Никита Елисеев. Судьба драконов в послевоенной галактике
страница №6
... я в окно видел: расселся на стуле, ногирасставил, расстегнулся, декольте с волосами навыпуск, еб-те, борода и
бакенбарды, плавно переходящие в волосы на груди... Иди садись. Валентин
Аскерханович, привезли? - полковник подошел поближе к кадкам, сунул палец в
землю, - еб-те, Денушка, я те что сказал: полить, а ты что сделал? Ай-я-яй,
еб-те двадцать, ты же их залил, за-лил. Ну, смотри, лужи вокруг кадок... А?
Что за болото развел. Ну, напецкал так напецкал.
Ден стоял понурившись и шмыгал носом.
- Коллега полковник, - начал он.
- Ѓб-те, - махнул рукой полковник, - ну тя к монстру в бриллиантовой,
ну, гляди, какую сырость развел... Грунечка, Грунечка, кыса, кыса...
Кошка зашипела, выгнула спину и попятилась за Денову ногу.
- Вот, еб-те, дилемма... понимаешь, закавыка, загадка... Я Груню люблю,
а она меня нет, еб-те, шипит, а она меня, еб-те, кусает.
- Чем меньше женщину мы любим, - подал голос от вахты Пауль, - тем
легче нравимся мы ей. А кошка - женщина, коллега полковник.
- Ѓбте, - изумился полковник, - Павлик, ты че влез? зачем? для чего?
какая твоя цель?.. - полковник смерил Пауля взглядом. - Ну, Валентин
Аскерханович, покажи новичков. У, какие, у, еб-те...
Полковник похлопал меня по плечу...
- Молодец, молодец, еб-те... Назовись, еб-те,.
- Джек Никольс, - выкрикнул я и как-то само собой у меня вырвалось: -
Ѓбте.
Пауль фыркнул. Валя разинул рот. Диего встал по стойке смирно. Ден
выронил лейку.
Потом сделалось тихо, и в наступившей тишине стало слышно умильное
мурлыкание кошки Аграфены, трущейся о ногу Дена.
- Ѓбте, - сказал наконец справившийся с волнением полковник, - да ты, я
гляжу, артист-пародист... Для артистов, еб-те, у нас есть третья рота.
Павлик оттуда, Валентин Аскерханович...Ты что, еб-те, думаешь, ты семь
русалок, еб-те, и уже можешь, еб-те, полковника, еб-те...
Полковник всерьез разволновался, он вынул из кармана большой клетчатый
платок и вытер шею и затылок.
У меня тоже вспотели шея и затылок.
Я сглотнул и выдавил:
- Виноват, коллега полковник, обмолвился. Сорвалось.
- Ѓбте, - полковник сунул в карман клетчатый платок, - Виктор Петрович
тебе коллега, а не Гордей Гордеич... Нашел себе коллегу... Виктор Петрович,
сиди, сиди, не скалься...
И тут я заметил, что рептилия высунулась из кабины и глядит на меня с
живейшим, хищным каким-то интересом.
- Брысь, сказал, еб-те, зубы повыдергаю, брысь! - не то разозлился, не
то испугался полковник.
Витек хлопнул дверцей машины.
- Ѓбте, - поуспокоившись, сказал полковник, - ну а тебя как звать?
- Диего Хальцедонов, - отрапортовал Диего.
- Молодец, еб-те, - одобрил полковник, - умница, золотко...
Диего старательно тянулся, ел глазами полковника.
- Ѓбте, - вздохнул полковник, - жалеешь, небось, что к "чистильщикам"
попал?
- Никак нет! - бодро гаркнул Диего. - Не жалею! Рад...
- Ѓбте, - нахмурился полковник, - Бриллиантов, как тебя, Аметистов... -
полковник пощелкал пальцами, - этот Альфонсо Аметистов...
- Дие... - робко начал Диего.
- Я сказал: Альфонсо Аметистов, - рявкнул полковник, - ебте, - добавил
он поспокойнее, - я не чаю, как отсюда выбраться, этот... мне
выкаблучивает... рад... ну, я покажу тебе рад, еб-те, я тебе покажу рад, -
он погрозил пальцем и, покачав головой, громко приказал Вале, - Валентин
Аскерханович, этого весельчака тоже в третью роту... Прислали, еб-те, один
артист-пародист, другой - коверный, еб-те, рот до ушей, хоть завязочки
пришей... Весь вечер на манеже... В третью их, в третью...
- Лезь в машину, - коротко приказал Валя, - разрешите? - обратился он к
полковнику.
- Давай, давай, - полковник замахал руками, - вези их, еб-те, с глаз
долой - из сердца вон.
Я плюхнулся на твердую скамью, рядом расположился Диего.
Следом в кузов нырнул, хищно и ловко, Валя.
Он не успел постучать в крышу кабины, как в кузов заглянул сияющий
Пауль.
- Ну, - Пауль был в восторге, - ну, пародист, Пиздей Пиздеич тебя верно
назвал. Не, парень, - Пауль был вне себя от переполняющих его чувств, - не
жить тебе с людьми, - и не дожидаясь моего вопроса "почему"?, сразу ответил:
- Уж больно талантлив. Пиздей Пиздеича аж в пот бросило...
- Просто наглец, - сухо заметил Валентин Аскерханович.
Пауль покачал головой:
- Не, ты его не ругай, не ругай, он тебя еще может в пещере пополам
перекусить, а будешь себя с ним хорошо вести - и он тебе поможет.
- Кончай глумиться и стебаться, - рассердился Валя, - сойди с колеса,
дай отсюда уехать.
- Да катитесь вы отсюда колбасой, - немного обиделся Пауль и спрыгнул
вниз.
Валентин Аскерханович постучал в крышу кабины, дескать, поехали.
И мы покатили вдоль кадок с пальмами.
Впрочем, я еще успел услышать, как Ден радостно вопит, размахивая
лейкой:
- Ѓбте! Кликуха есть! Пародист будет "Ѓбте".
- Засветился, - с удивившей меня печалью выдохнул Валентин
Аскерханович.
- Как это, - сказал я, - полковник быстро и тихо ушел.
- Пиздей-то? - переспросил Валя. - Да, он у нас мастак по
уходам-приходам, херак - и нету его, херак - и тут он. Бегунок, - и Валя,
усмехнувшись, добавил:- Ѓбте...бегунок.
Дружелюбный тон Валентина Аскерхановича меня нимало не обрадовал,
скорее насторожил. Но Валя, казалось, в самом деле помягчел к нам после
скандала с полковником.
- Слышь, - обратился он ко мне. - Ѓбте, пародист, это правда, что ты
семь русалок выловил?
- Меня зовут Джек Никольс, - твердо сказал я.
- Ѓбте, - покачал головой Валентин Аскерханович, - Пауль прав. Ты очень
борзой. Тебе здесь не прожить. Слышь, Ѓбте? Ты не в карантине, это в
карантине можно было даже сержанта жизни обучать, а в Северном, - Валя
шмыгнул носом, - я вот тоже гордый был, уставник был.
- Я не гордый, - сказал я, - я просто - Джек Никольс.
