История английской литературы. Том II. Выпуск первый
страница №3
... иего министрами, автор открыто угрожает ему участью Карла I и Людовика XVI.
Политические сатиры Пиндара - лишь один из наиболее ярких образцов
английской массовой политической поэзии, развивающейся в эту пору, и до сих
пор еще достаточно не изученной.
Английское правительство развернуло яростную борьбу с "якобинским
влиянием". Оно начало с погромов. Подкупленные погромщики демонстративно
сожгли изображение Томаса Пэйна, разгромили книжную лавку основателя и
секретаря "Лондонского корреспондентского общества" Томаса Гарди, убили его
жену, разрушили ценнейшую лабораторию Пристли. Вслед за тем начались
судебные процессы против деятелей "прогрессивного меньшинства" по обвинению
их в государственной измене.
Первым был процесс Пэйна, которому вменяли в вину резкие
антиправительственные выпады в "Правах человека".
Самого Пэйна уже не было в Англии. Он прислал на имя судьи письмо, в
котором говорил, что более важные обязанности депутата Конвента не оставляют
ему досуга для защиты. Поскольку же главного обвиняемого нет, процесс
ведется не против него, а против прав английского народа.
Сенсацией процесса был не обвинительный приговор отсутствующему Пэйну,
а блестящая речь защитника, Томаса Эрскина, который, ссылаясь на Мильтона,
Локка, Юма и раннего Берка, выступавшего в защиту американских колоний,
обосновывал право Пэйна критиковать правительство. Толпа сторонников Пэйна
ожидала Эрскина при выходе из суда, выпрягла лошадей из его кареты и с
восторженными криками привезла его домой. Затем последовал первый процесс
"Лондонского корреспондентского общества" (1794), по которому были
привлечены Томас Гарди, Горн Тук, Телуол, Голькрофт и др.
Немедленно после процесса "Корреспондентское общество" провело
несколько массовых митингов. Митинг на Копенгагенских полях, на котором
выступил Телуол, собрал 150 тысяч человек. Карикатура Гильрея на эту тему
подчеркивает демократический состав участников митинга. Через три дня после
этого толпа остановила карету короля и камнями разбила в ней стекла.
В 1797 г., когда политическая обстановка в стране обострилась из-за
восстаний во флоте, весь комитет "Лондонского корреспондентского общества"
был арестован и движение разгромлено.
Чтобы добить литературным оружием тех, кто уцелел от полицейской
расправы, английская реакция организовала в 1797 г. охранительный журнал
"Антиякобинец" (The Anti-Jacobin Review), который специализировался на
пасквилях против писателей "прогрессивного меньшинства" - Пэйна, Годвина и
других.
2
Крупнейшим писателем и публицистом "прогрессивного меньшинства" был
Вильям Годвин - один из виднейших представителей демократического движения
конца XVIII века в Англии.
Годвин (William Godwin, 1756-1836) родился в строго кальвинистской
семье священника. Художественная литература, за исключением "Пути паломника"
Беньяна, была изгнана из его детского чтения. Сам Годвин тоже стал
священником. Впрочем, в своих проповедях он утверждал, что не только земной
король, а и сам бог "не имеет права быть тираном".
Знакомство с французскими философами (в первую очередь с Гольбахом)
сыграло большую роль в формировании мировоззрения Годвина. Впоследствии он
писал: "До 1782 года я верил в доктрину Кальвина... "Система природы",
прочитанная в начале этого года, изменила мое мнение и сделала меня
деистом". В 1783 г., сложив с себя сан священника, Годвин приехал в Лондон и
решил заняться литературной деятельностью. С этого момента он устанавливает
тесную связь со всеми современными прогрессивными деятелями: ведет переписку
с Пристли по вопросам деизма; знакомится с многими членами "Лондонского
корреспондентского общества", в частности - с поэтом Блейком, а также с
Голькрофтом, под влиянием которого переходит к полному безбожию;
присутствует на посвященном французской революции выступлении доктора Прайса
и часто посещает обеды "Общества революции". По некоторым журнальным статьям
Фокс угадал в Годвине незаурядный полемический талант и предложил ему стать
платным памфлетистом левых вигов, но Годвин отказался, не желая связывать
себя с партией, к которой относился критически.
Пэйн, уезжая во Францию, уже настолько тесно был связан с Годвином, что
именно ему (вместе с Голькрофтом и Голлисом) поручил издание "Прав
человека".
Процесс над двенадцатью членами "Лондонского корреспондентского
общества" непосредственно задевал Годвина. Некоторые из этих людей были его
личными друзьями. "Этот процесс - одна из наиболее памятных вех в истории
борьбы за свободу Англии", - писал он. Годвин немедленно напечатал в
"Морнинг Кроникл" статью в защиту обвиняемых. Статью эту "Лондонское
корреспондентское общество" выпустило затем отдельной брошюрой.
Оправдательный приговор современники приписывали удачной аргументации
Годвина.
За книгу "Политическая справедливость" (An Enquiry concerning the
Principles of Political Justice, 1793) Годвину самому угрожало судебное
преследование. Он избежал его благодаря высокой цене, по которой продавалась
его книга: Питт считал, что книга, цена которой превышает месячный заработок
рабочего, не может иметь влияния на массы. Он ошибался: ремесленники
покупали "Политическую справедливость" вскладчииу и, собираясь, читали ее
вслух.
Эта книга, подобно упоминавшимся выше памфлетам, отчасти имела целью
дать ответ Берку. "Времена рыцарства прошли!" горестно восклицал Берк. Томас
Пэйн повторял то же самое, но с торжеством, и добавлял оптимистически: "Фарс
монархии и аристократии во всех странах, следует тем же путем, и мистер Берк
одевается для похорон. Пусть они тихо сойдут в могилу вместе с прочим
вздором, и да утешатся плакальщики".
"Времена рыцарства не прошли, - отвечает обоим Годвин, - еще жив
феодальный дух, который низвел большую часть человечества на положение рабов
и скота, на потребу меньшинства".
Однако в своем сочинении Годвин далеко вышел за рамки непосредственной
полемики с Берком, выдвинул ряд новых вопросов и поднялся головой выше
предшествующих полемистов.
