заглянуть к нам? Его величество
уже добрые полчаса как соблаговолил нас покинуть.
Графу не хотелось даже видеть аббата, а не то что
общаться с ним. Но другого собеседника под рукой не было, а
они, как-никак, находились в одинаковом положении, и притом,
весьма щекотливом. Он преодолел свою досаду и сухо спросил:
- Что же вы предлагаете, аббат?
- В нашем распоряжении есть несколько способов действия.
Мы можем,- начал перечислять аббат,- сидеть тут, дожидаясь,
пока о нас не вспомнят. Это во-первых.
- А если не вспомнят?
- Тогда мы сможем сделать нечто, что неминуемо привлечет
их внимание. Это во-вторых.
- Что же именно?
- А давайте кричать: пожар! пожар! - предложил аббат. -
Все равно кто-нибудь услышит. Это в-третьих.
- Мне все больше кажется,- холодно возразил граф,- что вы
нарочно назло мне несете разные несусветные глупости, чтобы
изводить меня. Так вот, имейте в виду - у вас ничего не
выйдет. Кишка тонка.
Аббат возвел очи горе, призывая небо в свидетели, что он
терпит безвинно.
- Если вас не устраивают мои советы, зачем вы их все
время спрашиваете? - кротко заметил он. - А что же вы сами
предлагате, в таком случае?
- Тут у дверей стоял часовой,- отвечал граф. - Возможно,
он вызовет кого-нибудь.
Но часового у двери уже не стояло.
- Странно... Ну что ж, пойдем искать кого-нибудь! -
решительно заявил граф.
Они блуждали по коридору минут пятнадцать, заходя то в
одну, то в другую дверь, и нигде не было ни души. Вдруг граф
почувствовал, что кто-то дергает его за руку. Это был
мальчик-негритенок лет десяти.
- Дяденька, а вы вправду французский граф? - спросил он.
Граф Артуа снисходительно улыбнулся.
- Да, правда. Скажи-ка, малыш, как нам пройти...
- Дяденька, а вы к моей маме в постель полезете? -
перебил любопытный мальчуган.
Граф рассердился:
- Экий ты негодный мальчишка! Вот я сейчас надеру тебе
уши!
Но мальчик ловко увернулся и спрятался за спину аббату.
Он скорчил рожу и сказал:
- Дяденька, а когда вы по водосточной трубе карабкаться
будете, то не лезьте голым задом кверху, а то подумают, что
это лысый лезет!
- Аббат! - призвал граф. - А ну, хватайте этого мерзкого
сопляка!
Аббат повернулся спиной к графу, растопырил руки, как бы
желая охватить большой шар и, размахивая ими, стал топтаться
на месте. Вдруг он пронзительно закричал:
- Пожар!.. Пожар!!. Насилуют!...
- 28 -
В один миг с разных сторон послышался топот множества ног
и из нескольких дверей враз выскочили люди с ведрами воды.
Первым делом они окатили аббата из ведра, и кто-то спросил:
- Что горит? Где?!.
Аббат, отфыркиваясь, отвечал:
- О, господа, успокойтесь - ничего страшного. Просто граф
пожаловался, что сгорает от жажды.
Тут же пара ведер воды обрушилась на графа.
- Стоп, стоп, стоп! - распорядился один из прибежавших. -
Не надо больше поливать графа Артуа. Вы, кажется, хотели
утолить жажду? - обратился вельможа к графу.
- Да, и перекусить бы не помешало! - тотчас отвечал за
него аббат.
- О,- удивился вельможа. - Так в чем же дело? Все вас
давно ждут в парадной зале к ужину. Пойдемте, пойдемте,
господа!
Любезный придворный провел их в парадную залу, где, как
это бывало и при французском дворе, толклось множество народа.
Вдоль стен стояли накрытые столы, но за них еще никто не
уселся. Поодаль, на подиуме у одной из стен, сидел на троне
император, а рядом, на троне чуть меньше, царственно восседала
императрица. Император заметил вошедших и хлопнул в ладоши. В
наступившей тишине он торжественно возгласил:
- Мужики! Тут к нам новенькие приехали из Франции, граф
Артуа и аббат Крюшон, да вы их знаете - вон они, мокренькие.
Прошу любить и жаловать.
Императрица сделала любезный кивок и помахала издали
веером - графу показалось, что она подмигнула ему. "Хороший
знак",- подумал он и взбодрился духом.
- Кстати, господа, по особой просьбе иностранных послов в
честь наших гостей будут поданы блюда из французской кухни! -
объявил император.
Все захлопали в ладоши.
- Странно,- сказал граф аббату Крюшону,- сомневаюсь,
чтобы тут могли знать французскую кухню!
- Чего же не знать,- отвечал один из придворных, стоявший
поблизости. - Вы, французы, лягушатники, кто вас не знает!
- На подобное прозвище можно и обидеться,- заметил граф,-
но я уверен, что вы это сказали без дурного умысла.
- Да? - язвительно переспросил некитаец. - Только не
уверяйте меня, будто это вы вчера пытались перехрюкать свинью
под окном премьер-министра - я все равно не поверю.
- О чем толкует этот недоумок? - громко спросил граф
аббата. - Может, так в Некитае принято напрашиваться на
поединок?
Аббат примирительно отвечал:
- Не теряйте самообладания, граф, это же язычники, откуда
им знать христианские понятия!
Некитаец скривился, понюхал воздух и произнес странную
фразу:
- Да уж, граф, вас на хлеб не намажешь!
- Вот именно,- гордо отвечал граф. - Не на такого напали,
и чем раньше это все поймут, тем лучше!