Грузовик миновал кадки с пальмами, возле одной из которых сидела рыжая
собачонка с лихо торчащим одним ухом и горестно повисшим другим, так что
вместе они напоминали знаки восклицательный и вопросительный в конце
гневного восклицания - и понесся вдоль стены с множеством разнокалиберных
дверей.
Потолок здесь был так высок, что не диво было увидеть под ним птиц и в
какое-то мгновенье забыть, что ты в подземелье.
Птицы, и в самом деле, метались вверху.
Валентин Аскерханович проследил мой взгляд и кивнул:
- Тут дыры неба - неподалеку.
Пару раз в карантине я видел длиннющие, уходящие вверх, суживающиеся
вверху сияющей иголкой, звездой туннели - "дыры неба".
- Ну, - продолжил Валентин Аскерханович, - еще из пещер поналетели, там
такие летающие крокодилы с бегемотами водятся, - Валя хмыкнул, - Пиздей
Пиздеич кадок с пальмами наставил, вот они и поналетели, позасрали здесь
все.
- Он, я вижу, - осторожно спросил Диего, - у вас вообще живность любит?
- Юннат, - скривился Валентин Аскерханович, - юный натуралист. У него в
штабе, в кабинете, хомяк живет и попугай. Попугай дурной такой, ни хрена
слов не знает. Пиздей Пиздеич его учил-учил: и "попка-дурак", и "Антоша
хороший" - скорее бы хомяка выучил разговаривать, тупой, блин, попугай
оказался, как бревно...
Грузовик остановился. Валентин Аскерханович заколотил в крышу кабины:
- Дальше, дальше, Витек. Этих раздолбаев в к нам определили.
Грузовик фыркнул и поехал.
- Эт, - Валя покачал головой, - совсем Витек мышей у нас не ловит.
Видел же, что Пиздей Пиздеич недоволен, а тормозит у первой... Слышь, Ѓбте,
Ѓбте, оглох? Ты не обижайся, у нас у всех кликухи. Вон даже Гордей Гордеича
Пиздей-Пиздеичем прозвали.
- Валентин Аскерханович, - вежливо поинтересовался я, - у вас какая
кликуха: п...бол или мудозвон?
На сей раз Диего не стал вмешиваться, и мне удалось отбить удар.
- Блин, - в бешенстве заговорил Валентин Аскерханович, - блин, да ты
еще и драться умеешь? Ѓбте... пародист... К нему по-человечески, а он...
драться умеет... он, - Валентин Аскерханович покрылся от волнения пятнами, -
ругается. С ним нормально разговаривают, а он - оскорбляет. Ты сам -
п...бол. Вот!
Грузовик остановился как раз, когда Валентин Аскерханович произносил
"вот". Это вышло настолько забавно, что я рассмеялся.
Валя еще раз махнул кулаком, я ответил.
- Брэк! - услышали мы резкий, не слишком приятный высокий голос.
В кузов заглядывал здоровенный мужик с тоненькими, аккуратно пробритыми
усиками.
- Мишель, - морщась от боли, сказал Валя, - вот пополнение привез. Ты -
за дежурного?
Мишель помолчал, потом спросил:
- Это они что же, всю дорогу тебя так мудохают?
- Нет, - начал объяснять Валентин Аскерханович.
- Понятно, - перебил его Мишель, - делают перерывы, чтобы отдохнуть...
Ну, капитан ты, самый здоровый, подь, капитан, сюда...
Мишель спрыгнул с колеса и ждал меня внизу.
- Это такая борзота, - пожаловался Валентин Аскерханович, - он и
полковника на хер послал.
- Правильно сделал, - кивнул Мишель, - туда ему и дорога... Знаешь. что
он сегодня сделал?
- Ну?
- "Летающего воробья" выпустил... Здоровый, - крикнул мне снизу Мишель,
- быстро вниз прыгай, сейчас меня будешь посылать.
- Как же это он, - искренно ужаснулся Валя.
- Мудак, - объяснил Мишель, - на волю птичку выпускаю...
Я спрыгнул вниз - и тут же получил в живот, в грудь, в скулу - удар за
ударом.
Я упал и скорчился, стараясь не стонать от боли, закрываясь руками от
возможных ударов.
На какое-то мгновение боль застила все мое существо, и я не расслышал,
что говорил Мишель. Потом услышал:
-...Привезли, все нормально, а этот мудак открывает клетку, я, говорит,
думал, это - птичка...
- А, - догадался Валя, - так это за "летающим" все сорвались?
- Сорвались, сорвались, - подтвердил Мишель и тронул меня за плечо, -
вставай, приехали.
Я поднялся. Диего стоял руки по швам, навытяжку.
Мишель деловито въехал мне пару раз по скуле, потом развернул меня и с
силой дал под зад ногой.
- Таким вот путем, - объяснил Мишель, - чтобы руки не распускал. Марш в
расположение! Живо! Что ты стоишь?
Лицо у меня горело. Нет ничего страшнее и унизительнее, чем идти с
битой рожей и битым задом. Кто хоть раз испытал это - не забудет никогда.
Если хоть раз вам въехали в морду, а вы не смогли защититься, то
чувство бессилия и унижения выжгут в вашей душе славный чудесный след,
траншейку, и долго, долго на вашем небе вместо доброго солнца над вами будет
нависать насмешливый кулак.
Но тут и неба не было, но здесь и удар кулаком по морде был не самое -
ей-же-ей - страшное. Подумаешь.
Вон Валентина Аскерхановича головой в унитаз окунули, а он - ничего.
Жив и здоров, силен и весел.
Все дело в дивной способности человека забывать. Ведь если бы унижение,
испытанное Валентином Аскерхановичем тогда, было бы живо в нем до сих пор,
как бы он жил? Как бы он мог бы жить?
Он загремел бы в "вонючие" - и не вылезал бы из болота.
Валентин Аскерханович распахнул перед нами двери, тяжелые, кованые.
Казарма как казарма.
Двое "отпетых", голых по пояс, натирали пол.
- Хуан, Федя, - окликнул их Мишель, - кончай работы. Прибыло молодое
пополнение...
- У, - подивился Хуан, - молодое пополнение уже получило в морду? Так
скоро? Это, наверное, очень лихое молодое пополнение.
- Так, - сказал Мишель и ткнул в меня пальцем, - южный наглец.
Докладывай.
- Джек Никольс. Бывший воспитанник седьмого карантина прибыл в третью
роту "отпетых" Северного городка.
Валентин Аскерханович прошел к совей кровати, уселся на табурет и
сказал:
- Он - пародист, блин, такие штуки отмачивает. Полковнику
представляется: "Джек, ебте, Никольс, ебте. Прошу любить и жаловать, ебте.
Пиздея чуть удар не хватил.
"Отпетые" и Мишель расхохотались. Диего заулыбался, я усмехнулся и тут
же получил тычок в зубы.
- Рукоприкладство у "отпетых", - сказал я и потрогал расшибленную губу,
- запрещено.
Мишель сунул мне кулаком в ухо.
Я шатнулся, схватил табурет, стоящий рядом, - и целый град ударов
посыпался на меня.
Я свалился на пол, табурет брякнулся рядом со мной.