Учение Годвина не является продуктом одной только английской мысли. Но
решающее влияние на политическое развитие Годвина оказала английская
действительность конца XVIII века. Именно английская действительность
подготовила Годвина к живому восприятию идей французского просвещения и
революции.
В предисловии к "Политической справедливости" Годвин подробно говорит
об идейных влияниях, обусловивших его развитие:
"Быть может, будет полезно описать тот путь, которым автор пришел к
своим убеждениям. Они не внезапный результат работы пылкого воображения.
Политические исследования давно уже занимали видное место в литературных
занятиях автора: уже двенадцать лет тому назад он пришел к убеждению, что
монархия - это форма правления, сгнившая до основания. Этим убеждением он
обязан политическим сочинениям Свифта и изучению латинских историков. Около
того же времени он извлек немало новых побудительных мотивов из некоторых
французских сочинений о человеческой природе, попавших в его руки в
следующем порядке: "Система природы" Гольбаха, сочинения Руссо и Гельвеция;
гораздо раньше, чем был задуман настоящий труд, ум автора усвоил себе
некоторые из встречающихся там воззрений, касающихся чувства справедливости,
признательности, прав человека, обещаний, клятв и всемогущества
общественного мнения; убеждение в полезности наиболее простой возможной
формы правления (т. е. демократия в ее чистой форме) сложилось в нем как
следствие идей, внушенных французской революцией. Это же событие породило в
нем решимость, вызвавшую появление настоящего труда".
Важно отметить, что в цитированном предисловии Годвин упоминает Свифта.
Сатира Свифта была обращена не только против феодализма, но и против
капиталистических порядков. Развивая и углубляя некоторые ранние
социалистические теории Англии XVIII века, Годвин отражает в своем учении
особенности общественной жизни Англии, где ранее других стран Европы
проявились противоречия буржуазного развития.
Энгельс указывает, что "по своей теоретической форме" современный
социализм "кажется на первый взгляд только дальнейшим и как бы более
последовательным развитием принципов, выдвинутых великими французскими
просветителями XVIII века" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 507.}.
Однако, чтобы совершить переход от просветительства к социализму, нужно
было увидеть противоречие интересов имущих и неимущих классов и стать на
сторону последних.
Социальные противоречия в Англии выявились в рассматриваемый период
гораздо резче, чем во Франции. Это позволило Годвину, если не в
политическом, то в социальном отношении опередить большинство деятелей
французской революции и стать предшественником великих утопических
социалистов, в частности - Роберта Оуэна.
В одном из примечаний к "Политической справедливости" Годвин
перечисляет "авторитеты... которые подвергают систему накопленной
собственности открытому нападению" и на которых он опирается в своих
социалистических тенденциях: "Наиболее известен Платон в трактате о
республике. За ним последовал Томас Мор в своей "Утопии". Образцы весьма
убедительного рассуждения на ту же тему могут быть найдены в "Путешествии
Гулливера", особенно в 6-й главе IV части. Мабли в своей книге "О
законодательстве" широко показывает преимущества равенства и затем покидает
эту тему в отчаянии, находя, что человеческая природа неисправимо испорчена.
Уоллес, современник и противник Юма, в трактате, озаглавленном "Различные
перспективы человечества, природы и провидения", произносит много похвал той
же системе (имущественного равенства) и оставляет ее лишь из страха, что
земля станет слишком населенной". Годвин ссылается также на английскую
работу Ожильви "Право собственности на землю".
Для всех этих работ, как и для работ Годвина, характерны нападки на
частную собственность, которую буржуазная революция объявила неотъемлемым
правом человека.
Характерно, что Годвин ссылается на авторитет Свифта, не только тогда,
когда критикует господствующую форму правления, но и в тех случаях, когда
говорит об устройстве будущего идеального общества.
В языке гуингнмов, как с удивлением узнает Гулливер, совершенно не
существует таких слов, как "государство", "закон", "суд", "приказ" и т.п.
Постановление общего собрании гуингнмов называется "увещанием", ибо для
разумных существ достаточно выслушать разумный совет, чтобы последовать ему
без всякого принуждения. В этих мыслях Свифта - зародыш некоторых важных
положений "Политической справедливости".
Нападки Годвина на собственность имеют болею развернутое теоретическое
обоснование, чем у его предшественников. "Быть богатым, это значит,
собственно, иметь патент, позволяющий одному человеку распоряжаться
производительной деятельностью другого".
Годвин не ограничивается суммарной характеристикой "богачей", он дает
им дифференцированную социальную характеристику: "Сначала берет себе
несоразмерную долю продукта землевладелец, за ним следует капиталист - и
оказывается столь же ненасытным, как и первый. И, однако, при ином
устройстве общества можно было бы обойтись без обоих этих классов в том
виде, в каком они существуют теперь".
Годвин различает три системы собственности. Одна, господствующая в
современном обществе, несправедливая система, - это "система, дающая
человеку... возможность располагать продуктами труда другого человека...".
Другая возможная система - та, при которой каждый владеет продуктом своего
труда. Это более справедливая система, но она не идеальна. Может случиться,
что один человек своим личным трудом не сможет прокормить семью, а другой,
наоборот, выработает больше, чем ему нужно. Единственно справедлива третья
система, где собственность распределяется по потребностям; кусок хлеба
должен принадлежать тому, кто в нем больше нуждается, говорит Годвин. Я сам
сделал себе стол, за которым работаю, но если другой человек убедительно мне
докажет, что ему мой стол нужней, чем мне, я отдам ему стол.
Коммунистические тенденции Годвина определяют его преимущества перед
другими теоретиками его времени. "Республика не является средством,
уничтожающим корень зла. Несправедливость, гнет и нищета имеют возможность
свить себе гнездо в этих, на вид счастливых, убежищах", - говорит Годвин.
Борьба с политическим гнетом остается незавершенной, пока не затронута
собственность. "Насилие было бы уже побеждено разумом и просвещением, но
накопление богатств упрочило его царство".
И все же систему Годвина нельзя назвать коммунизмом.