В ответ на это некитаец стал делать губой и руками
какие-то странные жесты, явно направшиваясь на ссору. Вокруг
них стал собираться кружок.
- Что это с графом? - послышалось за спиной у графа
Артуа.
- 29 -
- Да вишь, плохо облили - все еще не остыл парень,-
отвечал кто-то.
- Так яйца ему надо оборвать - глядишь, и успокоится,-
произнес еще кто-то.
Граф вскипел. Он резко обернулся, желая разглядеть
негодяя. К счастью, в этот самый миг пригласили к столу и все
дружно кинулись занимать места. Графа и аббата подхватило
волной и выплеснуло к столу рядом с двумя дамами не первой
молодости. Оглядевшись, граф заметил наискосок от себя у
противоположной стены европейца с моноклем - того самого, что
порвал бумажку с адресом.
- Прошу прощения,- осведомился граф Артуа у своей дамы,-
вы случайно не знаете, кто тот человек с моноклем?
Дама игриво хихикнула и уперлась в ногу графа коленкой.
- Это барон фон Пфлюген-Пфланцен, прусский посланник,-
разъяснила она, наклоняясь пониже и показывая свое декольте.
Рядом с прусским посланник сидел еще один человек
европейской внешности - с мясистым красным лицом, с рыжеватыми
бакенбардами и бесцветными водянистыми глазами.
- А! - сказал граф. - Понимаю... А кто вон тот, с
бакенбардами?
- Это британский посланник, сэр Тапкин,- отвечала дама. -
Кстати, меня зовут Зузу.
- Значит, мы имеем дело с англо-германским альянсом,-
сказал сам себе граф, а вслух принялся извиняться.- О, прошу
прощения за оплошность, признаться, я не решился
поинтересоваться прямо. Кстати, позвольте представиться:
наследный граф Артуа из гасконской ветви.
- Да уж знаю,- вновь хихкнула дама.
В этот момент к столу, где находились граф и аббат,
подошли двое слуг, каждый с огромным подносом, на котором
виднелась гора чего-то зеленого, а третий слуга - очевидно,
кравчий - громогласно объявил:
- Внимание! Специально для наших дорогих французских
гостей - национальное французское блюдо. От императора!..
- слуга сделал торжественную паузу. - Лягушачья икра,
господа!.. Приятного аппетита.
Слуги поставили перед графом и аббатом по огромному
подносу с лягушачьей икрой, а весь зал дружно зааплодировал.
При этом, графу показалось, что Пфлюген злорадно ощерил рот,
а Тапкин довольно потирает руки. Граф и аббат с вытянувшимися
лицами переглянулись между собой, и тут графа Артуа осенило.
- Я знаю,- прошептал он аббату,- это подлость
Пфлюген-Пфланцена!
Но граф не собирался сдаваться так просто. Он поднялся с
места и объявил в парадном тоне:
- Выражаю нашу общую признательность его величеству за
внимание к скромным птуешественникам из Франции. Однако в знак
нашего доброго отношения, а также не желая себе положения
исключительности... мы с аббатом единодушно решили - послать
оба подноса с лягушачьей икрой нашим, так сказать, соседям по
Европе. Барон фон Пфлюген-Пфланцен и лорд Тапкин - примите от
нас эту икру!
Зал разразился рукоплесканиями.
- Как благородно! - восхищенно произнесла Зузу. - Вот
она, французская косточка!
Но Пфлюген и Тапкин тоже были не лыком шиты. В ответ на
речь графа поднялся британский посланник и произнес:
- 30 -
- Господа! От всего сердца спешу поблагодарить наших, как
вы выразились, граф, соседей по Европе. Право - мы с бароном
сердечно тронуты.
- Э! - сказал себе граф Артуа. - Где-то я слышал этот
голос... А не ты ли, голубчик, лажал иезуитов в глазах
императора всего час назад?
Меж тем, Тапкин продолжал:
- Но мы, увы, не можем принять этот щедрый дар.
Во-первых, мы не вправе лишить дружественных французов
привычной для них пищи. Во-вторых, эта икра - дар императора,
а от того, что дарит монарх, отказываться не пристало. И
в-третьих, мы с бароном, как это и заведено при некитайском
дворе, получаем от его величества свою традиционную
национальную пищу. Я, в частности,- ростбиф и пудинг с
изюмом,- сэр Тапкин поднял вверх на палочке немалой величины
ростбиф, аппетитно сочащийся соусом и благоухающий даже
издали, а затем торжественно вознес в обеих руках опять-таки
немалый горшок с пудингом. - А барон...
- А я получаю,- горделиво заявил барон Пфлюген,- тушеную
капусту с сосисками и говяжий студень,- и он показал тарелку с
горой сосисок и капустой - у графа и аббата так и заурчало в
животе от вида сосисок и ростбифа.
- Так что,- заключил Тапкин,- мы вынуждены отказаться от
великодушного дара наших европейских друзей-французов! Ешьте,
господа, свою икру сами!
Зал снова зааплодировал.
- Тоже очень велкодушно,- растроганно промолвила Зузу. -
Ах, вы, европейцы такие воспитанные!
А граф меж тем едва не потерял сознание при виде кушаний,
назначенных пруссаку и британцу. Он горячо возненавидел обоих
и благородно решил отомстить обоим. Однако его друг еще не
сказал своего слова и не собирался отступать так просто. Аббат
поднялся с места и заявил:
- Вот граф сказал, будто мы хотим поделиться лягушачьей
икрой только с европейцами, а мы со всеми хотим поделиться.