Боль, соленый вкус крови, бессилие и тяжесть собственного тела,
ставшего просто мешком из боли и тяжести, придавили меня к полу.
- Ну, - спросил Мишель, подождав, пока я восстановлю дыхание, - что
кряхтишь, как старый дед? Встал и пошел драить унитазы и медные ручки в
умывальнях... Давай, давай, очень медленно, страх как медленно...
Я поднялся, морщась от боли, поставил на место табуретку, взялся за
спинку кровати и пообещал:
- Я тебя убью.
- Убьешь, убьешь. - презрительно хмыкнул Мишель, - вон Валентин
Аскерханович, когда его только, только привезли, тоже бегал по расположению
- орал: убью, зарежу - растопчу - не помилую. Я нервный и у меня воо такой
нож есть! Помнишь, Валек, - Мишель подмигнул Валентину Аскерхановичу, - как
ты тут всех воо таким ножом стращал?
- Помню, а как же? - заулыбался едва ли не радостно Валентин
Аскерханович, - а нож у меня, кстати, был.
- Нож, - сказал один из "отпетых", что натирал пол, а ныне наблюдал за
воспитательной сценой, - это не главное! Зарезать можно и ногтем - было бы
старание, умение и желание.
- И любовь к однажды выбранному делу, - шмыгнув носом, сказал второй
"отпетый".
- Что стоишь? - поинтересовался Мишель. - Что скрипишь зубами? Пыхтишь,
сопишь? В чем дело? Ты плакать собрался? Нет? Вон там каптерка. Хуан пойдет
с тобой, выдаст рабочую робу и кальсоны. Вопросы? Чего ты ждешь? О чем
думаешь?
- Я... думаю... как... тебя... убить, - раздельно выговорил я.
- Ох, - вздохнул один из "отпетых", по всей видимости, Хуан, - да ты и
в самом деле пародист. Так нельзя.
Кулаки Мишеля утюжили мое лицо, превращая его в морду, в физиономию, в
побитое рыло, в которое чем дальше, тем больше хочется бить, бить и бить.
Мишель бил и приговаривал:
- Раз навсегда запомни: не пугай, не пугай! Не хами. Знай свое место...
Самое главное - знай свое место.
Наконец Мишель утомился и перестал бить. А еще говорят, что душа не
связана с телом! За пять минут из уверенного в себе выпускника карантина я
вновь превратился в жалкого неуча, в дурня, в побитого пса, каким меня
приволокли в карантин под начало к сержанту Джонни.
- Но если я, - сказал я, сел шевеля разбитыми губами, - буду знать свое
место, как же я убью Его?
- Что, что? - не понял Мишель и , не поняв, заинтересовался.
Я подождал, приводя в порядок мысли, разбросанные кулаком Мишеля по
закоулкам сознания, и наконец сказал:
- "Отпетый", по-моему, как раз и не знает своего места, раз его
конечная цель - убить... - я сглотнул боль, мешавшую говорить, - зверя... то
есть главная задача "отпетого" - не знать своего места, потому-то он и может
оказаться в "вонючих".
- Ах ты падла, - всерьез рассердился Мишель, - так ты еще и философ!
- Он еще и поет, - рассмеялся Хуан.
Я получил удар в ухо и вновь полетел на пол.
...Я поднялся и побрел к каптерке получать робу, по пути получив пинок
от Мишеля.
Валентин Аскерханович хмыкнул:
- Из карантина теперь такие наглые выползают, только что крыльев и
когтей нет, а так все при всем.
- Ничего, - сказал Хуан, двинувшийся следом за мной с ключами от
каптерки, - ничего страшного: здесь мы мигом крылья выдернем, а когти
острижем.
- До тех пор, - подсказал Федя, - покуда новые не отрастут - крепче,
надежнее.
_____________________________________________________________
Эта неделя слилась для нас с Диего в одну нескончаемую, освещенную
лампами дневного света, бессонную ночь. Кажется, не было уголка в казарме,
которого мы не вычистили, не вылизали, не отодрали.
В долго тянущиеся часы бодрствования за мелкой унизительной или тяжелой
работой я порой с внезапной ясностью понимал: я - один. Совершенно,
абсолютно один, надо мной гигантская толща почвы и камня, и я запихнут в
самый темный и самый грязный закуток.
Мне вспомнились слова, слышанные мной уже очень давно: "Всякому
человеку есть что терять. И чем меньше человек имеет, тем больше он может
потерять, тем с большей жалостью он вцепляется в то, что имеет". Это было
правдой. Сон - вот что оставалось у меня, и я жадно припадал к часу, часику,
полу-, четверь часику выкраденного, выцыганенного сна.
Несколько раз я заснул на занятиях. Незнакомый капитан растолковывал
нам про самого для нас опасного зверя - про "птичку - черную точку" на
горизонте, серую пичужку в клетке - на воле, едва лишь встретится с
противником, моментально расползающуюся жгучим уничтожающим студнем с
множеством присосок, шевелящихся мохнатых лапок, - про "летающего воробья".
Такого и среди тренажеров в карантине не было: как его приручишь? Как
приучишь "тренажерствовать" безжалостный расплескивающийся студень, в
секунду обращающий тебя в ничто, в прах и пепел, и от восторга уничтожения
еще и шевелящий своими лапками, щупальцами, чмокающий присосками, еще бы
кого, еще бы что...
С таким чудищем можно работать только на экране, нажимая кнопочки,
подергивая рычажки.
- ...Не совсем понятно, - лениво тянул капитан, он даже не представился
нам, когда пришел на занятия, - можно ли назвать "летающего воробья" живым
существом в полном смысле этого слова? Кажется, что это некая межеумочная,
срединная организация материи. В лабораториях...
Я с силой надавил кнопку и снова опоздал: на голубом экране белесой
кляксой расплылась моя очередная неудача.
Капитан сделал пометку в журнале и сказал:
- Джек Никольс.
Я стал подниматься.
- Сидите, юноша, сидите, - недовольно замахал рукой капитан, - что вы,
в самом деле? Я буду запускать вам помедленнее, но вообще... вообще-то, -
капитан покачал головой, - если вы на вольном воздухе так будете телепаться.
..
На экране зачернелась точечка. Я хлопнул по кнопке. Точка вспыхнула
ослепительно-белым.
- Да что вы по кнопкам-то колотите? - поморщился капитан, - вы бы еще
кулаком бы саданули.
В классе засмеялись.
- Молчать, - не повышая голоса, сказал капитан и сделал в журнале сразу
несколько пометок, - будете много веселиться, я вам так экраны запорошу -
замаетесь кнопочки нажимать.
Я еле поспевал за появляющимися на экранах точками. Откуда-то издалека,
сквозь гудущую, гудящую вату усталости, головной боли, разламывающихся
висков, доносились слова, обрывки фраз:
- ...И здесь главное - успеть... Или отойти... Вообще не щекотать...
Не-попадание в "летающего воробья" - все равно что попадание лично в вас...
Лучше пальнуть из огнемета в себя, чем пальнуть из огнемета в "летающего
воробья"... и не попасть.