В одном письме к Марксу Энгельс говорит, что в "Политической
справедливости" Годвина имеются "многие прекрасные вещи, в которых Г[одвин]
граничит с к[оммунизмом]..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXI, стр.
18.}. Но, в отличие от коммунистов, Годвин не признает обобществления
средств производства. Экономически его будущее общество строится на
индивидуальном производстве крестьян и ремесленников, хотя и снабженных
самыми совершенными орудиями техники.
Не признавая концентрации производства, Годвин не признает и
централизованном государственной власти. Он отрицает государство и
выступает, таким образом, как один из предшественников анархизма.
Специфической чертой теории Годвина является индивидуализм. Для всего
Просвещения характерна идея "естественного человека", Робинзона,
освобожденного от всяких связей, независимого от общества. У Годвина эта
индивидуализирующая тенденция Просвещения доводится до крайности; в
теоретических построениях Годвина своеобразно сочетаются личное и
общественное начала.
Преданность Годвина принципу общего интереса ярко выявляется при
сравнении его с Бентамом. Причисляя Годвина и Бентама к общей школе
утилитаризма, Энгельс указывает, однако, что утилитаризм Годвина существенно
отличается от утилитаризма его современника Бентама: "Годвин принимает еще
принцип утилитаризма в самой общей форме, как обязанность гражданина
пренебречь индивидуальным интересом и жить только для общего блага; Бентам,
напротив, развивает далее существенно социальную природу этого принципа,
делая, в согласии с национальной тенденцией того времени, частный интерес
основой общего интереса... Сперва он говорит о нераздельности общего и
частного интереса, а затем останавливается односторонне на грубом частном
интересе..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 364-365.}
Главная работа Бентама, "Введение в принципы морали и законности", была
опубликована за четыре года до "Политической справедливости" Годвина. Это
был первый год революции во Франции. После разгрома французской революции
Бентам вошел в моду и стал оракулом "пошлого буржуазного рассудка XIX века"
{Там же, т. XVII, стр. 670.}.
Основной принцип в учении Годвина - справедливость - означает
стремление человека поступать так, чтобы его действия шли на пользу не
только ему, но и всемерно увеличивали сумму общего блага.
Но можно ли принуждать человека к справедливому поведению? Нет, -
отвечает Годвин. Единственно допустимая зависимость человека от общества -
зависимость моральная: человек, поступающий несправедливо, встречает со
стороны окружающих моральное осуждение - и этого достаточно, чтобы его
исправить. Но даже и этого не потребуется, ибо разум каждого человека
подскажет ему, что единственно правильно такое поведение, которое
содействует общему благу. Поэтому Годвин отрицает все, что хоть
сколько-нибудь стесняет свободу человека. Основное зло современной жизни -
государство. Годвин отрицает государство даже в виде "общественного
договора": пока люди договариваются, они свободны, - но, договорившись, они
уже принуждены слепо подчиняться условиям договора. В будущем государства но
будет.
Крайние антисоциальные стороны в воззрениях Годвина резко выпячены в
его "Политической справедливости". Он утверждает, что не должно быть крупных
национальных объединений; только общины, не превышающие размера церковного
прихода. Если и нужен будет какой-либо верховный орган, то он должен
собираться не чаще одного раза в год, а лучше всего - нерегулярно, по
каким-либо исключительным поводам, вроде нападения внешнего врага. Не должно
быть законодательства, суда, официального закрепления браков, единой
государственной системы образования, ведущей к стандартизации мнений.
Более того. Человек не должен быть связан даже собственным обещанием;
он должен иметь возможность в любое время находиться там, где хочет, -
поэтому не должно быть общего места работы, общих часов обеда и т. п. Годвин
думает, что в идеальном обществе не будет даже симфонических концертов,
потому что никто не захочет насиловать свою волю, согласуя свою игру с
другими. Кроме того, человек вообще может не захотеть исполнять чужое
произведение. Об этих тенденциях Годвина Энгельс в уже упоминавшемся письме
к Марксу говорит: "...Годвин в заключение приходит к выводу, что человек по
возможности должен эмансипироваться от общества и пользоваться им лишь как
предметом роскоши... да и вообще он в своих выводах решительно
_антисоциален_" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XXI, стр. 18.}.
Таким образом, Годвин, вначале подчеркивавший принцип общего интереса,
приходит к теории эмансипации индивидуума от общества. Однако эмансипация
эта нужна не для того, чтобы развязать "грубый частный интерес" Бентама.
"Может показаться удивительным, чтобы кто-нибудь мог искренне верить в то,
что при абсолютной свободе не может существовать ни одного порока. Мой отец
верил этому", - писала дочь Годвина. Это была вера в неограниченную силу
человеческого разума, который, при надлежащей степени развития, сможет
настолько хорошо руководить человеком, что вполне заменит собой и
государство, и суд, и закон. В эпоху, когда так много говорилось о правах
человека, Годвин утверждал, что у человека, собственно, нет прав, а есть
лишь обязанности, но, к счастью, все они могут быть сведены к одной:
слушаться велений своего разума.
Идеализм Годвина ясно сказывается в его утверждениях, что человек
сможет сделать сознательными все свои рефлекторные действия и таким образом
сумеет обходиться без сна, усилием разума преодолевать болезнь тела и даже
достичь бессмертия, что позволит отменить низменную функцию размножения. При
этом Годвин не допускает мысли, что разум отдельного человека может велеть
что-нибудь отличное от веления разума вообще. Поэтому если каждый человек
как следует подумает над своим поведением, он придет к единственному
правильному решению, с которым будут согласны абсолютно все. Порок или
преступление - лишь заблуждение, перешедшее в действие. Если никто не мешает
человеку спокойно думать, он будет вполне добродетелен.
Для Годвина остались загадкой социальные и политические причины
французской революции. Для него французская революция была прямым
результатом теорий энциклопедистов: люди послушались философов и сделали
революцию.
Насилие является для Годвина абсолютной противоположностью разуму.