Нам, как христианам, подобает скромность. Ваше величество! -
спасибо за адресок, то есть,- поправился аббат,- я хочу
сказать, за подарок. Но мы не хотим ничем выделяться - пусть
эту икру разделят между всеми гостями в этом зале, а мы будем
есть то же, что и остальные. Долой эти привилегии - и да
здравствует простота и скромность!
Вновь раздались аплодисменты, однако императрица горячо
возразила:
- Нет, нет! Вы так устали с дороги, дорогой аббат, и вы,
граф! Мы не должны мучать вас непривычной пищей,- правда,
дорогой? - обратилась она к супругу.
- Да пускай едят свою икру, чего там,- великодушно
согласился император. - Ешьте, мужики, сколько влезет, не
стесняйтесь! Я уже распорядился - вас теперь каждый день будут
так кормить. Так что кушайте на здоровье!
- Приятного аппетита! - хором произнес весь зал, а
Пфлюген и Тапкин мерзко заухмылялись.
Граф посмотрел на икру и ему стало тошно. Он сидел со
слезами на глазах и молча страдал. Есть хотелось невыносимо,
но лягушачью икру он есть не мог. А меж тем вокруг так все и
чавкало, так и хрустело разными вкусными сочными кусочками.
"Еще немного - и я сойду с ума",- подумал граф.
Однако отчаиваться не в обычаях храбрых гасконцев. Граф и
- 31 -
теперь нашел выход. Он сделал вид, будто ухаживает за своей
дамой, и стал накладывать ей в тарелку разные лакомства.
Изображая таким образом галантное ухаживание и перемежая свои
усилия всякими любезностями и шуточками, граф ухитрялся
незаметно угоститься то одним, то другим, то третьим. Краем
глаза он заметил, что аббат последовал его примеру и,
рассказывая своей даме житие святого Варсонофия, изображал в
лицах, как того искушали бесы в пустыне во время его поста.
- А лукавый и сует под нос святому Варсонофию кусок
ветчины - вот такой,- увлеченно излагал аббат. - А Варсонофий,
как он есть святой подвижник, отказывается. Тогда бес ам! -
этот кусок - вот так! - видите? да и ням его - ням! ням! - и
весь съел... Кстати, давайте я вам порежу ваш окорок...
- О,- улыбнулась дама, - Как вы, французы, любезны!
- Да уж, мы такие,- отвечал аббат и, складывая окорок на
тарелку даме, ловко сбросил себе в рукав два завидных куска.
Не отставал и граф. Но вслед за одной бедой навалилась
другая - графу Артуа внезапно заложило нос. Проклятые сопли
так и подступали, не давая дышать, и уже начали капать на
стол. Но граф не потерялся и тут - он сделал вид, будто уронил
на пол свою вилку. Нагнувшись пониже, чтоб никто его не видел,
граф - чтобы сделать приятное Зузу и отвести подозрения
относительно истинной причины своего нырка под стол - пожал ей
коленки. Довольная Зузу нежно захихикала, а граф стал срочно
сморкаться в рукав - его платок, как назло, куда-то
запропастился. Он быстренько вытер рукав о сиденье соседки -
разумеется, с тыльной нижней стороны - и выбрался наружу. Он
продолжал любезничать с Зузу, вновь и вновь, по мере
надобности, наклоняясь под стол и мазая о ее сиденье - с
нижней стороны - новую порцию соплей. Так он повторял свою
проделку несколько раз, а Зузу, в ответ на ухаживания графа,
сама то и дело склонялась к его плечу, шаловливо щебеча всякие
пустяки. Таким образом, граф отважно выпутался из всех
передряг, что послала ему судьба, однако злодейка готовила ему
новые испытания - каковы они, будет видно из дальнейшего
рассказа.
Послышался чей-то крик:
- Нет, вы послушайте! Вы только послушайте, что пишет
этот негодник!
Взоры всех обратились в сторону императора - крик исходил
от какого-то очкастого мужчины, невесть когда появившегося у
трона с листком бумаги в руке. Другой рукой он тащил уже
знакомого графу чернокожего мальчишку.
- Это учитель словесности, наставник нашего принца,-
разъяснила Зузу, отвечая на вопрос графа.
- Как! - потрясенно воскликнул граф. - Вот этот
негритенок - сын императора, наследник престола?!.
- Ну да, разве вы сами не видите? Он же весь в отца,-
ласково улыбнулась Зузу.
- Вот так так! А я-то назвал его сопляком и хотел драть
за ухо! - сказал граф сам себе. - Хорошо, что аббат мне
помешал.
Меж тем словесник продолжал на весь зал:
- Ваше величество! Я велел написать этому сорванцу
сочинение "За что я люблю папу" - и что же?
- А что такое? - спросила государыня, сойдя с трона и
нежно обнимая свое дитя.
- А вы прочитайте! - потребовал словесник и сунул
императору листок.
Император начал было читать, но словесник снова
потребовал:
- Нет, вы вслух читайте, чтоб все слышали!
Император начал было читать:
- За что... что я не... - побагровел и сказал: - Что-то я
не разбираю почерка.
- Дайте сюда, я сам прочитаю,- словесник забрал бумагу из
руки императора и громко зачитал:
- За что я не люблю папу.
Сочинение.
ЗА ЧТО Я НЕ Папа давно всем обрыд. Я очень не люблю
ЛЮБЛЮ ПАПУ его. По-моему, он козел. Один раз я налил
ему в ночной горшок апельсинового сока.