Я увидел перед собой множество деревянных застекленных строений. В
синем небе чернели опасной сыпью точки и точечки. Они напоминали черные
звезды, черные снежинки, застрявшие в небе по пути к земле.
В одном из застекленных бараков? павильонов? крепких прозрачных клеток?
я увидел огромную лоснящуюся черную пантеру. Бока у пантеры тяжело ходили в
такт пережитому ею недавно унижению. Пантера походила на избитого униженного
сильного человека, которого поставили не на колени - на четвереньки.
Я почувствовал резкий удар в лицо и с удивлением отметил, что ударивший
меня кулак? лапа? проминается, вдавливается, оставаясь, однако же, твердым и
жестким, безжалостным и жестоким.
Рык и рев наполнили мои уши. Пантера раззявила красную пасть и гоготала
по-человечьи, из ее глаз текли прозрачные слезы.
- Джек Никольс! - услышал я. - Джек Никольс! - и еще, и еще раз.
- Вы что, глиссандо решили сыграть? Башкой по всем кнопкам? Чтобы точно
никто не ушел?
Я разлепил глаза. Я поднял голову. По экрану метались оранжевые, желтые
полосы.
"Отпетые" веселились.
- От это бац, - охал Федя, - рожей по всем кнопкам - брр мм, бррмм.
- Виртуоз, - всхлипывал от смеха Пауль, - Ференц Лист на приеме у князя
Бюлова.
Я встал и проговорил, изумляясь хрипоте своего голоса:
- Виноват, коллега капитан.
Капитан подошел ко мне.
- Вам что, - спросил он, - не хватает времени для сна?
- Никак нет, - ответил я, - хватает.
Капитан встал на корточки перед экраном, покрутил какие-то ручки,
оранжевые и желтые полосы исчезли.
- Бриганд? - позвал капитан, поднимаясь.
- Я, - отозвался Мишель.
- Оставьте Диего Хальцедонова и Джека Никольса здесь... Для беседы.
- Есть, - бодро выкрикнул Мишель.
Занятия кончились. Мишель построил роту, пару раз матернулся и увел
"отпетых".
Капитан подождал, пока из туннеля, напоминающего школьный коридор,
"отпетые" вышагнут в туннель, напоминающий пещеру, и повторил вопрос:
- Диего Хальцедонов, Джек Никольс, вам что, не хватает времени для сна?
Мы оба вскочили почти одновременно и отрапортовали хором :
- Никак нет! Хватает!
Капитан сидел молча, постукивал костяшками пальцев по столу.
- Вас бьют? - наконец поинтересовался он. - Вас загружают работой? Вам
не дают спать?
- Никак нет! - так же хором ответили мы.
Выглядело это, наверно, комично, но капитан не засмеялся.
- Черт-те, - как бы про себя сказал он, - что вы за люди такие? К
драконам в пасть - всегда пожалуйста, а хулиганов ротных боитесь?..
- Вы хотели сказать, - заметил я, - что мы за люди такие?
Капитан внимательно посмотрел на меня, потом сказал:
- Нет, так я сказать не хотел, но благодарю за поправку, -
капитан улыбнулся, - благодарю за уточнение.
- Разрешите идти? - Диего даже каблуком пристукнул.
- Идите, - махнул рукой капитан.
Мы пошли. Это было наслаждением - идти без строя. Просто идти себе и
идти. Руки в карманы. Или вести рукой по странно теплой стене подземелья -
тоже хорошо, тоже прекрасно.
- Слышь, - сказал Диего, - Джекки, а может, скажем? А? Сейчас вернемся
- и скажем. Ведь забьют же на фиг. Мы же им всю казарму вылизали, а нам еще
и еще наваливают. Я еле на ногах стою. А ну как в пещеры с огнеметом топать?
Я уже забыл, где там спусковой крючок. Я со шваброй лучше управлюсь.
- Возьми швабру, - посоветовал я.
- От, блин, ты шутишь... Ну, чего тут шутить. Задавят в пещерах и кишки
по сталактитам размажут. Давай стукнем. Ну сил же нет... Что, очень хочется
слетать-полетать? Да мы с тобой до вылетов сдохнем здесь. Обнявши унитаз.
Я молчал, почти не обращая внимания на слова Диего. О себе-то я уже
решил. Знал, как себя вести.
- Вон погляди, - говорил Диего, - Пауль и Ден стукнули раз-два. И
ничего! Один пальмы поливает, другой на воротах сидит. Если в пещеру идти -
сумку через плечо. Медбрат, санинструктор. Не служба - лафа.
- Как хочешь, - сказал я.
- Я хочу, - помолчав, продолжил Диего, - я очень хочу жить и спать. Ты
извини, брат, но я к Пиздею уже ходил.
Я остановился, пораженный.
- Как же ты успел?
- Успел, - усмехнулся Диего, - выкрал время. И, заметь, нас поменьше
кантовать стали.
- Что-то я не заметил, - вздохнул я..
Глава одиннадцатая. Пещеры
Мишель ходил вдоль стоя.
- Значит, так, - он погрозил пальцем, - говорю еще раз, специально для
"младенцев", прочим тоже полезно послушать: если, блин, встретились с
"квашней" и не уверены, что попадете, - Мишель задрал голову и пихнул себе
под подбородок пальцем, - лучше уходите или вызывайте второго, третьего -
все равно кого. Мне трупы в пещерах ни к чему. Выволакивать вас... Режьте
себе на равные части "червячков", глушите "царевен", но не нарывайтесь, не
геройствуйте. Вопросы?
Строй молчал.
- Ну, - вздохнул Мишель, - потопали. "Младенцы"! Чтоб через каждые
полчаса мне пипикали. Ясно?
- Так точно! - гаркнули мы.
- Не слышу ни хера!
- Так точно! - заорали мы изо всех сил.
- А, - кивнул Мишель, - приблизительно.
- Заботливый "дедушка", - донесся из строя голос Пауля.
Он специально гнусавил, получилось смешно.
В строю засмеялись.
Мишель улыбнулся:
- Павлуша, кончай стебаться. Ты же видишь, какое чмо из карантина нам
присылают. Пошли.
Мы не в лад затопали по туннелю.
У пещер, темнеющих разверстыми ртами, уже стояли "чистильщики" и
прохаживался Гордей Гордеевич.
- Ага, - язвительно сказал он, - третья рота, ебте, тянется последней и
как школьники на прогулку... Вы еще за руки возьмитесь. Вы,ебте, должны так
топать, чтобы дома над вами подскакивали!
- Строиться, - угрюмо приказал Мишель.
Мы построились.
- Ѓбте, - распалялся полковник, - а песня строевая где? Какая песня?
- Непобедимы, как орлы, - буркнул Мишель, опустив голову.
- Ѓбте, - разозлился полковник, - да по мне хоть "обосраны, как
голуби", мне интересно, почему вы эту песню не поете? Скрываете, что ли?
Стесняетесь, ебте?
- Мы не успели разучить, - Мишель еще ниже опустил голову.
- Ѓбте, - полковник развел руками, - это же гимназия на пленэре - не
успели выучить! Вы уже три года этих своих "непобедимых орлов" учите.