Старое общество заменило убеждение насилием, будущее заменит насилие
убеждением. Оппозиция Годвина ко всякому насилию направлена в основном
против пережитков феодализма: сословного гнета, полицейских репрессий,
произвола землевладельцев. Но все же у Годвина сильно выражена боязнь
всякого насилия вообще. В своем дневнике он восклицает: "Мне хочется таких
политических перемен, которые истекают из светящихся глубин разума и из
подлинных и великодушных движений сердца!". Правда, необходимость
революционного насилия Годвин не отрицает целиком: "Друг человеческого
счастья должен пытаться предупредить насилие; но он обнаружил бы слабость,
немощность, если бы с омерзением отвернулся от человеческих дел и не
употребил бы своих сил и внимания для достижения всеобщего счастья только
потому, что, может быть, в конце концов, на сцену выступит насилие". Годвин
сравнивает современное общество с человеком, у которого вывихнуто плечо: не
следует пугаться боли при операции, если этой ценой рука начнет действовать
нормально. Но Годвин признает насилие лишь на какой-то краткий момент, за
которым должна наступить полная свобода: "Мгновению ужаса и бедствий мы
должны противопоставить целые века блаженства". Отрицательное отношение к
принципу насилия и, в частности, к якобинской диктатуре во Франции выдает
идейную ограниченность взглядов Годвина. Отсюда все его оговорки в признании
французской революции. В одной из поздних работ, говоря о французской
революции, от отмечает, что "никогда не одобрял способов, при помощи которых
она завершалась".
Отходя от революции, Годвин начинает думать, что лишь "движения сердца"
могут уберечь от насилия, разум же слишком холоден и равнодушен к страданиям
отдельной личности. Последующие издания "Политической справедливости" Годвин
сильно переделывает, а некоторые ее положения прямо опровергает в своих
новых работах.
Ту же эволюцию можно проследить и в художественном творчестве Годвина.
Деятельность Годвина представляет собой переходное явление от
Просвещения к романтизму. Когда он, в возрасте 27 лет, приехал в 1783 г. в
Лондон и занялся литературной деятельностью, в английской литературе царило
затишье. "В художественной литературе старый век уже прошел, а новый еще не
наступил", - говорит биограф Годвина Браун. Год был отмечен лишь двумя
литературными событиями: появлением "Поэтических очерков" Блейка и "Деревни"
Крабба. Эти два поэта, подобно Годвину, являлись переходными фигурами и
предвосхищали: один - романтические, другой - реалистические тенденции XIX
века.
Начало литературной деятельности Годвина совпало со второй волной
"готического романа", прежде представленного творчеством Уолпола, Рив и
Бекфорда. С 1789 г. начала печататься Анна Радклиф, несколькими годами позже
- Льюис. В свой роман, в основном просветительский, Годвин вводит
романтические элементы в духе "готического романа" этих современников.
Первые три романа Годвина - "Дамон и Делия" (Damon and Delia),
"Итальянские письма" (Italian Letters) и "Имогена, пасторальный роман"
(Imogen), написанные в 1783 и 1784 гг., - до нас не дошли. Только в 1794 г.
Годвин напечатал свой первый известный современному читателю роман - "Вещи
как они есть, или приключения Калеба Вильямса" (Things as they are, or the
Adventures of Caleb Williams). Роман был начат сразу после "Политической
справедливости" и идейно тесно с нею связан. Годвин говорит о нем: "Это плод
того состояния духа, в котором я оставался после сочинения "Политической
справедливости"".
"Политическую справедливость" Годвин хотел сделать книгой, "прочитав
которую, каждый утвердится в принципах искренности, твердости и
справедливости". Почти то же говорит он и о "Калебе Вильямсе": "Я хочу
написать вещь, которая составила бы эпоху в сознании читателя. Ни один
человек после того, как прочтет ее, уже не будет точно таким же, каким он
был раньше".
"Калеб Вильямс" целиком посвящен критике существующего положения вещей.
Это ясно и из его названия: "Вещи как они есть". В этой своей книге Годвин
намеревался "охватить взглядом все формы домашнего деспотизма, посредством
которых человек становится губителем другого человека". Он изображает
политический гнет и судебный произвол, вытекающие из сословного и
экономического неравенства. Достаточно ложного обвинения со стороны
помещика, чтобы его слуга всю жизнь провел в тюрьмах, - вот основа сюжета.
Образ тюрьмы доминирует в романе. Действие происходит до французской
революции, и один из героев, познакомившись с ужасами тюрьмы, говорит:
"Ей-богу, меня всегда обманывали. Нам только и говорят, что быть
англичанином - прекрасная вещь. Громкие слова - свобода, собственность и
тому подобное - я вижу, но больше, как поговорки". И в другом месте романа -
еще яснее: "После этого зрелища укажи мне бесстыдного, который бы с
торжественным видом сказал: "В Англии нет Бастилии"". Читатель легко
угадывал основной вывод книги: и для Англии должен наступить час разрушения
Бастилии. В этой идее - связь романа с буржуазной революцией на континенте и
с народными волнениями в Англии.
Годвин дает два различных варианта отношений: лендлорда Тиррела с его
арендатором Гаукинсом и помещика Фокленда с его слугой Калебом. Такое
удвоение интриги - не излишне: оно подчеркивает социальную типичность этой
проблемы.
Тиррел - это реальный тип английского лендлорда, грубый, необразованный
деспот, не привыкший слышать отказа ни от кого и ни в чем. Ему
противопоставлен идеализированный благородный дворянин Фокленд, человек с
европейским образованием, гуманный философ, красноречивый оратор, обладатель
всевозможных добродетелей. У писателей середины XVIII века это
противопоставление имело бы целью показать, что якобы бывают помещики плохие
и хорошие и, следовательно, необходимо улучшать нравы. Годвин же
противопоставлением показывает, что даже лучший человек незаметно для себя
становится злым тираном, если общественное устройство предоставляет ему
право угнетать своих ближних.
