Рекс Стаут. Черная гора
страница №2
...- Оп указал на красное кожаное кресло, котороеосвободил Фред Даркин. - Садитесь.
- Спасибо. Можем мы поговорить наедине?
- Если нужно. - Вулф взглянул на троицу, они поднялись, вышли и закрыли
дверь. Шталь подошел и сел. Среднего роста, слегка начинающий лысеть, он не
производил большого впечатления, если бы не челюсть, которая опускалась вниз
на добрых два дюйма, а затем резко выступала вперед. Он был явно создан для
тарана. Взглянув на меня и Вулфа, он сказал:
- Вы, наверное, знаете, что мистер Гудвин в курсе всего, что я слышу,
вижу и делаю.
Шталь не мог этого знать, потому что это была неправда. Он кивнул:
- В некотором смысле вы можете считать это личным делом - личным для
вас. Мы хотели бы встретиться с вашей дочерью, миссис Карлой Бриттон.
Плечи Вулфа поднялись на одну восьмую дюйма и опустились:
- Так встречайтесь. Ее адрес - Парк-авеню, девятьсот восемьдесят
четыре. Номер телефона - Поплар три-три-ноль-четыре-три.
- Я знаю. Ее там нет уже три дня, со вторника. Она никому ничего не
сказала. Никто не знает, где она. А вы?
- Нет, сэр.
Шталь провел кончиком пальца по подбородку.
- Что мне в вас нравится, это ваша прямота и откровенность. Я никогда
не видел комнату наверху, ту, что прямо над вашей, которую вы называете
Южной, но я слышал о ней. Известно, что вы ее используете время от времени
для гостей, клиентов и в некоторых других случаях. Вы не будете возражать,
если я поднимусь и взгляну на нее?
Вулф снова пожал плечами:
- Зря тратите энергию, мистер Шталь.
- С этим все в порядке. У меня есть лишняя.
- Тогда поднимайтесь. Арчи...
- Да, сэр. - Я встал, открыл дверь в прихожую И вместе со Шталем,
следовавшим за мной по пятам, поднялся по ступенькам на два этажа. У двери в
Южную комнату я посторонился и вежливо предупредил: - Идите первым. Она
может выстрелить. - Он открыл дверь и вошел, а я встал на пороге. - Здесь
приятно и солнечно, - сказал я, - и кровать первоклассная. - Я показал
пальцем: - Это дверь в ванную, а эта - в уборную. Одна девушка по имени
Присцилла Идс как-то сняла ее за пятьдесят зеленых в неделю, но ее убили. Я
уверен, что мистер Вулф снизил бы плату для такого выдающегося деятеля, как
вы.
Тут он сделал движение, и я решил отступить. Он знал, что потерпел
неудачу, но пошел и открыл дверь в ванную и заглянул туда, а, возвращаясь,
не поленился открыть дверь в уборной. Когда он вернулся с прихожую, я сказал
ему в спину:
- Жаль, что она вам не понравилась. Не хотите ли взглянуть на мою
комнату - она как раз под прихожей? Или на оранжерею этажом выше? - Я
продолжал издеваться, пока он спускался по лестнице. - Может быть, вам
больше понравится комната мистера Вулфа - там на кровати черное шелковое
покрывало. Буду рад вам ее показать. А если хотите подешевле, в гостиной
есть кушетка.
Он вошел в кабинет, сел на стул, уставился на Вулфа и спросил:
- Где она?
Вулф посмотрел на него:
- Я не знаю.
- Когда вы ее видели в последний раз?
Вулф выпрямился.
- Вы ведете себя грубо, сэр. Если это допрос, то покажите ордер.
- Я говорю, что ее три дня не было дома и мы не можем найти ее.
- Это не оправдывает ваше поведение в моем доме, как и то, что вы
посмели назвать меня лжецом.
- Я этого не делал.
- Нет, делали. Когда я сказал, что не знаю, где она, вы посмели
обыскать мой дом. А, не найдя, требуете, чтобы я сказал, где она. Пф!
Шталь дипломатически улыбнулся:
- Ну, Гудвин сквитался со мной, вдоволь поиздевавшись. Я полагаю, лучше
начать сначала. Вы знаете, как мы ценим ваши способности и ваши достоинства.
Мы знаем, что вам не нужно расшифровывать некоторые вещи. Я думаю, вам не
надо говорить, что мой приход сюда и вопросы по поводу миссис Бриттон
означают, что нас интересуют некоторые аспекты в расследовании убийства
Марко Вукчича, что у нас есть причины полагать, что он занимался
деятельностью, которая непосредственно интересует федеральное руководство,
что ваша дочь была связана с ним этой деятельностью и что ее исчезновение
даст повод для беспокойства. У нас пока нет доказательств, что вы каким-то
образом связаны этой деятельностью с Вукчичем, деятельностью лояльной или
подрывной.
Вульф фыркнул:
- Я не получал свидетельства о добродетели.
- Нет. И не должны. Могу также добавить, что я обсуждал этот вопрос с
инспектором Кремером и он знает о моем визите к вам. Мы узнали об участии
миссис Бриттон в этом деле только прошлой ночью. Если учесть все
обстоятельства, можно высказать два предположения по поводу ее исчезновения:
первое - она была вовлечена в эту деятельность тем же человеком или теми же
людьми, что и Вукчич, и второе - она вела с Вукчичем двойную игру, работая
на коммунистов, принимала участие в организации его убийства, а затем для
нее здесь стало слишком опасно. Достаточно ли оснований, чтобы задать вам
вопрос: когда вы ее видели и последний раз?
- Мой ответ не очень поможет. Четыре дня назад, в этой комнате, в
понедельник вечером, около половины седьмого. Она была здесь не более десяти
минут. Она и слова не сказала о своем намерении исчезнуть или о причине для
такого намерения. Из представленных вами двух предположений я советую
отбросить второе, но это не обязательно оставит только первое; есть еще и
другие.
- Почему отбросить второе?
Вулф поднял голову:
- Мистер Шталь. Миазмы недоверия, отравляющие воздух, которым мы дышим,
распространились так широко, что заставили вас совершить бессмысленный
поступок - пойти и осмотреть мою Южную комнату. Я бы хотел предложить вам
уйти, но не могу позволить себе этот жест, потому что я дубина. Я охочусь за
убийцей Марко Вукчича уже восемь дней и барахтаюсь в болоте, поэтому если
есть хоть какой-то шанс, что вы можете протянуть мне соломинку, я хочу этого
и поэтому расскажу вам все, что знаю, о причастности миссис Бриттон к этому
делу.