Первая, - полковник загнул палец один, потом другой, - поет - со стен
штукатурка отваливается, вторая поет, третья - ни гу-гу... ебте.
- Мы выучим, коллега полковник, - печально пообещал Мишель.
- Выучите, - кивнул Гордей Гордеевич, - еще бы вы не выучили, ебте. В
строй, бриганд Мишель.
Мишель отдал честь и пошел, чеканя шаг, к нам.
- Блин, - тихо, но с тем большей ненавистью произнес он, останавливаясь
проив нашего строя, - обезьяны! Вернемся из пещер - всем листки с песней
раздам... Чтоб выучили, блин, чурки, обезьяны?
Нам выдали целую гроздь ламп, и мы двинулись раздавать лампы
"чистильщикам". Они вешали лампы на грудь.
- Зря батарейки, - предупреждал Мишель, - не жечь. Понятно? "Младенцы"?
"Коверный", Ѓбте, в светлую пещеру вперлись - сразу назад.
Мы включили лампу и вошли в холодную пещеру.
После бессонных ночей у меня неистово болела голова, и я боялся только
одного, что вот сейчас я грянусь о склизкие, какими-то водорослями
облепленные камни - и засну.
- Братья, - громко провозгласил Пауль и отвалил от стены здоровенный
камень, - вот моя норка-каморка.
За камнем оказалась аккуратная учрежденческая дверь, обитая дерматином.
Пауль щелкнул ключом, растворил дверь, и я увидел сухое выметенное
помещеньице с топчаном и полочками на стене. Из помещения потянуло теплом,
уютом, покоем, и я остро позавидовал Паулю. Я понял, что сейчас он завалится
на топчан, закроет дверь и...
- Иди, иди, - беззлобно сказал Валентин Аскерханович, - дрыхни...
- Звоните 01, - весело закончил Пауль, - вызывайте "скорую", - и
продекламировал:
- Сладко, когда на просторах морских разыграются ветры,
С твердой земли наблюдать за бедою, постигшей другого,
Не потому, что для нас будут чьи-либо муки приятны,
Но потому, что себя вне опасности чувствовать сладко.
- Закрой дверь, - уже несколько раздраженно посоветовал Валентин
Аскерханович.
Пауль моментально скрылся в помещении.
- Ѓбте, - сказал Валентин Аскерханович, - ты к стенке не жмись, со
стенки всякая дрянь отлипает и падает. Ты иди по центру. По центру вроде
страшнее, а на самом деле безопаснее. Иди, иди.
Я безропотно пошел вглубь пещеры.
Никогда мне не было так страшно. Я был измочален, устал, и я боялся,
что не успею нажать на спусковой крючок, промажу.
Первый вынырнувший, выползший в круг света от моей лампы белесоватый
гигантский червяк с опасно причмокивающими розовыми присосками на
извивающемся, клубящемся теле, возвратил мне способность действовать. Я
разрезал его так же быстро и равнодушно, как разрезает лопатой гусеницу
огородник. Я шел как во сне и нажимал спусковой крючок огнемета, едва лишь
свет лампы выхватывал нечто ворочающееся, выползающее, извивающееся. Пару
раз я выкликал по ящичку, висевшему на груди рядом с лампой, Мишеля.
- Ага, - говорил Мишель, - ходи, ходи... Далеко не забредай... Тут,
поблизости.
Порой я выходил на кого-нибудь из наших. Набрел на Федю, деловито
ножиком открамсывающего ор разрезанного "червяка" куски и отправляющего их в
рот.
- У, - сказал Федя, - "младенец"? Хошь попробовать? Ты чего? "Кровь
дракона" лакаешь, а почти сваренным, спеченным червячком брезгуешь? Эт ты
зря, - Федя почмокал языком и добавил: - Такой ростбиф окровавленный
получается - мое почтение!
Я помнил рассказы Натальи о тех, кто жрет "поверженных врагов".
"Вкусно, но опасно", - предупреждала меня Наталья. Я пошел прочь от Феди.
Иногда мне казалось, что клубящиеся существа, которых я рассекал огнем,
не живут сами по себе, а вырастают из пещеры, наподобие оживших сталактитов
или движущихся хищных растений.
Глаза у меня заболели от непрерывного вглядывания в неярко освещенную
лампой местность, потому я обрадовался, когда увидел свет. Я помнил, как
Мишель предупреждал нас: "В освещенные пещеры не суйтесь. Что вы там не
видели?" - "У, - засмеялся тогда Пауль, - как раз многое они там не видели.
И если увидят, то многое запомнят, если, конечно, смогут выбраться..."
Мне было все равно. Светящаяся пещера - это не то, что человек, жующий
сварившуюся плоть агонизирующей рептилии. Светящиеся пещеры - это опасно, но
красиво. И Наталья мне ничего о них не говорила. Наталье я больше доверял,
чем Мишелю.
Я поправил лампу, покрепче сжал огнемет и пошел на свет. "Червяков"
становилось все меньше и меньше, а когда засияли мягким светом острые
режущие купы прозрачных сталактитов, "червяки" и вовсе исчезли. Здесь было
сухо, остро и светло. Я потушил лампу и вошел в пещеру. Ее крастота резала
глаз. "Тише, - сказал я сам себе, - тише, Джекки, держи душу за копыта.
Вспомни русалок".
Я вовремя предостерег себя. За купами каменных светящихся цветов
мелькнула узкая зеленая линия, ожившая тугая стрела. Я еле успел навести
огнемет и нажать спусковой крючок.
"Стрекозел" лопнул, разорванный струей пламени, и его коричнавая
спекшаяся кровь забрызгала светящиеся прозрачные острые камни, за которыми
хоронился он, вжатый в крошечную расселинку, вылетающий, расправляющий все
свое тугое умное тело, едва лишь...
Я нажал на кнопку черного ящичка.
- Бриганд Мишель, - отрапортовал я, - я в светящейся. Разорвал
"стрекозла".
Я думал, что в ответ польются ругательства или, наоборот, поздравления
с несомненным успехом.
Ответом было молчание и потрескивание ящичка. Наконец оттуда донеслось:
- Козлодрач. Ну, иди уже, если зашел. Я к тебе сейчас кого-нибудь
пошлю. .. Пародист.
Я шел не торопясь. Я старался не останавливаться, старался вглядываться
в каждый камень, каждый выступ.
Здесь почти не было монстров и рептилий, и я замер, увидев зеленую
бесформенную, ровно дышащую кучу.
"Уходи, - сказал я себе, - уходи прочь, не гляди".
Но, как во сне, ноги сделались ватными, и я глядел, не отрываясь, не
двигаясь с места, на мерно дышащее кучеобразное существо.
Я вызвал Мишеля.
- Бриганд Мишель, - сказал я, - "квашня".
В этот момент верхушка кучи зашевелилась, дрогнула, и я разглядел некое
подобие сомкнутых ресниц, рта... вдавленного носа.
- Уходи, - тихо посоветовал Мишель, - поворачивайся и уходи... Может,
успеешь.