Тиррел хочет взять к себе в псари сына своего арендатора. Но Гаукинс
дорожит своей независимостью, надеется дать сыну образование и не хочет
делать из него слугу. Тогда Тиррел становится смертельным врагом Гаукинса,
затопляет его посевы, травит его скот. Когда Гаукинс подает в суд, Тиррел
уверен, что теперь тот будет разорен. "Позором для просвещенного государства
было б, если бы дворянин, оскорбленный наглым проходимцем, не нашел в своем
кошельке средств к защите и преследованию недостойного противника, доколе он
не будет гол, как сокол", - говорит Тиррел.
Скоро разоренные и затравленные Гаукинсы оказываются поставленными вне
закона. Опрометчивость сына подведена ловкими крючкотворами под рубрику
преступлений, караемых смертной казнью.
Другой жертвой тирании Тиррела является его бедная родственница Эмилия.
Девушка, сбежавшая из дома опекуна, лежит в горячке, когда к ней приходят
представители закона: Тиррел решил взыскать с нее деньги, потраченные на ее
воспитание. Больная Эмилия, попав в тюрьму, умирает. Но Тиррел отказывается
признать себя преступником.
"Наложил ли я руку на нее? Нанес ли я ей удар ножом или ранил из
пистолета? Дал ли я ей яд? Я не сделал ей ничего, кроме того, на что закон
дает мне право". Тем хуже для закона, хочет сказать Годвин, рисуя этот
эпизод. Тиррел вызывает всеобщее осуждение. Фокленд при одобрении
присутствующих изгоняет Тиррела с одной дворянской ассамблеи; за это Тиррел
избивает Фокленда; тот, догнав Тиррела, убивает его.
С этого момента Фокленд сходит с пьедестала положительного героя. Сына
и отца Гаукинсов казнят по подозрению в убийстве Тиррела, и Фокленд молчит,
дорожа своей дворянской честью, хотя мог бы спасти их своим признанием.
Слуга Фокленда, Калеб Вильямс, проникает в тайну своего господина - и тот,
чтобы избавиться от свидетеля, фабрикует ложное обвинение Калеба в
воровстве.
Начинаются странствия Калеба по тюрьмам. Чтобы нарисовать
реалистическую разоблачительную картину условий тюремного заключения, Годвин
специально изучал работы Говарда о состоянии английских тюрем и использовал
в своем романе архивы Ньюгейтской тюрьмы.
Все попытки Калеба оправдаться и разоблачить Фокленда безуспешны: "6000
фунтов стерлингов дохода служат непроницаемым щитом от обвинений; донесение,
форменное и обстоятельное, отвергают только потому, что его делает слуга".
Финал романа носит откровенно компромиссный характер. На смертном одре
Фокленд признается в своем преступлении, и Калеб примиряется с ним. Этот
сентиментально-непротивленческий финал обнаруживает прямую связь со слабыми,
идеалистическими сторонами мировоззрения Годвина. Но не им определяется
значение романа в целом.
Буржуазное литературоведение усердно пыталось низвести "Калеба
Вильямса" до уровня "первого криминального романа" в английской литературе.
Эта попытка представить Годвина праотцом буржуазного детектива - грубая
фальсификация. История преступления Фокленда занимает Годвина потому, что
она дает возможность убедительно и наглядно показать читателям вопиющую
несправедливость всего общественного строя тогдашней Англии. Он показывает,
как имущественное и сословное неравенство определяет классовый характер
британской общественной морали, британской юстиции. Он показывает, что при
всех внешних различиях между "добрыми" и "злыми", "просвещенными" и
"непросвещенными" собственниками все они в решающих вопросах одинаково
своекорыстны и враждебны народу. "Добродетельный" Фокленд с цинизмом, ничуть
не уступающим цинизму Тиррела, утверждает, что, по его мнению, сотня тысяч
людей из народа - "не тоже ли самое, что сто тысяч овец?". Это сознание
враждебности всей собственнической верхушки Англии трудящимся массам
возвышает автора "Калеба Вильямса" над уровнем просветительского английского
романа середины XVIII века. Фильдинг и Смоллет еще пытались объяснить
общественные пороки буржуазно-помещичьей Англии личной нравственной
испорченностью отдельных индивидов. Годвин настаивает на том, что личная
испорченность фоклендов и тиррелов вытекает из их паразитического,
эксплуататорского положения в обществе.
Социальный роман Годвина, в соответствии с этим, приобретает значение
обвинительного акта, адресованного всей буржуазно-помещичьей Англии, и в
этом смысле и поныне сохраняет свою актуальность. Новое идейное содержание
"Калеба Вильямса" обусловило и его существенные жанровые отличия от
"комического эпоса" его предшественников. Юмор вытеснен из романа страстным
пафосом обличительного общественного негодования. Сознание непримиримости
социальных противоречий между имущим меньшинством и неимущими массами (по
существу, даже позднее признание Фокленда ничего не меняет и не может
изменить в судьбе Калеба Вильямса) проявляется в напряженном драматизме
сюжета и в полемически острой, публицистической трактовке характеров.
Знаменательно при этом, что и героем и рассказчиком, от лица которого Годвин
предъявляет свои обвинения господствующим классам Англии, он делает
простолюдина, крестьянина Калеба Вильямса. Всем ходом действия автор
убеждает читателя в огромном моральном и интеллектуальном превосходстве
своего героя, выросшего в бедности и тяжелом труде, над власть имущими
фоклендами и тиррелами. Искреннее сочувствие к простым людям из народа было
присуще и Фильдингу, и Смоллету, и Дефо. Но у Годвина простой человек из
народа впервые предстал не только как жертва несправедливого социального
строя, но и как мыслитель и гражданин, гневный обвинитель и суровый судья
своих притеснителей, воодушевляемый "любовью к жизни и еще больше -
ненавистью к угнетателям".
Новаторство Годвина, позволившее ему значительно расширить прежние
рамки просветительского реалистического романа, было непосредственно связано
с подъемом народного демократического движения в Англии этого периода. Но
вместе с тем в "Калебе Вильямсе" сказалась и относительная неразвитость,
незрелость этого движения. Герой Годвина воплощает в себе творческие силы,
дремлющие в народе; но он трагически одинок и его борьба против
собственнического произвола и насилия выглядит неравным поединком. Эта
оторванность героя-вольнодумца и бунтаря от широких народных масс - черта,
сближающая роман Годвина с произведениями романтиков. Близость к романтизму
сказывается и в изображении душевной жизни действующих лиц. Конфликт Калеба
Вильямса с Фоклендом, социальный и типический по своей природе, приобретает
иногда в изображении Годвина характер зловещей, роковой исключительности.