Он так и сделал и не стал возражать, когда Шталь вынул записную книжку
и начал что-то записывать. Под конец он сказал:
- Вы спрашивали, почему я советовал вам отбросить второе предположение
- вот вам мой ответ. Вы можете сделать скидку на то, что вам диктует ваша
предусмотрительность. А теперь я бы очень оценил соломинку. С вашими правами
и возможностями у вас наверняка найдется хотя бы одна, чтобы протянуть ее
мне.
Я никогда еще не видел и не слышал, чтобы он унижался, даже несмотря на
напряжение, в котором он находился. Шталь, по-видимому, тоже. Он улыбнулся,
и мне захотелось ему врезать. Он взглянул на ручные часы и поднялся. Он даже
не дал себе труда сказать, что опаздывает на встречу.
- Это что-то новое, - заявил он, - Ниро Вулф, цепляющийся за соломинку.
Мы подумаем об этом. Если вы услышите что-то от вашей дочери или о ней, мы
бы очень оценили, если бы вы поставили нас в известность.
Проводив его, я вернулся в кабинет и сказал Вулфу:
- Иногда хочется, чтобы я не был обучен хорошим манерам. С каким
удовольствием я бы спустил с крыльца этого осла.
- Оставь это, - проворчал он. - Мы должны ее найти.
Но мы не нашли. Хотя пытались. Это верно, что Шталь и Кремер
превосходили нас в отношении прав и возможностей, но Фред Даркин умеет
копать, Орри Кэтер - настоящий молодец, Сол Пензер - лучший оперативник к
северу от экватора, а я - хорошая ищейка. Следующие шесть дней мы пытались
найти хоть какой-нибудь ее след, но с таким же успехом могли оставаться в
моей комнате и играть в пинокль. Ни проблеска. Именно тогда Вулф и
названивал в Лондон, Париж и Бари. Я думал, что он просто барахтается в
болоте, и до сих пор думаю, что он делал все наугад, но должен признать, что
именно Хичкок из Лондона и Боден из Парижа в конце концов навели его на
Телезио в Бари; без помощи Телезио мы все еще искали бы Карлу и убийцу
Марко. Во вторник после посещения Шталя уже звонил в Бари. И если бы не счет
на сорок зеленых, то никогда бы он не дождался звонков от Телезио.
Их было три. Первый раздался в четверг вечером, когда я отсутствовал,
обрабатывая версию, которая, по мнению Фреда, могла куда-то вывести. Когда
незадолго до обеда я вернулся, Вулф раздраженно сказал:
- Собери их вечером - будут новые инструкции.
- Да, сэр. - Я подошел к своему столу сел и обернулся к нему:
- А что для меня?
- Посмотрим. - Он смотрел сердито. - Думаю, ты должен знать. Мне
звонили из Бари. Сейчас в Италии ночь. Миссис Бриттон приехала в Бари в
полдень и через несколько часов уехала на небольшом судне, чтобы пересечь
Адриатическое море.
Я вытаращил глаза.
- Какого черта ее понесло в Италию?
- Не знаю. Мой информатор, возможно, знает, но считает необходимым
соблюдать осторожность в разговорах по телефону. Я принял к сведению, что
она там. На данный момент сохрани эту информацию для себя.
- Сол разнюхает. Он узнает.
- Оставь его. Он не узнает, где она, а если и узнает, неважно. Кто из
вас более надежен, Сол или ты?
- Я думаю, Сол. Мне приходится себя постоянно контролировать.
- Да. Что касается мистера Кремера и мистера Шталя, мы ничего им не
сообщаем. Если они продолжат ее поиски, то смогут найти еще что-нибудь. - Он
вздохнул, отодвинулся назад и закрыл глаза, по-видимому, для того, чтобы
составить программу помощи.
Итак, первый звонок от Телезио не приостановил оперативные действия и
лишь смог повлиять на стратегию. Все изменилось после второго звонка. Он
раздался в половине третьего ночи в понедельник. Конечно, в Бари это
половина девятого утра, но я был не в состоянии осуществить этот подсчет,
когда вдруг проснулся и осознал, что это не сон и телефон действительно
звонит. Я скатился с постели и схватил трубку. Когда услышал, что звонят из
Бари, Италия, мистеру Ниро Вулфу, я попросил телефонистку подождать, зажег
свет и отключил сигнализацию, которая начинала трезвонить, если ночью кто-то
попытается приблизиться меньше чем на десять футов к двери комнаты Вулфа,
затем спустился на этаж и постучал. Услышав его голос, я открыл дверь, вошел
и включил свет. Он выглядел очень величественно, лежа под электрическим
одеялом и щурясь на меня.
- Ну, - спросил он.
- Звонок из Италии. Соберитесь с мыслями.
Он не допускает возможности, что ему придется говорить по телефону,
будучи в постели, поэтому единственный аппарат в его комнате стоит на
столике у окна. Я подошел и включил его. Он откинул одеяло, сделал корпусом
ряд движений, встал, передвинулся босиком к столу и взял трубку. Даже в этих
обстоятельствах я был поражен размером его пижамы. Я стоял и слушал
тарабарщину, в которой ничего не понимал, но это длилось недолго. Ему даже
не пришлось раскошеливаться, потому что и трех минут не прошло, как он
положил трубку, посмотрел на меня с неприязнью, прошлепал к постели,
опустился на край и произнес несколько слов, которые я не смог бы
воспроизвести.
- Это был синьор Телезио. Он так осторожен, что понять его нельзя. Он
сказал, что у него для меня новости, это ясно, но он настаивал зашифровать
их. Вот его слова: "Человек, которого вы ищете, находится в окрестностях
горы". Он не стал ничего объяснять, а давить на него было бы неосторожно.
Я сказал:
- Никогда не видел, чтобы вы так долго и с таким трудом разыскивали
человека, как убийцу Марко. Он знает об этом?
- Да.
- Тогда весь вопрос в том, какая это гора.
- Можно смело предположить, что это Лофхен - Черная гора, по имени
которой получила название Черногория.
- Этот Телезио заслуживает доверия?
- Да.
- Тогда нет проблем. Убийца Марко находится в Черногории. Спасибо.
Вулф положил ноги на кровать, засунул их под одеяло и вытянулся, если
так можно сказать о человеке с такими габаритами. Он натянул одеяло в желтом
пододеяльнике до подбородка, повернулся на бок и, приказав мне выключить
свет, закрыл глаза.
Похоже, что он заснул, пока я поднимался наверх.
Эти четыре дня были самыми худшими за все последнее время. Хоть я и
знал, что Вулф упрям, как стадо онагров, но в этот раз он побил все рекорды.