Так этот додик стал бегать и всем
доказывать, что достиг просветления. Да только никто не стал
пробовать. Он совсем додик - придет, че-то хнычет, хнычет... К
тому же, он мне не папа. Мой папа - конюх Ахмед. Мама сама
сказала. Да все и так знают. Говорят, скоро придет какой-то
мокрушник и влепит папе богатырский чудо-моргушник.
Поскорей бы это случилось.
Словесник закончил зачитку сочинения. В мертвой тишине
было слышно, как шуршит кровь в капиллярах венценосного лба -
император то наливался багровым цветом, как пион, то белел,
как Гималайские вершины. Наконец, окрас его лица принял
какой-то полосатый вид и на этом установился. Все ждали, что
будет дальше, но император молчал. Кто-то из придворных робко
произнес что-то о мальчишеских шалостях, другой неуверенно
бормотнул о вреде для детского здоровья ранней мастурбации, и
тут император заговорил.
- Эта молодежь... - с глубокомысленным видом произнес он.
- Она всегда ищет романтики... Но проходит время юношеских
порывов и... - император мелко закивал головой, что должно
было изображать мудрую снисходительность,- и жизнь берет свое.
Мы все были романтиками, а теперь вон... - и государь снова
мудро закивал,- жрать-то охота, небось!
Зал облегченно перевел дыхание.
- Да, да! - послышался отовсюду хор восклицаний. - До
чего точно сказано! У мальчишек - у них всегда в голове
романтика.
Аббат Крюшон поднялся и громко сказал:
- Вот тут говорят, что принцу пора расстаться с юношеским
романтизмом, да и адресок, дескать, забыть надо,- хотя никто
не говорил ничего подобного,- а я говорю, что в его возрасте
подобная возвышенность ума чрезвычайна похвальна! - да и
адрес мы помним без всякой бумажки!..
Император одобрительно посмотрел на Крюшона и милостиво
кивнул ему. Посыпались новые восклицания.
- Аббат совершенно прав! У мальчика романтический склад
души, это замечательно!
- Конечно, конечно, сразу видать будущего поэта!
С места поднялся один из придворных и сказал:
- Ваше величество! Но если у наследника такая
романтическая душа и к тому же - незаурядные литературные
способности, почему бы с ним не позаниматься кому-либо из
наших мэтров?
- Да, да! Например, Ли Фаню! - тотчас отозвался зал.
Император несколько нахмурился - он был в размолвке с Ли
Фанем. Императрица же немедленно ухватилась за эти слова:
- У мальчика литературный талант, а из-за твоего
Тарзана,- накинулась она на супруга,- наш лучший писатель Ли
Фань удален от двора (хотя Ли Фань сидел в это время за одним
из столов). - А кто же будет заниматься с ребенком?
Тут встал из-за стола редактор одной из двух местных
газет Ван Вэй:
- Ваше величество! Мы тут посоветовались и единогласно
решили... У нас тут есть избранный кружок любителей изящного -
"Золотой аргонавт". Мы туда, конечно, только самых лучших
стихотворцев берем, но у принца такой талант, что и
обсуждать-то нечего... В общем, мы его записали в почетные
члены с присвоением звания "золотой аргонавт". Так что пусть
приходит, мы его вырастим во всемирного поэта!
"Золотой аргонавт" гордо оглядывался по сторонам, корча
рожи всем сразу.
- Ну, вот видишь, обошлись и без Ли Фаня! - засмеялся
император.
Зал дружно поддержал, вежливо похихикивая.
- А я, ваше величество, из своего детства могу похожий
случай рассказать! Можно? - заговорил один из некитайцев, и
граф узнал в нем того, кто предлагал оборвать ему яйца.
- Кто это? - спросил граф Зузу.
- Это Гу Жуй, у них соперничество с Ли Фанем,- охотно
объяснила Зузу.
- Значит, был я, помню, сопляком-подростком, лет
тринадцать, что ли... Ну, ясно, тоже своего старика за козла
держал - ума-то не было, романтика одна в башке. Ну, значит,
была у нас одна служаночка без пробы, сикушка на год меня
моложе. Я уж ее и там тискал, и тут, - ну, кое-как сговорил
придти вечерком в сарай. Хожу гоголем целый день, на старика
как на додика посматриваю - ну, еще бы, первая любовь. А
старый хрен-то подслушал, как мы сговаривались, я вечером-то
на конюшню пошел, захожу - а старик-то мой телку уже завалил
да шоркает, только шерсть летит. Повернул ко мне голову и
смеется: что, куренок, думал отца обскакать? будешь знать - не
лезь поперед батьки в пекло! Да уж так неделю ее и валял, пока
не натешился,- ну, потом и мне кое-чего досталось... Так что
романтика романтикой, а против отца-то кишка тонка!
Все посмеялись над незадачливым Гу Жуем, и история с
сочинением как будто уже совершенно загладилась. Произнесли
тост за новоиспеченного "золотого аргонавта", и тут вдруг
встал Ли Фань и громко произнес:
- Гу Жуй, ты потаскушка!
- Почему это? - обиделся Гу Жуй.
- Да потому что твой отец помер, когда тебе и трех лет не
было, я точно знаю! Ты нарочно все выдумал, чтобы
подольститься, да еще отца своего измарал, подлец!
Возникла неловкость. Гу Жуй покраснел и стал неуклюже
оправдываться:
- Ну, насвистел маленько, а что такого? Я же не для себя
- для государя нашего старался. Приятно, думаешь, когда твой
сын такую парашу под нос навалит, да еще при всех! Вон
император - как пеобанный сидит. Ну, думаю, срочно надо
какую-нибудь ересь покруче запулить... Что тут особенного?