Поступки героев обусловливаются нередко иррациональными, безотчетными
душевными порывами. "Все вокруг меня было в смятении, и мои чувства
разбушевались ураганом", - пишет о себе Калеб Вильямс. Сам Годвин, в
предисловии к переизданию романа (1832), вспоминал, что стремился окружить
Фокленда "атмосферой романтики". "Калеб Вильямс", таким образом, вошел в
историю английской литературы как произведение переломной эпохи.
Второй роман Годвина "Сент-Леон" (St. Leon, a Tale of the Sixteenth
Century, 1799) приближается по силе к первому. В нем Годвин нападает на
социальное неравенство с новой стороны.
Годвин считал, что эволюция человеческого общества ведет к постоянному
расширению равенства: прежде ценилось только знатное происхождение, затем
стало цениться богатство, которым может обладать и человек незнатный, теперь
больше всего ценится ум, которым обладают и небогатые и незнатные люди. В
"Калебе Вильямсе" Годвин нападает главным образом на "привилегию крови", в
"Сент-Леоне" - на "привилегию золота". В первом романе больше выражена
демократическая ненависть Годвина к остаткам феодализма, во втором
сказывается уже его социалистическая тенденция, отрицание частного
накопления богатства. Герой "Сент-Леона", обладатель философского камня,
превращающего все элементы в золото, - человек несметно богатый и поэтому
безмерно несчастный.
В начале романа французский дворянин XVI столетия, граф де Сент-Леон,
разоряется в карточной игре и вынужден уехать с семьей в Швейцарию, где
ведет жизнь простого крестьянина. Его жена Маргерит в восторге от их новой
жизни.
Жена Сеит-Леона должна была изображать собой женщину Возрождения; она -
ученица французского гуманиста, поэта Клемана Маро. Но Годвин, решив в ее
лице увековечить образ своей только что умершей жены, Мэри Уолстонкрафт,
заставляет Маргерит рассуждать как передовую женщину XVIII века и верную
ученицу Руссо. Она говорит мужу. "Боюсь, что роскошь, в которой мы прежде
жили, была основана на угнетении и что излишества богатых - это блага,
отнятые у голодающей бедноты. Здесь крестьяне живут более мирно и меньше
угнетены, чем, возможно, в любом другом месте земли. Они прямы, горды и
независимы, дружелюбны и бесстрашны... Разве это не освежающее зрелище? Я
теперь начинаю на самом деле замечать, что землепашцы и виноградари - мои
братья и сестры, и мое сердце радуется...".
Это рассуждение характерно для распространенной в XVIII веке
идеализации общественного строя кантональной республики Швейцарии,
идеализации, которая звучит не только в "Сент-Леоне", но и в следующем
романе Годвина "Флитвуд". Сент-Леон, как и Калеб Вильямс, попадает в тюрьму
по ложному обвинению, но так как дело происходит не в Англии, а в Швейцарии,
его сразу освобождают, а лжедоносчика наказывают.
Сам Сент-Леон, однако, недоволен своей жизнью. Если его жену бедность
объединяет с обществом, то ему бедность открывает глаза на царящую среди
людей вражду, которой он не замечал, пока был богат. Сент-Леон видит себя
пренебрежительно отторгнутым от круга, в котором деловито и прибыльно заняты
его сограждане. От жизни в изобилии он оттеснен грубыми угрозами и насилием.
Он живет среди толпы без единого друга. Эта диалектика преимуществ и
недостатков бедности - не оригинальная идея Годвина. Не только в прозе, но и
в поэзии английского Просвещения подобные рассуждения нередки (см.,
например, "Сельское кладбище" Грея).
Годвин вполне согласен с тем, что говорит его герой. Но ошибка
Сент-Леона в том, что он не задается целью исправить существующий порядок
вещей, а хочет путем личного обогащения вернуться опять в круг людей, не
испытывающих на себе общественной несправедливости.
Таинственный странник, умирая, передает Сент-Леону секрет философского
камня, который позволяет человеку иметь любое количество золота, и секрет
элексира жизни, дающего бессмертие. Единственное условие, которое ставит
странник, - это не рассказывать никому о происхождении этого богатства.
Сент-Леон ожидает, что богатство даст ему счастье. Но жена
предсказывает ему другое. "Благородный дух, Реджинальд, удовлетворяется тем,
что живет на равных началах со своими собратьями. Он отказался бы, если бы
ему предложили исключительное и незаконное преимущество. Равенство есть душа
реального и сердечного общения... Как несчастлив бедняга, - лучше позволь
мне сказать: чудовище, - который находится вне равенства и во всем мире ищет
и не может найти брата".
Скоро Сент-Леон убеждается в справедливости этих слов. Окружающие
привыкли, что крупное богатство создается нечестным путем; тем более
подозрительным кажется им столь быстрое и таинственное обогащение. Нежно
любимый сын Сент-Леона отрекается от него и уходит неизвестно куда; дочь его
не может выйти замуж, ибо отец ее возлюбленного не хочет породниться с
богатым мошенником; жена умирает от горя. Самого Сент-Леона заключают в
тюрьму по подозрению в убийстве и ограблении неведомого странника.
Богач ни от кого не встречает человеческого отношения к себе, "Я не
имел других связей с людьми, кроме тех, которые доставляют деньги, - а это
самые грубые, самые подлые, наименее лестные и наименее прочные из тех
связей, которые доставляют видимость соединения человека с человеком", -
говорит Сент-Леон. Он возбуждает отвращение у всех окружающих.
Соседи-крестьяне разрушают его дом и прогоняют его из страны.