Он чертовски хорошо знал, что объект ускользнул от него, что он полностью
побежден и единственно разумным было бы передать дело Кремеру и Шталю с
тайной надеждой, что оно заинтересует ЦРУ, и если вдруг у них объявится в
тех краях турист, любующийся пейзажем, они сочтут возможным дать ему
соответствующее задание. Более того, существовало, по крайней мере, два
особо важных лица в Вашингтоне, причем один из них в Госдепартаменте, к
которым Вулф мог обратиться с просьбой. Но нет. Не для этого упрямца. Когда
- кажется, это было в среду вечером - я представил ему соображения,
перечисленные выше, он их все отверг по следующим причинам. Во-первых,
Кремер и Шталь решат, что он все выдумал, если он не назовет своего
осведомителя из Бари, а этого он не может сделать. Во-вторых, они непременно
схватят миссис Бриттон, если она вернется в Нью-Йорк и предъявят ей такое
обвинение, что она полностью в нем увязнет. И в-третьих, ни полиция
Нью-Йорка, ни ФБР не могут добраться до Югославии, а ЦРУ заинтересуется
делом только в том случае, если это будет связано с их планами и проектами,
что чрезвычайно нежелательно.
Между тем - и это производило жалкое впечатление - он продолжал платить
Солу, Фреду и Орри, регулярно давал им инструкции и читал их отчеты, а я
должен был участвовать в этом цирке. Не думаю, чтобы Фред и Орри
догадывались, что их водят за нос, но Сол сообразил, и Вулф понял это. В
четверг утром Вулф сказал, что Солу не обязательно докладывать
непосредственно ему, а отчет могу взять я и передать ему.
- Нет, сэр, - твердо сказал я. - Я сначала уволюсь. Я согласен
выполнять свою роль в этом проклятом фарсе, если вы настаиваете, но я не
собираюсь убеждать Сола Пензера в том, что я слабоумный. Он и так знает.
Не знаю, сколько бы это могло продолжаться. Рано или поздно Вулфу
пришлось бы прервать эту деятельность, и я предпочитаю думать, что это
случилось бы рано. Стало заметно, что он не выдерживает напряжения; пример
тому - сцена в кабинете на следующее утро, в пятницу, о которой и уже
рассказывал. Что касается меня, я старался его не раздражать. Я просто
предоставил ему возможность освободиться от этого дела, сообщив, что письмо
Картрайта из Консолидейтед Продактс требует немедленного ответа, и напомнил,
что однажды Картрайт заплатил за вексель двенадцать кусков и не пикнул;
сцена, когда он сгреб бумаги со стола и закинул все в корзину, выглядела
многообещающе. Я как раз решал вопрос, что делать дальше, когда зазвонил
телефон. Я с удовольствием поступил бы с ним так же, как Вулф с почтой,
однако пересилил себя и взял трубку. Женский голос спросил, приму ли я
неоплаченный звонок из Бари, Италия, для мистера Ниро Вулфа, я согласился и
позвал Вулфа. Он снял трубку.
На этот раз разговор был еще короче, чем в то воскресенье ночью. Я не
умею разделять итальянский на отдельные слова, но, насколько понимаю, Вулф
не произнес и пятидесяти. По его тону я понял, что новости опять неприятные,
и выражение его лица, когда он повесил трубку, подтверждало это. Он сжал
губы, свирепо глядя на телефон, потом перевел взгляд на меня.
- Она мертва, - мрачно сказал он.
Его всегда раздражало, когда я говорил таким образом. Он просверлил мне
дырку в голове, требуя, чтобы при сообщении информации, я использовал четкие
формулировки, в особенности при описании людей или предметов. Но, поскольку
звонок был из Бари, а в той части света находилась только одна интересующая
нас женщина, я не стал возникать.
- Где, - спросил я, - в Бари?
- Нет, в Черногории. Оттуда сообщили.
- Кто или что убило ее?
- Он сказал, что ничего не знает, кроме того, что смерть была
насильственной. Он не сказал, что ее убили, но, конечно, это так. Может
быть, ты сомневаешься?
- Может быть, но не сомневаюсь. Что еще?
- Ничего. Просто факт, и больше ничего. А если бы я и вытащил из него
еще что-нибудь, на что мне все это, если я сижу здесь?
Он посмотрел на свои ноги, затем перевел взгляд на правый подлокотник
кресла, потом на левый, как будто хотел убедиться, что действительно сидит.
Вдруг, резко отодвинув кресло, встал. Он подошел к телевизору, постоял
немного, глядя на экран, затем повернулся и передвинулся к самому крупному,
не считая его самого, в кабинете предмету - тридцатишестидюймовому глобусу -
крутанул его, остановил и на одну-две минуты погрузился в изучение. Потом
повернулся, подошел к своему столу, взял книгу, которую дочитал до середины
- "Но мы родились свободными" Элмера Дэвиса, - подошел к книжному шкафу и
поставил ее между двумя другими. Обернулся ко мне и спросил:
- Сколько у нас на счету в банке?
- Чуть больше двадцати шести тысяч после уплаты недельных чеков. Чеки
вы выбросили в корзину.
- А что в сейфе?
- Сто девяносто четыре доллара и двенадцать центов мелочью и на крайний
случай резервные тридцать восемь сотен.
- Сколько времени идет поезд до Вашингтона?
- От трех часов двадцати пяти минут до четырех часов пятнадцати минут в
зависимости от поезда.
Он недовольно поморщился:
- А самолет?
- От шестидесяти до ста минут в зависимости от направления ветра.
- Самолеты летают часто?
- Каждые тридцать минут.
Он взглянул на стенные часы.
- Можем мы попасть на тот, что улетает в полдень?
Я поднял голову:
- Вы сказали "мы"?
- Да. Нужно быстро получить паспорта - ты должен съездить за ними.
- Куда нам нужны паспорта?
- В Англию и в Италию
- Когда мы уезжаем?
- Как только получим паспорта. Лучше вечером. Можем попасть на самолет,
который улетает в Вашингтон в полдень?
- Погодите, - сказал я. Можно рехнуться, наблюдая, как статуя
неожиданно превращается в динамо-машину. - Это необходимо?
- Нет.
- Сколько раз вы мне говорили, что не надо действовать под влиянием
порыва. Почему вы не сядете и не сосчитаете до тысячи?
- Это не порыв. Мы должны были уехать намного раньше, как только
узнали, что она там. Теперь этого требуют обстоятельства. К черту все; так
можем мы попасть на этот самолет?
- Нет. Ничего не поделаешь. Одному Богу известно, что вы будете есть в
течение недели или, может быть, года - а Фриц готовит к ужину мусс
"покахонтас" из молок макрели, и если вы его не съедите, то потом выместите
злость на мне. Пока я позвоню в аэропорт и достану из сейфа ваше
свидетельство о натурализации и свое свидетельство о рождении, вы можете
пойти и помочь Фрицу, раз уж у нас такая сумасшедшая спешка.