Император побагровел. Он с неудовольствием заметил Гу
Жую:
- Да, Гу Жуй, тебя на хлеб не намажешь!
- Почему, ваше величество? - испугался Гу Жуй.
- А кто же бутерброд с таким говном будет есть! -
отвечал император и злорадно засмеялся.
Императрица тоже была недовольна. Она досадливо
наморщилась и выговорила Гу Жую:
- Фу, Гу Жуй, какой ты неграциозный! Поучился бы манерам
хоть у наших французских гостей!
- А что я? - продолжал неловко оправдываться Гу Жуй. -
Манеры как манеры. Вон граф - я видел, он сопли на сиденье
мажет.
Граф Артуа побледнел:
- Извольте взять свои слова назад, сударь! Вы - низкий
клеветник! - гневно закричал он, выскакивая из-за стола.
- Ничего не клеветник,- стоял на своем Гу Жуй. -
Переверни-ка стул, небось, сразу все убедятся. Ну, что,
боишься проверки?
- Или вы принесете мне извинения, Гу Жуй,- торжественно
заявил граф,- или мы будем драться на шпагах!
- Ну вот еще! Это из-за соплей драться? - обиженно
спросил Гу Жуй.
- Стул! Граф, ты стул-то переверни сперва! - дружно
закричали по залу.
К графу подошло несколько некитайцев:
- Граф, вы не разрешите осмотреть ваш стул?
- Пожалуйста,- холодно отвечал граф, торжествуя про себя
- он-то знал, что ничем не рискует.
Его стул подняли и перевернули сиденьем вверх. Граф
обомлел: вся обивка снизу была вымазана свежими соплями!!! Но
ведь он же ее не касался!..
- Это не мои сопли! - завопил граф. - Кто посмел их
намазать на мой стул?!.
Его взгляд встретился с робким взглядом Зузу.
- Я думала, по-французски так принято ухаживать... -
виновато пролепетала дама и покраснела - оказывается, она
заметила любезность графа и решила ответить ему тем же.
Стул меж тем поставили на место, и граф рухнул на
злосчастное сиденье. Он уже был не в силах что-то доказывать.
Челюсть его отвисла, дыхание перехватило - граф был едва ли не
при смерти. Подлец Пфлюген брезгливо скривил рот и, пользуясь
моноклем как лорнетом, стал разглядывать графа, как если бы
глядел в лупу на какое-нибудь гнусное насекомое. Краснорожий
Тапкин в тон ему изображал гадливость, зажимая рукой рот, как
будто сдерживая приступ рвоты. Но у графа даже не было духу
возмутиться их жестами - он был полностью потерян.
- Ах, ваше сиятельство, как вы неосторожно,- укоризненно
попенял ему аббат. - Сморкались бы уж лучше в карман!
Действительно, всяк согласится, что граф поступил
опрометчиво, допустив проверку осморканного сиденья. Но ведь
он-то мазал сопли на соседний стул, а проверить-то хотели то
сиденье, которое занимал он сам! Он же полагал, что этот стул
послужит безупречным свидетельством в его пользу! Так что не
надо осуждать графа строго за его промах - с кем не бывало:
думаешь одно, а выходит другое.
Граф сидел, ничего не воспринимая вокруг, и пришел в себя
только из-за голосов позади него:
- Ты смотри, как икру наворачивает! Все-таки свое, родное
- его ничем не заменишь!
- Ну, национальное блюдо есть национальное блюдо, да дело
- 35 -
здесь не в этом,- возразил другой голос. - Я верно слышал, от
икры потенция раз в десять сильнее - вот он и лопает за обе
щеки.
- Так ты думаешь, он уж затевает к нашей государыне
подкатиться? - спросил первый голос.
- Факт! - подтвердил второй. - Он еще только в залу
вошел, а я уж вижу: он к государыне в постель задумал.
- Эх, как жрет-то все-таки - залюбуешься! - восхитился
первый. - Даже не солит!
"О чем это они?" - с удивлением подумал граф и только
теперь заметил, что он вовсю уплетает лягушачью икру -
огромное блюдо перед ним было уже наполовину пусто, а граф как
раз остановил руку с полной горстью икры у самого своего рта.
Минутой позже он ощутил мертвую тишину, царящую в зале, а еще
через миг осознал и причину ее: оказывается, все вокруг
прекратили свои занятия и во все глаза таращились на графа -
как он пожирает свое блюдо.
- Кушайте, кушайте, граф, что же вы перестали! - любезно
попросила государыня и ласково улыбнулась. - Мы все
любовались, глядя на ваш аппетит!
- Я вас щиплю, щиплю! - прошипел аббат Крюшон. - Вы
чавкали на весь зал, прошу прощения, как свинья над корытом!
Не понимаю, как вы можете есть эту гадость?
Графа едва не вывернуло прямо при всех, но, к счастью, в
этот самый миг император объявил:
- Теперь, когда последний из гостей наелся, самое время и
малость встряхнуться. Танцы, господа!
Все повскакали со своих мест, и множество пар закружилось
по полу в танцах, не слишком похожих на французские - они были
неизмеримо изящней по рисунку и по грациозности танцующих.
Граф и аббат, однако, не вошли в число танцующих - аббат как
лицо духовное, а граф был слишком подавлен. Он мрачно слонялся
из стороны в сторону в каком-то обалделом состоянии - не то
лунатик наяву, не то... хрен знает кто. Но не то аббат - он
был в самом приподнятом настроении и, расхаживая по залу, уже
выбирал, с кого бы ему начать обращение в первоапостольскую
католическую веру. Он заговаривал то с одним, то с другим,
знакомился, раскланивался, любезничал с дамами - в общем, не
терял времени даром. Однако аббат не подозревал, что каждое
его движение внимательно наблюдает пара настороженных глаз.