Сент-Леон решает стать благодетелем человечества. Он едет в самую
нищую, голодающую страну того времени - Венгрию и там раздает населению
золото. Но тут в Годвине просыпается трезвый экономист: ведь Сент-Леон не
может увеличить количество продуктов на рынке, он лишь увеличивает
количество находящегося в обращении золота - и в результате золото падает в
цене, а цены непомерно возрастают. Философский камень оказывается бессильным
перед законами обращения. Не дает счастья Сент-Леону и вечная юность.
Выключая его из естественных связей с людьми его поколения, его семьи, она
ставит его в положение вечного скитальца-отщепенца, который безуспешно
пытается, никем не узнанный, составить счастье своих потомков.
"Человеколюбие - прекрасная добродетель..., - говорит Годвин, - но
естественные привязанности обвивают сердце человека таким множеством изгибов
и порождают столь сложные, столь разнообразные и тонкие чувства, что тот,
кто попытается освободиться от них, найдет, что он освободился от всего, что
есть желанного в мире".
Здесь отразилось изменение взглядов самого Годвина на семейные
привязанности, и в предисловии к "Сент-Леону" Годвин особо отмечает свое
теперешнее несогласие с некоторыми положениями "Политической
справедливости". Не случайно наибольшего драматизма Годвин достигает в
описании того, как Сент-Леон теряет всех членов своей семьи. Элексир
бессмертия Годвин вводит лишь для того, чтобы показать, как тяжело человеку
пережить всех близких.
Предпочтение частных переживаний общественному служению - один из шагов
Годвина по пути к романтизму. Самые слабые, отсталые, антисоциальные стороны
учения Годвина подхватывают поэты реакционной "Озерной школы". Его критика
капитализма, его индивидуализм имеют отчасти романтическую окраску, которая
усиливается по мере отхода Годвина от просветительского рационализма. Уже в
"Калебе Вильямсе" имеются романтические черты. В "Сент-Леоне" эти черты
выявляются еще более резко - в индивидуализме и одиночестве героя.
Характерна для романтизма и годвиновская манера изложения от первого
лица, в духе страстного романа-исповеди, в "Калебе Вильямсе" еще не
помешавшая изображению нескольких основных характеров, но в "Сент-Леоне"
служащая уже для того, чтобы выдвинуть на первый план переживания одного
центрального героя, а остальных персонажей превратить в фон.
Романтична и фантастика "Сент-Леона", стремление Годвина "смешать
человеческие чувства и страсти с невероятными ситуациями", как он выражается
в предисловии. Описания таинственной кухни алхимика, мрачных подвалов
инквизиции, ауто-да-фе в Испании, тюремных подземелий венгерского замка и т.
д. даны в духе "готического" романа и усиливают романтический колорит книги.
В одном из позднейших предисловий к "Сент-Леону" Годвин писал, что
обычно романисту удается прославиться лишь одним-двумя романами, сколько бы
он ни писал их, и только Вальтер Скотт открыл секрет того, как любой из
своих многочисленных романов сделать интересным. Годвину неясно было, что
этот секрет заключался в конкретной историчности, при которой каждая взятая
писателем эпоха дает свои коллизии и характеры. Для Годвина историческая
тематика - лишь внешняя форма для выражения нескольких основных постоянно
волнующих его вопросов. Так, в одном из более поздних романов Годвина,
"Мандевиль" (Mandeville, a Tale of the Times of Cromwell, 1817), между
героями происходит тот же спор о достоинстве и недостатках бедности, что и в
"Сент-Леоне". "Мандевиль" дает и пример анахронизма, типичный для
антиисторической установки Годвина: в середине XVII века герои читают и
обсуждают отрывок из сочинений Шефтсбери!
Литературное творчество Годвина после 1800 г. не представляет большого
интереса. Романы его, напечатанные в начале XIX века, гораздо слабее "Калеба
Вильямса" и "Сент-Леона". Однако и они показательны для дальнейшей эволюции
писателя к романтизму.
В романе "Флитвуд" (Fleetwood, or the New Man of Feeling, 1805) один
лишь эпизод - история Руфиньи, потомка Вильгельма Телля - напоминает Годвина
времен "Калеба Вильямса". Корыстный дядя бросает маленького сироту в чужом
городе под чужой фамилией, чтобы присвоить деньги, завещанные отцом на его
воспитание. Мальчик должен зарабатывать себе на жизнь тяжелым фабричным
трудом. Годвин резкими штрихами изображает эксплуатацию детского труда в
лионской шелковой мануфактуре. Мальчик бежит с фабрики, попадает, как многие
герои Годвина, в тюрьму, и лишь в конце жизни, восстановленный в правах,
становится свободным гражданином швейцарского кантона Ури, где подвизался
его знаменитый предок Вильгельм Телль.
Но социальные мотивы в этом новом романе Годвина составили содержание
лишь побочных эпизодов; главное же в нем любовно-психологические переживания
Казимира Флитвуда. Флитвуд целиком погружен в свою частную жизнь.
Разочаровавшись в парламентской деятельности, где его молодая горячность
встретила глухую стену равнодушия, быстро убедившись, что там сидят
"экономисты, директора, разбогатевшие выскочки, чья роскошь основана на
общественном бедствии", Флитвуд отправляется путешествовать.
"Я был все время отшельником, уставшим от самого себя, несущим свою
тяжелую задумчивость, как ничем не облегчаемую ношу... ожидание оживляло
меня, а исполнение вновь погружало в невыносимую неопределенность обманутых
надежд".
Подзаголовок "Флитвуда" - "Новый человек чувства" - намекает на роман
"Человек чувства" Генри Макензи. Но у Годвина сентиментальный герой XVIII
века уже начинает превращаться в разочарованного романтического героя XIX
века. "Флитвуд", написанный в 1805 г., является одним из набросков этого
образа. В "Мандевиле" происходит его дальнейшее развитие, хотя действие
отнесено ко временам Кромвеля. Герой поставлен в совершенно необычные
условия. Вся его семья, кроме сестры, истреблена в кровавом восстании
ирландских католиков. Мандевиль воспитывается в замке дяди, который в юности
пережил любовную трагедию и теперь живет как отшельник, не переносящий
человеческого общества. Единственный друг Мандевиля тоже воспитывается в
уединении, среди траура.