Он хотел что-то сказать, но передумал, повернулся и пошел в кухню.
4
Мы вернулись домой в девять часов вечера. У нас были не только
паспорта, но и билеты на самолет, улетающий из Айдлуайлда в Лондон в пять
часов пополудни следующего дня, в субботу.
Вулф вел себя не так, как подобает мужчине. Я надеялся, что раз уж он
решил пересечь океан и добрую часть континента, то с нелюбовью к машинам
покончено, и расслабился, однако видимых изменений в его реакциях не
произошло. В такси он сидел на краешке сиденья, вцепившись в ремень, а в
самолете все его мускулы были напряжены. По-видимому, это сидело в нем так
глубоко, что помочь ему мог бы только психоанализ, а на это не было времени.
На эту процедуру ушло бы, пожалуй, не двадцать часов, а двадцать лет.
В Вашингтоне все было просто. "Особо важная персона" из
Госдепартамента, которую мы прождали всего десять минут поначалу пыталась
объяснить, что вмешательство в дела паспортного отдела на высоком уровне
неблагоразумно, но Вулф прервал его, и совсем не так дипломатично, как можно
было бы ожидать в таком учреждении. Вулф заявил, что он просит не о
вмешательстве, а только о том, чтобы ускорить дело; обратился он за помощью
в Вашингтон только потому, что крайняя необходимость профессионального
характера требует его присутствия в Лондоне в кратчайший срок. Он
предполагал, что может рассчитывать на выражение благодарности за некие
оказанные услуги и изъявление готовности ответить взаимностью на столь
скромную и невинную просьбу. Так и вышло, но все равно формальности отняли
какое-то время.
Всю субботу мы провозились с делами. Неизвестно было, на сколько мы
уезжаем. Мы могли вернуться через несколько дней, но Вулф считал, что надо
рассчитывать на неопределенный срок, поэтому дел у меня было невпроворот.
Фреду и Орри были заплачено, а Солу предписано находиться в кабинете и спать
в Южной комнате. Натаниэль Паркер, наш адвокат, был уполномочен подписывать
чеки, а Фриц - присматривать за "Рустерманом". Теодору выдали целую кучу
ненужных инструкций по поводу орхидей. Помощник управляющего в отеле
"Черчилль" должен был оплатить наличными чек на десять тысяч десятками,
двадцатками и сотнями, и я потратил добрый час на то, чтобы их аккуратно
уложить в пояс, который купил в магазине Аберкромби.
Единственная за целый день ссора произошла в последнюю минуту, когда
Вулф стоял в кабинете в пальто и шляпе, а я открыл ящик своего стола и
вытащил "марли" 32-го калибра и две коробки с патронами.
- Ты это не возьмешь, - заявил он.
- Естественно, возьму. - Я сунул пистолет в плечевую кобуру, а коробки
- в карман. - Разрешение у меня в бумажнике.
- Нет. Из-за него могут быть неприятности на таможне. Ты сможешь купить
пистолет в Бари. Вынь его.
Это приказ, и он был начальником.
- О'кей, - сказал я, вынул пистолет и положил его в ящик. Затем уселся
на стул. - Я не еду. Как вам известно, я уже много лет взял за правило не
выходить на дело, связанное с убийством, без пистолета, а это супердело. Я
не собираюсь гоняться за убийцей вокруг Черной горы на чужой земле, имея в
качестве оружия лишь отвратительный пистолет местного производства, о
котором я ничего не знаю.
- Вздор. - Он посмотрел на часы. - Пора ехать.
- Езжайте.
Молчание. Я положил ногу на ногу. Он сдался:
- Очень хорошо. Если бы я так не зависел от тебя, я бы сделал это сам.
Идем.
Я снова взял "марли", положил его, куда надо, и мы вышли. Фриц и Теодор
проводили нас на улицу, где уже за рулем "седана" сидел Сол. Вещи лежали в
багажнике и все заднее сиденье было в распоряжении Вулфа. Глядя на
физиономии Фрица и Теодора, можно было подумать, что мы уезжаем на фронт;
они на самом деле ничего не знали. Только Сол и Паркер были в курсе дела.
В Айдлуайлде мы без помех преодолели формальности и вошли в самолет. Я
подумал, что Вулфу не повредит небольшая доза юмора, чтобы отвлечь его от
ужасов перелета, и пересказал ему забавную фразу, произнесенную кем-то сзади
нас, когда мы поднимались по трапу.
- Боже мой, - произнес голос, - они содрали с меня тридцать долларов за
лишний вес багажа, а посмотрите только на этого типа.
Видя, что это не произвело желаемого эффекта, я пристегнулся и оставил
его наедине со своими страданиями.
Я признаю, что он старался их не показывать. Первую пару часов я вообще
не видел его лица, потому что он сидел, уставившись в окно на морской
горизонт или на облака. Мы попросили, чтобы нам подали еду на подносах, он
нормально управился с фрикасе и салатом с приправами, без капризов и
выкрутас. Потом я принес ему две бутылки пива, он вежливо меня поблагодарил,
и это было поступком, если учесть, что, с его точки зрения, все движущиеся
части любой машины подвержены непредсказуемым прихотям и если дурь овладеет
вдруг нашим самолетом, мы плюхнемся глухой ночью в пучину Атлантики. На этой
мысли я крепко заснул. Часы показывали половину третьего, когда я проснулся,
но было совсем светло, пахло жареным беконом, а в моем ухе звучал голос
Вулфа:
- Я хочу есть. Мы летим, опережая время, и через час уже будем на
месте.
- Вы спали?
- Немного. Я хочу завтракать.
Он съел четыре яйца, десять ломтиков бекона, три булочки и выпил три
чашки кофе.
Я так и не увидел Лондон, потому что аэропорт находится за городом, а
Джеффри Хичкок ждал нас у выхода. Мы не видели его с тех пор, как он был
последний раз в Нью-Йорке, три года назад. Он приветствовал нас очень
сердечно для англичанина, пригласил к угловому столику в ресторане и заказал
булочки, повидло и чай. Сначала я хотел воздержаться, но подумал, какого
черта, должен же я привыкать к чудной иностранной пище, и взял свою долю.
Хичкок вынул из кармана конверт.
- Здесь ваши билеты на самолет до Рима. Он улетает через сорок минут, в
двадцать минут десятого и прилетает в три часа по римскому времени.
Поскольку ваш багаж прямо перевозится туда, здешние таможенники вас не
касаются. У нас есть полчаса. Этого хватит?
- С избытком, - Вулф намазал повидло на булочку. - В основном, меня
интересует Телезио. Тридцать лет назад, будучи мальчиком, я бы доверил ему
свою жизнь. Могу ли я доверять ему теперь?