Глаза эти принадлежали императорскому палачу. Человек он
был весьма достойный и почтенный, однако у палача была одна
черта - он во всех и каждом подозревал конкурентов. Ему
почему-то казалось, что все как один стремятся занять его
место, что они постоянно только о том и помышляют и строят
всякие козни с этой целью. Особенно ревниво он относился к
вновь прибывшим, а что до аббата Крюшона, то его палач
возненавидел с первого взгляда. Ему сразу стало совершенно
ясно: этот иезуит прибыл в Некитай исключительно с целью
оттеснить его от должности и самому стать императорским
палачом. Соответственно этому подозрению палач воспринимал и
все действия Крюшона с момента его появления во дворце: аббат
улыбался и заговаривал с каким-нибудь сановником - палач кожей
чувствовал, что аббат склоняет вельможу подговорить императора
в пользу аббата, аббат смотрел в сторону трона - само собой,
думал палач, французский колдун пытается мысленно уговорить
императора отрешить от должности палача - ну, и все в таком
роде.
- 36 -
В это время аббат присмотрел себе кандидата в первые
прихожане - одну из дам, увядающую, полную и с томными
глазами, что, по опыту аббата, выдавало натуру, склонную к
религиозности. Он заговорил с ней:
- Дочь моя, ты ведь давно мечтаешь услышать наставления
об истинной христианской вере, правда?
Палач не слышал этих слов, но по постному выражению на
лице аббата мгновенно распознал: аббат выпрашивает себе его
должность! Он не мог долее выносить этого. Палач подскочил к
аббату с самым решительным видом и крикнул тому в лицо:
- Да хватит уже, аббат, прекратите это! Когда же вы
наконец поймете - император не поставит вас на фелляцию!
Аббат не знал, что такое фелляция, и не понял слов
палача, однако моментально сообразил, что необходимо
немедленно дать отпор наглому язычнику. Он вытащил заветную
заточку, принял надлежащую позу и кротко процедил сквозь зубы:
- Вот вы говорите, что император не поставит меня на
фелляцию, а император поставит меня на фелляцию!
И аббат победоносно посмотрел прямо в глаза своему
противнику. Окружающие их придворные тотчас разделились на две
партии. Большинство приняло сторону палача и накинулось на
аббата:
- До чего довести человека! А ведь и пяти минут не
беседуют!
- Аббат, вам же сказали! Вас же не поставят на
фелляцию, зачем вы изводите нашего палача?
Однако у аббата нашлись и союзники. Так, Гу Жуй, несмотря
на свою давешнюю размолвку с одним из французов, по
достоинству оценил прямоту и полемический задор аббата. Он
восхитился:
- Нет, вы только посмотрите! Только-только приехал в
Некитай, а уже довел до белого каления нашего палача! Нет,
господа, это просто талант - остается только шляпу снять!
- Что это там происходит? - полюбопытствовал император,
заметив с высоты трона эту полемику.
- Аббат с палачом ведут диспут о вере,- доложили
властителю.
- Теологический диспут с палачом? - поразился император.
- Но зачем же аббату тратить свой жар проповедника на палача!
Отведите, немедленно отведите аббата к нашим подвижникам -
вот с кем он сможет потолковать всласть.
К аббату подошли двое придворных и предложили:
- Святой аббат, император спрашивает - не хотели бы вы
изложить свое учение в более подобающей обстановке? Наши
богословы жаждут вашего выступления!
- Как христианский миссионер могу ли я уклониться от
религиозной дискуссии? - отвечал аббат. - Конечно, я всегда
готов исполнить свой долг - наставить в истинной вере.
Аббата повели куда-то прочь из залы, потом спустились в
какое-то подземелье, потом вошли в какую-то странную комнату,
перед входом в которую качалось какое-то подобие белой ладони
размером в рост человека из неизвестного белого материала,
похожего на слоновую кость. Аббат проскочил под ладонью и
проник в эту комнату, и вдруг - послышался резкий сухой треск,
будто рвалось полотно, и - аббат неожиданно очутился в некоем
подземелье или пещере. Впрочем, она была довольно
вместительной - в пещере находилось человек пятнадцать или
больше. С изумлением аббат узнал в одном из них графа Артуа,
только тот был почему-то совершенно обнажен и лежал на полу,
задумчиво подперевшись рукой. Впрочем, раздет был не только
граф - на половине этих пещерных жителей не было никакой
одежды. Человека три увлеченно толковали меж собой.
- Да нет же,- горячо доказывал кто-то лысый в очках,- вы
не понимаете! Все дело в том, что 4собственно логический, или
формально-логический, или просто логический момент в
предметной сущности слова необходимо тщательнейшим образом
отличать как от эйдетического момента, так и от разных
диалектических моментов эйдоса, например, от
энергийно-символического, и уж подавно от тех моментов слова,
которые относятся не к предметной сущности слова, а к его
абсолютно меональным оформлениям, например, к аноэтической
энергеме, рождающей из себя психическое!5
- Это дискутабельно! - мгновенно возразил другой язычник
в набедренной повязке. - Васубандху совершенно иначе трактует
проблему едино-множествености пуруш!
- Э, господа,- отвечал на это третий спорщик,- да вы же
оба эпигогику забывате. Эпигогику вам, батенька, надо
подтянуть, эпигогику!