Все это делает из Мандевиля угрюмого нелюдима, который пасмурный день
предпочитает ясному и любит слушать лишь шум дождя да завывание бури. Он
никак не может приспособиться к обществу. В колледже он страдает от неумения
говорить публично и ненавидит своего соученика Клиффорда, привлекающего
общее внимание своим красноречием. Военная карьера Мандевиля не удается, ему
опять предпочитают Клиффорда. Отчаявшемуся занять какое-нибудь положение в
обществе Мандевилю остается лишь страстная привязанность к единственной
сестре. Здесь снова встает на его пути Клиффорд, оказывающийся ее женихом.
Мандевиль догоняет брачную процессию и вступает в поединок с Клиффордом. Но
и тут его преследует неудача. Клиффорд остается невредим, а Мандевиль
получает рану, которая навсегда обезображивает его лицо гримасой смеха,
страшной усмешкой, которую Годвин определяет итальянским словом "сморфия".
Годвин ведет рассказ от первого лица, превращая повествование в
лирическую исповедь героя. "Мандевиль" завершает эволюцию Годвина от
рационалистического просветительства к романтическому изображению
необычайных страстей одинокой и разочарованной личности.
Не случайно "Мандевиль" произвел большое впечатление на Шелли. В письме
к Годвину Шелли писал: "Я прочел "Мандевиля", но скоро должен буду
перечитать его снова, потому что его интерес настолько неотразим и
подавляющ, что ум под его влиянием уподобляется облаку, гонимому бурным
ветром, человеку, который, задыхаясь, мчится вперед, не имея времени
остановиться и заметить причину своего движения... Для глубоких душ "Калеб
Вильямс" не так потрясающ, как "Мандевиль". Картина никогда не становится
светлой, и удивляешься, откуда берется еще темнота; чтобы углубить ее тени
до такой степени, что эпитет десятикратный перестает быть метафорой. Слово
"сморфия" задевает какую-то струну внутри с такой холодной и потрясающей
силой, что я вздрогнул и в течение некоторого времени не мог поверить, что я
не Мандевиль и что эта страшная усмешка не запечатлена на моем собственном
лице". Только романтик мог написать такое письмо и только романтику оно
могло быть адресовано.
Два последних романа Годвина, "Клаудсли" (Cloudesley, 1830) и "Делорен"
(Deloraine, 1833), написанные им в глубокой старости, не представляют
большого интереса.
Творчество Годвина - переходное явление на пути от просветительства к
романтизму.
Бурный протест Годвина против социальной несправедливости, неравенства,
социалистические тенденции в его воззрениях найдут более глубокое выражение
в творчестве выдающегося представителя революционного романтизма - Шелли.
В России Годвин известен был мало, хотя русское издание "Калеба
Вильямса" вышло уже в 1838 г. Именно этот роман Годвина очень ценил
Чернышевский, давший интересную характеристику Годвина в предисловии к
своему роману "Повесть в повести". "Один из моих любимых писателей - старик
Годвин. У него не было такого таланта, как у Бульвера. Перед романами
Диккенса, Жорж Занда, - из стариков - Фильдинга, Руссо, романы Годвина
бледны... Но, бледные перед произведениями, каких нет ни одного у нас,
романы Годвина неизмеримо поэтичней романов Бульвера... Бульвер - человек
пошлый, должен выезжать только на таланте: мозгу в голове не имеется, в
грудь вместо сердца вложен матерью-природою сверток мочалы. У Годвина при
посредственном таланте была и голова и сердце, поэтому талант его имел
хороший материал для обработки... Чтобы испытать свои силы, Годвин вздумал
написать роман без любви. Это замечательный роман. Он читается с таким
интересом, как самые роскошные произведения Жорж Занда. Это "Калеб
Вильямс"... Очень и очень занимательная вещь" {Н. Г. Чернышевский. Полн.
собр. соч., т. XII, М., 1949, стр. 682-683.}.
Этот отзыв Чернышевского подчеркивает те особенности, благодаря которым
творчество Годвина представляет объективную ценность и для нашего времени.
3
Литературные соратники Годвина - величины меньшего порядка. Их
произведения интересны главным образом как исторические документы. На первом
месте следует поставить творчество жены Годвина, Мэри Уолстонкрафт.
Идеи, лежащие в основе ее книги "Защита прав женщины", она перевела на
язык художественных образов в анонимном романе "Мария" (Mary, a Fiction,
1788). Материалом для этого романа послужили отчасти несчастные замужества
сестры писательницы и одной из ее подруг.
Героиня романа, подобно Клариссе Ричардсона, живет в доме, где отец и
старший брат - тираны женской половины семьи. Мария готова на все, чтобы
вырваться из клетки семьи, но ей открыт лишь один путь - замужество.
Выйдя замуж за коммерсанта Винебля, она скоро жестоко разочаровывается.
Муж проповедует ей, что людьми движет только личный интерес, все же
остальное - романтические глупости, почерпнутые из книг. Его поведение
вполне согласуется с этой теорией. Он женится ради приданого, ценит жену
только как богатую наследницу и готов за большие деньги разрешить своему
приятелю соблазнить ее. Мария бежит от мужа, но ее выслеживают, усыпляют,
перевозят в сумасшедший дом и распускают слух о смерти ее маленькой дочери -
все это с той целью, чтобы перевести наследство ее дядюшки на имя мужа. В
тот же сумасшедший дом и также из-за наследства заключен молодой англичанин
Дарнфорд. Молодые люди влюбляются друг в друга и вместе бегут из
сумасшедшего дома. Однако судья отказывает Марии в разводе, заявляя: "Мы не
имеем нужды принимать французские принципы ни в наших политических, ни в
гражданских установлениях".
Типичность истории Марии подчеркивается тем, что встречаемые ею женщины
самого различного социального положения в той или иной форме тоже страдают
от угнетения. Чем ниже социальное положение женщины, тем тяжелее она
чувствует свое бесправие. Надзирательница сумасшедшего дома рассказывает
Марии свою историю, которая дает утвердительный ответ на вопрос, возникающий
у Марии в самом начале повествования: "Разве мир не большая тюрьм...