- Не знаю.
- Мне надо знать, - резко сказал Вулф.
- Конечно, надо. - Хичкок вытер салфеткой тонкие, бледные губы. - Но в
наши дни человек, которому вы можете доверять дальше, чем можете увидеть, -
редкая птица. Могу только сказать, что имею с ним дело восемь лет, и я
доволен, а Боден знает его намного дольше - со времен Муссолини, и он
ручается за него. Если у Вас...
Хриплый металлический голос из громкоговорителя, вероятно, женский,
потряс воздух. Он говорил о чем-то срочном. Когда он закончил, я спросил
Хичкока, что она сказала, а он ответил, что она объявила, что пассажиров
девятичасового рейса на Каир просят собраться у выхода номер семь.
- Да, - я кивнул, - мне показалось, что я расслышал слово Каир. На
каком языке она говорила?
- На английском.
- Прошу прощения, - сказал я вежливо и отпил немного чая.
- Я говорил, - обратился он к Вулфу, - что если вам нужно довериться
кому-то, то сомневаюсь, что на этом берегу вам удастся найти кого-нибудь
лучше Телезио. Можете мне поверить, потому что я очень осторожный человек.
- Это лучше, чем я надеялся, - проворчал Вулф. - Еще вопрос - как с
самолетом от Рима до Бари?
- Да. - Хичкок прокашлялся. - Его арендовали, и он должен быть в полной
готовности, - он вынул из кармана потертый кожаный бумажник, порылся в нем и
вынул листок бумаги. - Вас встретят по приезду, но если случится накладка,
здесь фамилия и номер телефона. - Он передал бумагу - Восемьдесят долларов,
и можете платить долларами. Агент, с которым я имею дело в Риме, Джузеппе
Дрого, - хороший человек по римским стандартам, но способен постараться
извлечь личную пользу из контакта со своим знаменитым другом. Конечно, он
должен знать ваше имя. Теперь, если с Римом все, я снимаю с себя
ответственность.
Вулф не выразил удовольствия, что свидетельствовало о том, насколько он
сосредоточен на своей поездке. Любой человек, обладающий даже десятой частью
его самомнения, напыжился бы и раздулся, как индюк, узнав, что его
известность докатилась до Рима.
Немного позже громкоговоритель произнес, по-видимому, на английском,
что объявляется посадка на самолет до Рима, и наш хозяин проводил нас к
выходу и ждал взлета. Когда мы выруливали на взлетную полосу, Вулф помахал
ему на прощание рукой.
Вулф снова занял место у окна, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы
впервые взглянуть на Европу. День был хороший и солнечный, у меня на коленях
лежала карта, и, после того как мы пересекли Дуврский пролив, было очень
интересно смотреть на Брюссель, остающийся слева, а Париж справа, Цюрих
слева, Женева справа, Милан слева, а Генуя справа. Я легко узнал Альпы и
увидел Берн. К сожалению, пропустил Флоренцию. Пролетая над Аппенинами, мы
попали в воздушную яму, и падали милю или около того, пока не выровняли
курс, что, в общем-то, достаточно неприятно, и некоторые пассажиры выразили
неудовольствие. Но не Вулф. Он только закрыл глаза и сжал губы. После такой
встряски я счел вежливым заметить:
- Было не так уж плохо. Вот когда я летел на побережье и мы пролетали
над скалами...
- Заткнись, - проворчал он.
Итак, я пропустил Флоренцию. Мы приземлились в римском аэропорту в три
часа пополудни, был приятный и теплый день, воскресенье, но в ту минуту,
когда мы спустились по трапу и направились к зданию, мои отношения с Вулфом,
а его со мной, резко изменились к худшему. Всю мою жизнь при необходимости
сориентироваться в новой обстановке, мне достаточно было посмотреть на
указатели или, в крайнем случае, спросить местного жителя. Теперь я пропал.
Вывески были не для меня. Я остановился и посмотрел на Вулфа.
- Сюда, - проинформировал он, - на таможню.
Основа наших взаимоотношений была нарушена, и мне это не понравилось. Я
встал рядом с ним у стола и внимал звукам, посредством которых он
обменивался с белокурым обладателем баса, причем мое личное участие в милой
беседе ограничилось тем, что я протянул паспорт, когда меня попросили об
этом по-английски. Я стоял рядом с ним у стойки в другой комнате. Вулф на
этот раз обменивался любезностями с черноволосым тенором, хотя, признаюсь,
здесь я играл более важную роль, поскольку мне доверили открыть чемоданы и
закрыть их после осмотра. И опять звуки, обращенные к красной фуражке с
усами, которая передала вещи другой синей фуражке. Затем толстый сеньор в
зеленом костюме с красной гвоздикой в петлице. Вулф любезно сообщил мне, чти
его зовут Дрого и что частый самолет на Бари ждет нас. Только я собрался
выразить благодарность, что меня наконец заметили, как к нам подошел холеный
молодой человек, похожий на студента, одетый так, будто он собрался на
свадьбу или похороны, и обратился, слава Богу, на хорошем американском
языке:
- Мистер Ниро Вулф?
Вулф вытаращился на него:
- Могу я узнать ваше имя, сэр?
Он любезно улыбнулся
- Я Ричард Коуртни из посольства. Мы подумали, что вам может что-нибудь
понадобиться, и были бы рады предложить свои услуги. Можем ли мы чем-то
помочь?
- Нет, спасибо.
- Вы долго пробудете в Риме?
- Не знаю. А вам надо знать?
- Нет, нет, - он запнулся. - Мы не собираемся вмешиваться в ваши дела -
только дайте нам знать, если вам будет нужна какая-нибудь информация или
содействие.
- Я дам вам знать, мистер Коуртни.
- Пожалуйста. И я надеюсь, вы не будете возражать. - Он вынул из
внутреннего нагрудного кармана своего безупречно сшитого пиджака, купленного
явно не в магазине, маленькую черную книжку и ручку. - Мне бы очень хотелось
иметь ваш автограф. - Он открыл книжку и протянул ее. - Если можно?
Вулф расписался. Хорошо одетый мальчик-студент поблагодарил его,
настойчиво повторил, чтобы мы обращались в посольство при первой
необходимости, одарил всех, включая Дрого и меня, благовоспитанной улыбкой и
ушел.
- Вас проверяют? - спросил я у Вулфа.
- Сомневаюсь. Зачем? - Он что-то сказал Дрого и синей фуражке, и мы
двинулись вперед, причем Дрого возглавлял группу, а синяя фуражка с вещами
замыкала ее. После прогулки по бетону, а затем по гравию странного цвета,
которого я никогда не видел, мы подошли к ангару, перед которым стоял
маленький голубой самолет. По сравнению с тем, на котором мы пересекали
Европу, он выглядел словно игрушка. Вулф постоял, сердито глядя на него,
затем повернулся к Дрого и что-то произнес. Он говорил все громче и горячей,
затем слегка поостыл и, в конце концов, велел мне заплатить девяносто
долларов.