- Граф! - воскликнул меж тем удивленный аббат. - Как вы
сюда попали? Вот не думал, что вас может привлекать
религиозный диспут... Но зачем вы разделись?
Граф Артуа молча кивнул головой, давая знать, что узнал
аббата, но не отвечал. Остальные, перестав дискутировать,
принялись рассматривать аббата.
- Простите, господа, а где я нахожусь? - задал вопрос
аббат.
- Среди просветленных, дорогой,- отвечал кто-то смуглый и
крючконосый. - В самой, слушай, Шангри-Ла!
- А! Это место, где скрываются отпетые язычники, дабы
пакостить добрым христианам? - припомнил аббат. - Что ж, я с
радостью приобщу вас к истине христианского учения.
- А в чем заключается эта истина? - последовал вопрос.
Аббат окрыл рот, чтобы ответить, и вдруг с изумлением и
ужасом ощутил в своей голове полное зияние - он не помнил ни
строчки из Писания! Хуже того, вообще все догматы святой веры,
как по мановению волшебной палочки, в один миг покинули его
ум,- аббат даже не мог вспомнить, кто такой Саваоф и чем он
замечателен. И это еще было не единственной неприятностью:
аббат вдруг почувстовал, что забыл посетить до начала
дискуссии кое-какое помещение, дабы избавиться от излишков
жидкости, и теперь этот избыток подавал властные позывы. Но
если злые язычники, наведшие на аббата свое помрачение,
ожидали, что избранник ордена иезуитов откажется от дискуссии,
то они жестоко просчитались. Аббат Крюшон не собирался
сдаваться так просто. Ничем не выдавая своего замешательства
перед этими еретиками, аббат бойко отвечал:
- Нет ничего проще святой истины. Перво-наперво, надо
исполнять все заповеди, во-вторых, жертвовать на Божью
церковь, в-третьих, почитать священника твоего, ну и, терпеть,
потому что Господь терпел и нам велел!
Просветленные Шангри-Ла переглянулись.
- Хм-хм,- произнес один из них. - А вот хотелось бы
знать, какова наипервейшая заповедь?
- Ну, если по порядку, то первейшая обязанность каждого
христианина - это двести девяносто раз переписать своей рукой
Письмо Счастья,- отвечал аббат ни на миг не задумываясь. -
Во-вторых - собственно, это даже во-первых,- нельзя громко
пускать ветры, находясь в обществе - это очень неприлично.
В-третьих, надо стричь ногти и любезно говорить с дамами.
Четвертое...
- Все, все, достаточно,- прервал его один из отшельников.
- А вот хотелось бы еще знать - как надлежит почитать
священника твоего?
- О,- охотно делился сокровенной истиной аббат,- в этом
нет ничего сложного. Нужно всячески ублажать его, вот и все.
Например, если ты встретил священника где-нибудь на улице, то
надо скорее подойти и предложить ему взаймы деньги, а потом не
требовать их назад. Далее, надо как можно чаще звать
священника в дом пообедать и готовить самые сытные и вкусные
блюда. Потом, подобает почаще водить к нему на исповедь свою
жену, а если дочка вошла в пору, то и ее,- и надлежит их
оставлять на исповеди на часок-другой, а самому вставать на
часы у дверей и следить, чтобы никто не помешал. Тогда жене и
дочери уж не вздумается гулять с кем-нибудь, яко блудливой
козе. Потом, надо узнавать, нет ли у батюшки каких-нибудь
святых занятий,- например, он любит нюхать табак или пить
кофе,- ну и, надлежит оказывать ему всяческую помощь в этих
молитвенных трудах, покупать месячный запас лучших сортов
табаку и кофе. В общем, священника надо почитать всеми
доступными способами. Как видите,- закончил аббат Крюшон,- в
христианском учении нет ничего непонятного.
- Понятно,- протянул кто-то.
- Ах, Фубрик, как он излагает! - восхищенно сказал
другой. - Заслушаться можно.
- Ну что, язычники, будете креститься? - спросил аббат.
Не отвечая на его вопрос один из просветленных окинул
взглядом свою шайку и спросил:
- Ну, мужики, что скажете? Вот ты, Зара?
- А что,- задумчиво протянул тот, кого назвали Зарой,-
чем это хуже "Популярной Библии в картинках"...
- Да и письмо счастья у нас давно никто не писал,-
поддержал другой язычник. - Чего там, пущай проповедует!
- Но сначала надо испытать его на Страшном Суде,- сказал
Зара. - Как думаешь, Готама?
- Согласен,- кивнул Готама.
- А ты, Сен-Пьер? Фома?.. Жомка?.. Киви-Кави?.. Ходжа?..
- Согласен... согласен - понеслось по помещению.
- Итак, аббат,- заговорил старший, по видимости,
просветленный. - Мы обращаемся вам вот с какой просьбой. Вы
ведь верите в загробное воздаяние?
- А как же,- подтвердил аббат,- все помрем и к чертям
пойдем.
- Ну вот, мы и хотим просить вас взять на себя роль судии
- разобрать дела усопших и воздать им, что причитается.
- Нет ничего проще,- отвечал аббат. - Где тут усопшие?
В один миг очертания подземелья расплылись и как бы
отодвинулись куда-то далеко, хотя непонятным образом все
присутствующие в пещере продолжали оставаться где-то рядом. А
перед аббатом возникли души - впрочем, выглядели они вполне
телесно. Это были те, чью загробную долю надлежало определить
на суде, а также обвинители и свидетели и все прочие, кому
полагается быть в подобных случаях.
- Говорите, усопшие! - повелел ангел смерти с пылающим
мечом в деснице.