И тогда я увидел распахнутый глаз "квашни". Глаз был насмешлив. И мне
захотелось, чтобы меня ударил Мишель, чтобы меня оскорбил и унизил Пауль,
только бы не видеть этот насмешливый победительный взгляд "другого".
"Квашня" глядела на меня, будто втягивала меня в жадно хлюпающую кучу,
бесформенную, мягкую, живую, но живую "другой", нимало не похожей на мою,
жизнью .
И я понимал, что я ненавистен и отвратителен ей всем своим видом,
строением всего своего тела - как и она мне...
Я чувствовал, что так же, как мне, ей хочется прихлопнуть, уничтожить
ненавистное, "другое" существование.
Я видел, как издевательски улыбался человеческий, совершенно
человеческий глаз, будто для издевки вставленный, ввинченный в расплывшуюся,
подрагивающую зеленую кучу.
"Квашня" знала, что убьет меня, и глаз ее усмехался, огромный, он
вбирал меня целиком, всего. В его зрачке, как в кривом зеркале, я видел
собственное нелепо изогнутое отражение.
- Сука! - заорал я, скинул огнемет и, не целясь, выпустил в "квашню"
струю огня.
Тело "квашни" как-то булькнуло, зашипело, проглатывая огонь.
Глаз ехидно сощурился, довольный результатами опыта; лопающиеся пузыри
запенились на куче. И тотчас, точно по сигналу, из центра "квашни", раздирая
мягкую пузырящуюся плоть, вырвалась, будто выстрелила, выброшенная неведомой
силой, может быть - болью от огня, огромная, сухая и костистая рука
человека? - нет, не человека, - иссохшего, изголодавшегося великана.
Я не мог отвести взгляд от длинных острых пальцев, тянущихся к моему
лицу.
Один из пальцев загнулся наподобие рыболовного крючка и...
Глаз, глаз!.. Аа! Мне показалось, что вместе с глазом "квашня" выдирает
у меня и мозг. Я оглох от боли и от собственного крика. Только боль и
зрение. Моя боль видела подрагивающую от удовольствия, чуть не растекающуюся
от блаженства "квашню", и веселый издевательский глаз, и прямую, как
остановившийся выстрел, руку, тянущуюся, втыкающуюся в булькающую
отвратительную плоть.
Боль не прекратилась, но я увидел, как сноп огня вырвался из вершины
"квашни", как погас и слился с зеленой кучей глаз, как рука обмякла и
обдрябла, отвалилась от моего недоисковерканного лица, как "квашня"
растеклась зеленой иссыхающей лужей.
Боль не прекратилась, но я стал различать звуки.
Валентин Аскерханович подхватил меня под плечи:
- Ѓбте, Пародист, - испуганно бормотал он, - Ѓбте, живой?
Я коснулся пальцем выжженного глаза, пустой кровоточащей глазницы и
ответил:
- Меня зовут Джек Никольс.
- У, - обрадовался Валя, - живой. Счас, счас, погоди, Пауля вызову...
Погоди, Ѓбте, счас Пауль придет, эмульсией промоет, - Валя бесперывно
нажимал кнопочку в своем черном ящичке, - Ѓбте, - он усадил меня возле
каменного сверкающего куста, - если совсем худо - ори... Ори, матерись...
Счас санинструктор придет, счас. О! Мишель бежит. Ми...
На секунду я потерял сознание. А может быть, мне показалось, что прошла
всего секунда, так бывает после беспробудного сна, когда тебе становится
ясно, что милосердные боги, сжав несколько часов в секунду небытия, показали
тебе, что такое смерть, от которой ты на время избавлен. Я увидел руку
Мишеля, закатанный до локтя рукав гимнастерки; я увидел ножевой разрез на
руке Мишеля, из которого хлестала кровь. Валя мочил в крови бинт и протирал
мне глазницу.
- Гляди, - сказал он Мишелю, - Пародист очухался.
- Все равно, - буркнул Мишель, - лей не жалей. Помнишь, как Леньку
Ричард вылечил?
- У, - не прекращая своего занятия, - сказал Валентин Аскерханович, -
еще бы не помнить. Ленечка был весь в кровищи.
- Встать сможешь? - угрюмо обратился ко мне Мишель.
Я кивнул.
- Ну, попробуй.
Я оперся о камень рукой и поднялся. Пол уходил у меня из-под ног,
кренился. Меня вырвало.
- Молодец, - похвалил Валентин Аскерханович, - первое дело - поблевка -
после того, как "квашня" поцеловала.
- Заблевал бы мундир, - объяснил Мишель, - я бы тебе второй глаз выбил.
Говорил он вполне беззлобно, пока Валя перевязывал ему руку.
- Идти сам сможешь?
Я не мог ответить. Я пытался сохранить равновесие. Мир, пещера
кружились вокруг меня.
- Сможешь? - повторил свой вопрос Мишель.
- Не... знаю... не уверен, - выдавил я.
- Ѓбте, Пародист, - дружелюбно сказал Валя, - надо идти... Хочешь, я
твой огнемет понесу? По "светящейся" надо идти... Нам следить надо,
понимаешь? И так здесь торчим. Дойдем до темных, я тебя на закорках понесу.
А тут надо идти... Мишель - впереди. Я - сзади... Ты - посередке. Пародист,
понял?
- Я - Джек... - начал было я.
- Я ему точно сейчас глаз выбью, - буркнул Мишель, - давай огнемет
Вальке и топай... Вызывай Пауля, - обратился он к Вале.
- Я все время вызываю, - виновато сказал Валентин Аскерханович, - да он
не отвечает...
- Да что, - голова у меня перестала кружиться, такого залпа отборной
ругани я не слышал даже здесь, в пещерах.
Из-за камня метнулся "стрекозел", и Валентин Аскерханович едва успел
подсечь его струей из огнемета.
- Спекся, - добродушно сказал он. - тебя послушать приходил...
- Все! - выдохнул Мишель. - Хватит! Пошли!
Мы пошли. Впереди себя я видел только спину Мишеля и время от времени
тугие полосы белесого огня, которым "отпетые" рассекали пещерных хищников.
Несколько раз я падал и терял сознание. Валя поднимал меня.
Глава двенадцатая. Санчасть
Я смотрел на огромную дверь санчасти в беленой стене.
Дверь напоминала ворота, а изукрашена была, будто дверца буфета.
Особенно меня заинтересовало одно украшение: всадник на коне, прокалывающий
копьем извивающегося от муки огромного крылатого змея.
- А змейка, - сказал Хуан, проследив мой взгляд, - между прочим, змейка
- тоже человек, тоже есть хочет, и косточки у нее так же болят...
Хуан оставил скрюченного в три погибели Пауля - (Мишель ему поднес все
же слишком сильно, не насмерть, конечно, но где-то близко) - подошел к двери
и подергал за завиток прямо под копытом коня, топчущего змея. Завиток должен
был изображать то ли траву, то ли цветок, то ли обрывки неба, слипшиеся в
тучу, поскольку совершенно непонятно было, где происходит убийство,
изображенное на двери, - на земле, на небе или под землей.
За дверью раздался мелодичный приятный звон.
Дверь растворилась, и в образовавшийся проем высунулась востроносенькая
кудлатая седая головенка.