- Хичкок сказал восемьдесят, - возразил я.
- Он просил сто десять. Что касается платы вперед, тут я его понимаю.
Когда мы вылезем из этой штуковины, может быть, мы будем не в состоянии
заплатить. Дай ему девяносто долларов.
Я заплатил, затем получил указание дать доллар синей фуражке, что и
сделал, после того как она передала наш багаж пилоту, и подержал переносную
лестницу, пока Вулф водружал себя на место. Затем я залез в самолет. Там
было место для четырех пассажиров, но не для четырех Вулфов. Вошел пилот, и
мы покатили на взлетную полосу, Я бы предпочел не прощаться с Дрого,
учитывая, что он обманным путем получил лишние деньги, но во имя спасения
общественных связей помахал ему рукой.
Полет на небольшой высоте над Волчанскими холмами (если интересуют
подробности - смотри карту) в самолете объемом в пинту - далеко не идеальное
место для дружеской беседы, но до Бари оставалось только девяносто минут, а
некоторые вопросы требовали безотлагательного решения. Я перегнулся и
прокричал Вулфу, перекрывая шум:
- Я хочу обсудить один вопрос!
Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе к его
уху:
- Я про общение. На скольких языках вы говорите?
Он подумал:
- На восьми.
- А я на одном. И понимаю только один. Это будет для меня слишком
сложно. Наше дальнейшее существование абсолютно невозможно, если вы не
согласитесь на одно условие. Когда вы разговариваете с людьми, я не могу
требовать, чтобы вы переводили все подряд, но вы должны это сделать при
первой же возможности. Я постараюсь быть благоразумным, но если уж прошу,
значит, это нужно. В противном случае я могу вернуться в Рим на этой
штуковине.
Он стиснул зубы:
- Место для ультиматума выбрано идеальное.
- Великолепно! С таким же успехом вы могли бы взять с собой куклу. Я же
скажу, что постараюсь быть благоразумным, и потом я столько лет вам
докладывал, что могу рассчитывать в обмен на ваши сообщения.
- Очень хорошо. Я подчиняюсь.
- Я хочу полностью быть в курсе дела.
- Я же сказал, что подчиняюсь.
- Тогда мы можем начать сейчас. Что сказал Дрого об организации встречи
с Телезио?
- Ничего. Дрого было только известно, что мне нужен самолет, чтобы
добраться до Бари.
- Телезио будет нас встречать в аэропорту?
- Нет. Он не знает, что мы прилетаем. Я сначала хотел спросить о нем
Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом он убил двух фашистов, которые
загнали меня в угол.
- Убил чем?
- Ножом.
- В Бари?
- Да.
- Я думал, что вы черногорец. Что вы делали в Италии?
- В те времена я был очень мобильным. Я подчинился твоему ультиматуму,
как ты настаивал, но не собираюсь давать тебе отчет о том, что я делал в
молодости, по крайней мере, не здесь и не сейчас.
- Какой план действий у нас в Бари?
- Не знаю. Раньше там не было аэропорта и поэтому я не знаю, где он
находится. Посмотрим. - Он отвернулся и взглянул в окно. Через минуту
повернулся снова: - Мне кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота.
- Не могу, черт возьми. Я не могу никого ни о чем спросить. Спросите
сами.
Он пропустил мое предложение мимо ушей.
- Это должно быть Беневенто. Взгляни на него. Римляне прикончили здесь
самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры.
Он пускал пыль в глаза, и я это оценил. Всего лишь два дня назад я
поставил бы десять против одного, что, находясь в самолете, он не сможет
вспомнить вообще ни одной даты, а тут он болтал про то, что было двадцать
два века назад. Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Беневенто. Вскоре я
увидел море впереди и слева и познакомился с Адриатикой; мы приближались, и
я видел, как вода блестит и переливается на солнце, а затем появился Бари.
Часть его была беспорядочно разбросана на косе, вдающейся в море, и, судя по
всему, не имела улиц, а другая, расположенная вдоль берега к югу от косы,
равномерно пересекалась прямыми улицами, почти как в центре Манхэттена,
только без Бродвея. Самолет приземлился.
5
А теперь, пожалуйста, вспомните предупреждение, которое я сделал
вначале. Как я уже упоминал, самые важные события изложены со слов Вулфа.
Итак, было пять часов вечера апрельского воскресенья, Вербного
воскресенья. Конечно, наш самолет прилетел вне расписания, и Бари не столица
государства, но даже в этом случае можно было надеяться увидеть признаки
жизни в аэропорту. Но нет. Он вымер. Конечно, кто-то находился на
контрольной вышке и еще кто-то в маленьком здании, куда вошел пилот,
вероятно, доложить о прибытии, но больше никого, за исключением трех
мальчиков, кидавшихся в кошку. Вулф узнал у них, где находится телефон, и
пошел в здание позвонить. Я караулил вещи и наблюдал за коммунистическими
мальчиками. Я так решил, потому что они кидались в кошку в Вербное
воскресенье. Потом я вспомнил, где нахожусь, и подумал, что они с таким же
успехом могут быть фашистскими мальчиками.
Вулф вернулся и сообщил:
- Я дозвонился до Телезио. Он сказал, что дежурный охранник перед этим
зданием знает его и не должен видеть нас вместе. Он дал мне номер телефона,
по которому я позвонил и договорился, что за нами прибудет машина и отвезет
на встречу.
- Да, сэр. Нужно время, чтобы я сумел привыкнуть к такому положению.
Может быть, года мне хватит. Давайте пойдем, чтобы не стоять на солнце.
Деревянная скамья в зале ожидания была не слишком удобной, но думаю,
Вулф не поэтому встал через несколько минут и вышел. Проделав четыре тысячи
миль и сменив три самолета, он был по горло сыт передвижением. Невероятно,
но факт: я сидел в помещении, а он был на ногах и снаружи. Может быть,
места, где он провел молодость, неожиданно вернули ему второе детство, но,
подумав, решил, что едва ли. В конце концов он появился и сделал мне знак
рукой, я поднял вещи и вышел.