Вперед выступил большой пестрый кот и
человеческим языком произнес:
КОТ И СОБАКА - М-мя-я-у! А что хочет услышать
НА СТРАШНОМ достопочтенный суд?
СУДЕ - Свидетель, расскажите про этих людей,
про своих хозяев,- показал мечом ангел.
- Как они с вами обращались?
Кот горько заплакал. Всхлипывая, он начал горестную
повесть о невообразимых издевательствах и мучениях:
- Это волосы дыбом, как со мной обращались. Подумать
только - назло кормили красной рыбой, сметаной и мясом, чтоб я
растолстел и страдал от одышки! Уж не хочу - нет, несут на
руках и у чашки посадят - давай, мол, ешь, мы нарочно устриц
тебе купили! На улицу пойдут - и того хуже... Бывало,
заберешься на дерево, сидишь на верхушке, мяукаешь со страху,
так они еще полезут и снимут, чтоб дальше мучать! А то сядут и
шерсть расчесывают и бороду чешут, пока совсем не обессилею...
Кот зарыдал не в силах дальше продолжать рассказ о
перенесенных страданиях. Публика в зале гневно роптала и
ахала, сопереживая несчастному животному:
- Казнить таких! Бедный котик... Изверги!
- Господин судья! - обратился ангел. - Тут у нас еще одно
похожее дело. Не соблаговолите ли заслушать и его, а уж потом
вынести приговор по обоим делам сразу?
- Зовите следующих грешников,- распорядился аббат,- ему,
впрочем, уже было ясно, какой вердикт нужно вынести.
- Свидетель собака! - громким голосом повелел грозный
ангел. - Что вы можете сказать об этих усопших, твоих
хозяевах?
- Г-гав! - вымахнула вперед кудлатая, тощая как скелет
собака. Она принялась вилять хвостом и прыгать на
свежеприбывшие души, стремясь лизнуть их в лицо.
- Отвечайте же, собака! - потребовал ангел.
- Ой, такие хорошие люди, такие хорошие! - начала
рассказывать кудлатая собака. - Добрые: целых два раза в
неделю, а иногда и чаще плескали в чашку помои, вот как хорошо
кормили! А ласковые какие - никогда не было, чтоб долго били -
так, огреют палкой разок-другой в шутку да и повалятся спать
тут же у конуры. А как играли со мной всегда, как баловали!..
- Как именно, свидетель? Отвечайте!
- Возьмут да в шутку сигарку горящим концом в нос ткнут,
а потом сами же смеются,- ласково повествовала собака, не
переставая махать хвостом. - Родненькие мои!.. Как в раю у них
жила, чистые анделы!..
Зал плакал от умиления.
- Вот ведь не все такие изуверы, как те,- вздохнула
какая-то сердобольая женщина, утираясь платком.
- Господин судья! - обратился ангел. - Вы всесторонне
ознакомились с показаниями. Каким будет ваше решение по обоим
делам?
- Удивляюсь, что вы спрашиваете,- отвечал аббат. -
Кажется, все и так проще пареной репы. Разумеется, каждому
надо воздать по заслугам.
- Итак, ваш приговор в отношении кота? - вопросил ангел.
- Ну, коль скоро он так страдал,- рассудил аббат,- а ведь
сказано: страждущие будут утешены,- то после этих адских мук
ему надлежит заслуженное блаженство. Пускай он проживет новую
жизнь у добрых хозяев - вот тех самых, что так славно
заботились о кудлатке.
- 40 -
- М-я-я-а-у! - заверещал кот, вытаращив глаза.
- Тихо! - грозно приказал ангел, и кот заткнулся.
- А какое наказание вы назначите этим изуверам, его
хозяевам?
- Само собой, им должно воздать око за око - то есть теми
же муками, которыми они язвили несчастное животное. Пускай,-
приговорил аббат,- кот станет их хозяином и воздаст им сполна
всем тем, что получал от них.
- А значит,- уточнил ангел,- коту присудить и собачью
жизнь, и эту?
- Вот именно.
- А каков ваш вердикт в отношении добрых хозяев и их
собаки?
- Собачка, само собой, должна отплатить добром за добро,-
отвечал аббат Крюшон,- а то есть, приговаривается содержать
каждого из хозяев всю их жизнь в условиях такого же
блаженства, в каком и они ее держали.
- Ну, а чем вознаградить добрых хозяев?
- А хозяева, раз они такие веселые люди,- вынес решение
аббат,- пусть ложатся, сняв штаны, в лужу задом кверху,
вставляют себе в известный проход запаленную сигарку и кричат:
ту-ту! мы плывем на "Титанике"! - а сигарка пускай себе
сгорает до конца, и пусть вокруг летают херувимы и нежно
играют на арфах!
Зал поднялся в единодушном порыве и рукоплесканиями
встретил историческое решение мудрого судьи. Однако всего
через миг все пропало. Аббат не успел насладиться заслуженными
почестями, как уже вновь оказался в прежней пещере.
- А что, мужики, годится,- произнес тот, кого назвали
Фубрик. - Я бы только еще присудил собаке жизнь кота прожить -
надо же ей и эту сторону медали узнать. А в остальном -
полностью согласен.
- Молодцом, аббат! - одобрили и другие язычники.
- Ну, аббат,- заговорил старший из просветленных,- со
Страшным Судом вы справились, тут ничего не скажешь. Раз так,
отдаем вам в приход Некитай - проповедуйте, пока не надоест,
все равно хуже не будет. А на память о нашей встрече вот вам
подарок.
Он протянул аббату какой-то большой бумажны...