- Какими судьбами! - перед нами стоял небольшого росточка, худенький,
подвижный человечек. - Какими судьбами! Ба, ба, ба. Пауль, что с вами, дитя
мое?
- Что Пауль, Фарамунд Иванович, - сказал Хуан, - вы поглядите, что с
новеньким сделалось!
- Ай-я-яй, - запричитал Фарамунд Иванович так, точно он только сейчас
меня увидел, - беда, беда, вот беда.
Он подскочил ко мне, оставив полуотворенной дверь; в ее проеме я увидел
длинный, блистающий белизной коридор.
Фарамунд Иванович холодным пальцем провел по моей обожженной глазнице и
присвистнул:
- Ого. Это ж на какой сучок вы так напоролись, юноша?
Валентин Аскерханович бодро доложил за меня:
- Ему "квашня" дырку проковыряла.
Фарамунд Иванович покачал головой:
- Да я вижу, что "квашня". Как зовут тебя, воин?
- Джек Никольс, - отрапортовал я, - рядовой третьей роты.
- Даа, - протянул Фарамунд Иванович, - ну, счастлив твой бог, Джек
Никольс. Сейчас животных позову. Лежи и не рыпайся. Если от "квашни"
вырвался, то животных стерпишь.
Фарамунд Иванович растворил двери пошире, и я увидел черный старомодный
телефон на небольшой канцелярского вида тумбочке.
- Фарамунд Иванович, - тихо позвал Пауль, - а вы меня не осмотрите,
боль, понимаете, зверская. У меня копчик, надо полагать, сломан...
Фарамунд Иванович поморщился недовольно и махнул рукой, мол, не мешай,
сейчас разберемся.
- Алло, - сказал он в трубку, - Катенька. Очень хорошо. Пошлите к
пятому подъезду Степу и Колю с носилками. Да... И Степа должен вылизать. Как
язык сухой? Катенька, вы меня изумляете. Ну, дайте ему выпить что-нибудь.
Ну, Катерина Сергеевна, ну, как можно? Нет. Не пива. Пива ни в коем случае.
Вот... "Ркацители". Да... "Ркацители" - хорошо. В меру... Ждем.
Фарамунд Иванович положил трубку, оглядел всех нас.
- Так, - сказал он, - Пауль, ты сам до пятой палаты дойдешь?
Пауль отрицательно покачал головой.
Фарамунд Иванович вздохнул:
- Ох, ну прямо беда с вами. Хорошо, пускай тебя... - Фарамунд Иванович
пощелкал пальцами, припоминая.
- Хуан, - подсказал Хуан.
- Да, - с облегчением сказал Фарамунд Иванович, - пускай тебя Хуан
отведет. Ты ему объяснишь, как, какими коридорами идти. Тэкс. А вы, - он
обратился к Вале, - юноша, можете идти.
Валентин Аскерханович отдал честь и сказал:
- Фарамунд Иванович, к вам в коридор ворон упал.
Фарамунд Иванович развел руками:
- А я что могу поделать? Это, юноша, еще не самое страшное. А вот когда
"квашня" вылупилась у четвертого подъезда - вот это было...
- Ага, - обрадовался Валентин Аскерханович, - я помню, помню... Всех
подняли по тревоге - и вперед...
- Юноша, - поморщился Фарамунд Иванович, - вы своими боевыми
воспоминаниями потом поделитесь с самозабвенно внимающими вам слушателями,
сейчас ступайте, ступайте, нечего вам на Степу с Колей любоваться. Только
одноглазого к стеночке прислоните, чтоб не сполз - и до видзення, до
видзення...
Валя подтащил меня к стене и аккуратно прислонил.
- Стой, не падай, - объявил он мне, легонько постукал по плечу, будто
хотел удостовериться - не шлепнусь ли я в самом деле , и удалился .
Степа с Колей появились довольно скоро.
Это оказались два двуногих, одетых в белые халаты, длинномордых ящера.
Они тащили носилки, при этом один из ящеров, по-видимому Степа, гундел и
напевал что-то веселое, но непонятное.
- Так, - Фарамунд Иванович потер руки, - Степинька с Коленькой хорошие
носилки притаранили? прочные?
Степинька и Коленька почти одновременно развели лапы, мол, какие могут
быть сомнения? А Коленька, тот даже продундел-прогундосил, не разжимая
пасти, - и страшно было видеть, как человечьи слова бьются в горловом
отвислом мешке рептилии.
- Фарамунд Иванович, прочнее некуда.
- Ладно, ладно, - проворчал Фарамунд Иванович, - знаю вас, чертей,
некуда! Не "некуда", а "некогда". Схватили, небось, первые попавшиеся.
Ставьте на песок.
Степа с Колей опустили носилки.
- Попробуем ваше "некуда", - пробормотал Фарамунд Иванович, и улегся на
носилки, - поднимай! - прказал он.
Степа с Колей медлили. Фарамунд Иванович поднял голову и поглядел на
двух санитаров-ящеров в недоумении:
- Я не понял? В чем заминка? Вира...
- Кажется, - забулькал, захрипел горлом Коля, это называется "майна".
- Какая разница, - рассердился Фарамунд Иванович, - майнавира, я не
грузчик какой-нибудь, не такелажник портовый, я - врач! Представитель самой
гуманной!.. Словом, поднимайте!
Степа и Коля разом взялись за ручки носилок и рванули вверх.
Раздался треск. Полотняное дно носилок не разорвалось - оно взорвалось
под тяжестью Фарамунда Ивановича.
К моему удивлению, он не особенно рассердился.
- Ах вы остолопы, - нежно произнес он, - очутившись на песке, - ну
совсем от рук отбились. На всю санчасть один серьезно покалеченный - и с тем
справиться не можете. Мышей не ловите!
Степа загундосил нечто нечленораздельно-оправдательное, а Коля только
лапами развел , мол, и на старуху бывает проруха.
- А ну, марш за новыми! Стооп! - закричал на дернувшихся было с места
ящеров Фарамунд Иванович. - Стоп. Парню совсем хреново. Эвон как по стенке
ползет. Действуй, Степа. Авось дождется носилок.
Меня тошнило. Пол уходил из-под ног. Я словно бы падал, падал и не мог
упасть.
Я понимал, что конец падения, дно будет означать попросту смерть, и
почти не боялся этого. Мне было все равно.
Степа положил лапы мне на плечи и встряхнул меня, прижал к стене. На
мгновение я перестал видеть, а потом увидел все с внезапной жестокой
ясностью: отвратительное чудовище, стоящее прямо передо мной, остромордое,
вислогорлое, и за его спиной - ярко освещенная площадка, коридор со
свисающими гроздьями люстр...
Пасть Степы чуть разжалась, и в тоненькое отверстие, похожее на
трубочку для свиста, выскользнуло тугое безжалостное жало. Оно воткнулось,
вонзилось в выжженную глазницу. Я завопил от боли и омерзения. Нечто
разрывало, раздергивало мне глазницу. Сквозь шум боли я услышал, во-первых,
крик Фарамунда Ивановича: "Молодец, молодец, так и смотри, не жмурься!