Нас ждала длинная черная блестящая "ланчиа", с водителем в красивой
серой форме, отделанной зеленым. Здесь было достаточно места и для вещей и
для нас. Когда мы тронулись, Вулф дотянулся до ремня безопасности и крепко
вцепился в него, что свидетельствовало о его нормальном состоянии. С площади
мы повернули на гладкую асфальтированную дорогу, и "ланчиа" совершенно
бесшумно понеслась, а спидометр показывал восемьдесят, девяносто и больше
ста, когда я сообразил, что это километры, а не мили. Все равно, это была
классная машина. Вскоре домов стало больше, дорога превратилась в улицу, а
затем в авеню. Мы повернули направо, где движение было более интенсивным,
сделали еще два поворота и остановились у тротуара напротив чего-то,
напоминающего железнодорожную станцию. Вулф поговорил с водителем и
обратился ко мне:
- Он просит четыре тысячи лир. Дай ему восемь долларов.
Я мысленно произвел подсчет, пока доставал бумажник, нашел его
правильным и протянул деньги шоферу. Чаевые были явно приемлемыми, судя по
тому, что он придержал Вулфу дверь и помог мне вынуть багаж. Затем он сел в
машину и уехал. Я хотел спросить у Вулфа, не станция ли это, но не смог. Он
напряженно следил за чем-то и, проследив за его взглядом, я понял, что он
наблюдает за "ланчией". Едва она завернула за угол и исчезла из виду, он
заговорил.
- Нам надо пройти пятьсот ярдов.
Я поднял вещи.
- Andiamo.*
* Пошли (итал.)
- Где, черт возьми, ты это выкопал?
- В опере, с Лили Роуэн. Хор не уходит со сцены, не спев этого слова.
Мы пошли рядом, но вскоре тротуар сузился, и я пропустил его вперед, а
мы с вещами тащились сзади. Я не знаю, может быть, он в молодости измерил
шагами именно эту дорогу, которая состояла из трех прямых участков и трех
поворотов, но если так, то значит память его подвела. Мы прошли больше
полумили, и чем дальше, тем тяжелее становились вещи. После третьего
поворота на улицу, которая была уже, чем все остальные, мы увидели
припаркованную машину, возле которой стоял мужчина. Когда мы подошли, он
сурово уставился на Вулфа. Вулф остановился прямо против него и сказал:
- Паоло.
- Нет. - Мужчина не мог поверить. - Боже, это правда. Садитесь. - Он
открыл дверь автомобиля.
Это был маленький двухдверный "фиат" который мог бы служить прицепом к
"ланчии". Мы все же втиснулись в него: я с вещами - назад, а Вулф с Телезио
- на переднее сиденье. Пока машина ехала по узкой улице, Телезио то и дело
поворачивал голову к Вулфу, и я мог внимательно рассмотреть его. В Нью-Йорке
полно таких, как он, - с жесткими густыми волосами, большей частью седыми,
смуглой грубой кожей, быстрыми черными глазами и большим ртом, словно всегда
готовым к улыбке. Вулф, естественно, был не в состоянии отвечать на его
вопросы, и я не мог его в этом упрекнуть. Я хотел бы удостовериться, что
Телезио можно доверять как брату, поскольку меньше чем через милю мне стало
ясно, что ему нельзя доверять как водителю. Судя по всему, он был твердо
убежден, что все препятствия, возникающие на его пути, одушевленные или
неодушевленные, должны исчезнуть, прежде чем он до них доберется, а когда
одно из них все же не успело вовремя увернуться, и Телезио почти столкнулся
с ним, реакция нашего водителя какую-то долю секунды была очень радостной.
Когда мы наконец доехали, я вылез из машины и обошел ее, чтобы взглянуть на
крылья. Ни царапины, ни вмятины. Я подумал, что, слава Богу, таких водителей
один на миллион.
Пункт назначения представлял собой маленький двухэтажный оштукатуренный
дом, позади которого находился двор, огороженный с трех сторон забором, с
цветами и маленьким бассейном.
- Не мой, - сказал Телезио, - моего друга, который уехал. У меня дом в
старом городе, где вы были бы слишком заметны.
На самом деле мне перевели эту фразу только спустя два часа, но я
стараюсь передавать события в том порядке, в котором они происходили. Это
единственная возможность получить о них четкое представление.
Телезио настоял на том, чтобы самому внести вещи, хотя ему и пришлось
их поставить, чтобы открыть дверь ключом. В небольшом квадратном холле он
взял наши пальто и шляпы, повесил их и провел нас в большую комнату. В ней
все было выдержано в розовых тонах, и одного взгляда на мебель и другие
предметы было достаточно, чтобы понять, какого пола его друг, по крайней
мере, мне так показалось. Вулф оглянулся в поисках подходящего стула, не
нашел его и сел на кушетку. Телезио исчез и вернулся с подносом, на котором
красовались бутылка вина, стаканы и вазочка с миндалем. Он наполнил стаканы
до краев и провозгласил тост:
- За Иво и Гарибальди! - воскликнул он.
Выпив, они с Вулфом оставили немного вина в стаканах, и я последовал их
примеру. Вулф снова поднял свой бокал:
- В ответ можно сказать только одно - за Гарибальди и Иво.
Мы допили до конца. Я нашел себе удобный стул. Около часа они говорили,
пили и ели миндаль. Когда Вулф позже мне все пересказывал, я узнал, что
первый час был посвящен личным воспоминаниям, не относящимся к делу, о чем
явно свидетельствовал тон их беседы. Потребовалась вторая бутылка вина и
вторая вазочка с миндалем. Они вернулись к делу после того, как Телезио
поднял свой стакан и произнес:
- За вашу маленькую дочь Карлу! За женщину столь же смелую, сколь и
прекрасную.
Они выпили. Вулф поставил стакан и заговорил совсем другим тоном:
- Расскажи мне о ней. Ты видел ее убитой?
Телезио покачал головой.
- Нет, я видел ее живой. Однажды она явилась ко мне и попросила помочь
ей переправиться на тот берег. Я знал о ней от Марко, и, конечно, она знала
все обо мне. Я пытался объяснить ей, что это не женское дело, но она ничего
не хотела слушать. Она сказала, что раз Марко погиб, она должна увидеть
людей с того берега и решить, что делать дальше. Я привел к ней Гвидо и она
ему очень много заплатила, чтобы он перевез ее на тот берег, и в тот же день
уехала. Я старался...
- Ты знаешь, как она добиралась сюда из Нью-Йорка?
- Да, она сказала мне - стюардессой на пароходе до Неаполя; это
достаточно просто при наличии связей, а из Неаполя - на машине. Я пытался
позвонить тебе до ее отъезда, но возникли трудности, и когда я дозвонился,
она уже уехала с Гвидо. Вот и все, что я могу тебе сказать. Гвидо вернулся
через четыре дня. Он пришел ко мне рано утром вместе с одним из тех -
Йосипом Пашичем. Ты знаешь его?
- Нет.