Умница. Терпи!" (а я и не жмурился. Я смотрел, я не мог не видеть
вздрагивающее, глотающее горло рептилии. Я не мог заставить себя не смотреть
на это горло...), и во-вторых: "Колька! Рысью за носилками! Рысью..." Я
видел ненависть и омерзение, стоящие в глазах Степы, и понимал, что это -
мои ненависть и омерзение. Я понимал, что он высасывает из меня яд "квашни",
но не мог почувствовать к этому существу ничего, кроме отвращения. И будто
подтверждая мое отвращение, Степа, резко убрав, выдернув жало из моей
глазницы, с силой врезал мне лапой по лицу. Я упал, ткнулся в утоптанный
песок.
- Эт-то что за номера? - услышал я голос Фарамунда Ивановича. - Что за
истерики? Прекратить! Что сказано? Хороший, хороший... Суп... Супчику дам...
Я с трудом поднялся и увидел, что Фарамунд Иванович оттаскивает за лапу
трясущегося Степу.
- Иы, иы, - выл Степа, - иы.
Из глаз у него катились слезы. Все вместе напоминало вполне человечью
истерику.
- Все, все, - Фарамунд Иванович гладил Степу по вытянутой крокодильей
морде, - сейчас отнесешь больного, будешь играть, супчику, супу. О! Вот и
носилки прибыли.
Коля брякнул носилки на песок у самых моих ног.
- Помочь? - обратился ко мне Фарамунд Иванович.
Я помотал головой, мол, не надо - и шмякнулся лицом вниз на носилки.
Щеке под глазницей стало сначала тепло, а после я почувствовал влажный,
текучий холод.
Степа и Коля подхватили носилки и рванули с места в карьер. Я видел
только мелькающие половицы, чистые, до блеска натертые, в коридорах
санчасти.
Следом за нами бежал Фарамунд Иванович. Я слышал его ласковые
понукания:
- Давай, давай, ребятки, жми... жми - вовсю!
Меня внесли в помещение с беломраморным полом, отполированным до блеска
- так отполированным, что я увидел собственное обезображенное лицо,
рассмотрел вытекающую из глазницы желтую жижу.
- Вертай - кидай на постель! - хрипло приказал Фарамунд Иванович.
- Ийэх, - Степа и Коля ловко перевернули меня на постель.
И тут я увидел прямо над собой раззявленную пасть дракона. В
нарисованную пасть был вбит крюк. На крюке висела люстра.
- Степинька, Коленька, - нежно сказал, потирая руки, Фарамунд Иванович,
- свободны, свободны... Давайте, давайте...
Коля, подхватив носилки, вышел.
Степа остался стоять, выжидательно глядя на Фарамунда.
- А, - догадался Фарамунд, - супчик?
Он похлопал Степу по вытянутой крокодильей морде.
- Конечно, конечно, ну, пойдем, пойдем, молодчага.
И они вышли.
Я смотрел в раззявленую пасть. Дракон будто высунул светящийся
стеклянный язык. Люстра свешивалась сияющим коконом, застывшим водопадом
света и стекла; казалось, тронь ее - и она зашуршит, зазвенит неведомой
прекрасной музыкой.
Но раззявленная пасть, хайло того, что не должно существовать рядом со
мной, с моей мамой, с Мэлори. Пасть всесильного убийцы, пасть убийства,
мрази, гниды, рептилии.
В палату вернулся Фарамунд Иванович.
- Нутес? - он нагнулся и платочком аккуратно вытер мне щеки. -
Состояние?
- Хреновое, - ответил я и указал на драконовую пасть, намалеванную на
потолке, пасть, изрыгнувшую хрустальную люстру, - а это зачем? Для поднятия
тонуса?
- Нет, юноша, - засмеялся Фарамунд Иванович, - нет. Какой же тут тонус?
Это - чтобы дракона не забывали.
- Я и так его помню, - быстро ответил я.
- Лежите, лежите, - замахал руками Фарамунд Иванович, - вам нельзя
волноваться.
Я скосил глаз и увидел, что лежу в обширнейшем зале, где, кроме моей,
еще четыре кровати, но пустые, аккуратно застланные...
Фарамунд Иванович подтянул к моей кровати стул, уселся, упер руки в
колени и попросил:
- Согните ногу.
Я попытался - и не смог.
- Прекрасно. Теперь постарайтесь приподняться.
Я уперся локтями в кровать и не смог выпрямиться, не смог сесть.
- Чудно! - с непонятным восторгом провозгласил Фарамунд Иванович. -
Великолепно! Завтра приведу студентов. Есть не хотите?
- Какое, - постарался улыбнуться я, - пить хочу...
Язык у меня был как камень, брошенный в высохший до дна колодец в
пустыне.
- Пить, - развел руками Фарамунд Иванович, - покуда нельзя. Покуда -
терпите... - он подошел к стене и поубавил света в люстре, - так хорошо?
В палате стало полутемно. Чуть посверкивали стекляшки в люстре, и
драконья пасть рисовалась далеким нестрашным очерком, прочерком.
- Хорошо, - сказал я.
- Отлично, - кивнул Фарамунд Иванович, - сейчас пришлю Колю с Катей,
переоденут вас. Вообще-то это даже полезно. Вроде массажа. Орать не
рекомендую. Еще больше раззадорите. Ждите.
И он вышел в коридор.
Минут через пять в коридоре раздалась дробная стукотня лап, и уже
знакомый мне голос пробулькал:
- Будьте спокойны, Фар-Иваныч. И в пижамку оденем, и бельишко сменим.
В ответ я услышал испуганное захлебывающееся (по всей видимости, от
бега):
- Ах, батюшки, вы нежнее, нежнее только, ребятки!
Дверь распахнулась от сильного удара. В палату ворвались Коля,
незнакомое мне бородавчатое омерзительное существо - не то жаба размером с
человека, не то двуглазая "квашня", и Фарамунд Иванович. Для начала Коля
поскользнулся на мраморе и грянулся оземь. Бородавчатое существо врубило
свет на полную, что называется, катушку. Фарамунд Иванович бросился
поднимать Колю.
- Коленька, Коленька, - испуганно бормотал он, - что же вы? Так же и
разбиться можно? Ну, куда так спешить?.. Катенька, - поставив на ноги Колю,
кинулся к бородавчатому чудищу Фарамунд , - сюда, сюда - пижамку и штаны...
Ага... Умница.
- Фарамунд Иванович, - спросил я, - но они пьяны?
- В стельку, - спокойно констатировал Фарамунд и тут же бросился все
так же суматошливо-нервно хлопотать вокруг двух пьяных рептилий, - Катенька,
Коленька - вот больной, вот...
- Не хлопай крыльями, - неожиданным глубоким контральто пророкотала
Катенька, - где больной?
- Вот! - Фарамунд Иванович указал на мою постель. - Ах, ах, - замахал
руками, и в самом деле, как крыльями захлопал, Фарамунд Иванович, - легче,
легче, милые, нежнее, нежнее.
Из пасти Катеньки вылетел липкий красный язык ("Царевна, - устало
подумал я, - переквалифицировавшаяся в санитарки") - блямс, разбрызгивая
вонючую бе...