- Действительно, он слишком молод, чтобы ты его помнил. Он передал
сообщение от Данилы Вукчича, племянника Марко. В сообщении говорилось, что я
должен тебе позвонить и сказать: "Человек, которого вы ищите, находится в
окрестностях горы". Я знал, что тебя будут интересовать подробности, и
постарался узнать их, но это все, что сказал мне Йосип. Он знает меня не так
хорошо, как другие, постарше. Поэтому больше я ничего не смог узнать.
Естественно, я подумал, это означает, что там находится человек, который
убил Марко, и что это известно. А ты?
- Да.
- Тогда почему ты не приехал?
- Хотел получить что-нибудь получше криптограммы.
- Я тебя помню другим, но теперь ты постарел, да и я тоже. Ты стал
слишком толстым и тебе нужно больше двигаться. Впрочем я не удивлен, потому
что Марко рассказывал мне о тебе и даже привез фотографию. Во всяком случае
сейчас ты здесь, а твоя дочь умерла. Я не понимаю, как тебе удалось сюда
добраться. Я тебе позвонил и пятницу, прошло всего сорок восемь часов. Йосип
приезжал снова, но на этот раз без Гвидо, на другой лодке, и с другим
посланием от Данило. Я должен был сообщить тебе, что твоя дочь погибла
насильственной смертью в окрестностях горы. И опять это было все, что он
сказал. Если бы я знал, что ты приедешь, я постарался бы задержать его, но
сейчас его здесь уже нет. В любом случае ты, наверное, захочешь сам увидеть
Данило. Мы пошлем за ним Гвидо. Данило доверяет только Гвидо. Он может быть
здесь, скорее всего, по вторник ночью. Тогда рано утром в среду вы сможете
увидеться с ним здесь. Марко тоже пользовался этим домом. Я думаю, что на
самом деле он заплатил за это вино и не хотел бы, чтобы мы его экономили.
Бутылка пуста, этого не должно быть.
Он вышел из комнаты и вскоре вернулся с другой, уже откупоренной.
Наполнив стакан Вулфа, он повернулся ко мне. Я бы предпочел пропустить, но
выражение его лица, когда я отказался в первый раз, не оставляло сомнения,
что человек, который отказывается от вина, не вызывает у него доверия.
Поэтому я взял стакан с вином и горсть миндаля.
- Это место не плохое, - сказал он Вулфу. - Даже для тебя, привыкшего к
роскоши. Марко предпочитал готовить сам, но я завтра могу найти женщину.
- Не нужно, - сказал Вулф. - Я уезжаю.
Телезио возразил:
- Нет. Ты не должен.
- Напротив, я должен. Где мы можем найти Гвидо?
Телезио сел:
- Ты это имеешь в виду?
- Да. Я еду.
- Как и в качестве кого?
- В моем собственном. Искать человека, который убил Марко. Я не могу
легально попасть в Югославию, но среди этих скал и ущелий - какое это имеет
значение?
- Большое. Самое худшее, что Белград может сделать Ниро Вулфу - это
выслать его, но скалы и ущелья - это не Белград. И они не те, какими ты их
помнишь. Например, там, у этой горы, находится убежище головорезов Тито, а
через границу - албанских бандитов, которыми управляют русские. Они смогли
убить Марко в далекой Америке. Они убили твою дочь через несколько часов
после того, как она ступила на берег. Возможно, она была неосторожна, но то,
что предлагаешь ты - появиться среди них в собственном обличье - намного
хуже. Если тебе так хочется совершить самоубийство, я помогу тебе достать
нож или ружье - что тебе больше нравится, тогда совсем не нужно будет
предпринимать путешествие по нашему прекрасному морю, которое, как ты
знаешь, бывает часто свирепым. Вот скажи мне - я трус?
- Нет, ты не трус.
- Я не трус. Я очень смелый человек. Иногда я сам поражаюсь, сколько во
мне отваги. Но ничто не заставит меня, такого, как я есть, появиться днем
или ночью между Цетинье и Скутари, в особенности к востоку, где граница
проходит через горы. Был ли Марко трусом ?
- Нет.
- Это правда. Но он никогда даже не помышлял о том, чтобы самому
разворошить это гнездо предателей. - Телезио пожал плечами. - Это все, что я
хотел сказать. К сожалению, тебя не будет в живых, чтобы подтвердить мою
правоту. - Он поднял свой стакан и осушил его.
Вулф посмотрел на меня, чтобы увидеть мою реакцию, но сообразил, что я
ничего не понимаю и тяжело вздохнул.
- Все это очень хорошо, - сказал он Телезио, - но я не могу охотиться
за убийцей, оставаясь на противоположном берегу Адриатического моря, и
теперь, когда я забрался так далеко, я не собираюсь возвращаться домой. Мне
надо подумать и обсудить это с мистером Гудвином. В любом случае мне нужен
этот Гвидо. Как его фамилия?
- Гвидо Баттиста.
- Он лучше всех?
- Да. Я не хочу сказать, что он святой. Если составлять список святых,
которых сегодня можно найти в округе, не наберешь и вот столько. - И он
показал кончик мизинца.
- Ты можешь привести его сюда?
- Да, но на это уйдет время. Сегодня Вербное воскресенье. - Телезио
встал. - Если вы голодны, кухня в порядке и в буфете кое-что найдется. Вино
есть, но нет пива. Марко рассказывал мне о твоем пристрастии к пиву, которое
я не одобряю. Если позвонит телефон, подними трубку, и если это я, я
заговорю первым. Если в трубке молчат, то и ты не отвечай. Никто не должен
сюда прийти. Прежде чем включить свет, плотно закройте занавески. О вашем
приезде в Бари никому не известно, однако они достали Марко в Нью-Йорке.
Моему другу не доставило бы удовольствия увидеть кровь на этом прекрасном
розовом ковре. - Вдруг он засмеялся. Он буквально рычал от смеха. - Особенно
в таком количестве. Я найду Гвидо.
Он ушел. Раздался шум закрывающейся наружной двери, а затем "фиата",
Телезио развернулся во дворе и выехал на улицу.
Я посмотрел на Вулфа.
- Это очаровательно, - горько сказал я.
Он меня не слышал. Глаза его были закрыты. Он не мог удобно откинуться
на кушетке, поэтому наклонился вперед.
- Я знаю, вы что-то обдумываете, - сказал я ему. - А я сижу рядом и мне
обдумывать нечего. Вы столько лет учили меня делать сообщения, и я бы
оценил, если бы вы показали мне пример.
Он поднял голову и открыл глаза.
- Мы попали в неприятное положение.
- Мы в нем находимся уже месяц. Мне нужно знать, о чем говорил Телезио,
с самого начала.
- Не имеет смысла. Около часа мы просто болтали...
- Хорошо, это может подождать. Тогда начните с того места, когда он
поднял тост за Карлу.
...
