Наталья Резанова. Золотая голова
страница №8
...не решено. Подобнаянерешительность никогда не была свойственна мне раньше. Я поднялась к себе,
клятвенно заверяя всех святых и преисподнюю, и ворона Скьольдов заодно, что
не позволю себе растекаться киселем. Вот сейчас соберусь и...
Дождь лупил все сильнее, правда, за старинный свинцовый переплет - у
меня в комнате он уцелел, хоть в большинстве помещений замка окна
подверглись переделке - не приходилось опасаться. Стало почти совсем темно,
несмотря на то что до вечера оставалось далековато. Я стянула с головы
кружевную косынку, вытащила шпильки из волос. Из моих пресловугых золотых
волос, какие, уверяли меня в детстве, бывают только у ангелов. Все уверяли,
кроме матери. А после никому не пришло бы на ум, будто у меня может быть
что-то общее с ангелами и что прозвище свое я получила за волосы, а не за
хитрость и коварство.
Зажигать свечу мне не хотелось, и с гребнем в руке я подошла к окну.
Там все же было светлее. Но вместо того, чтобы причесаться, я задержалась,
приникнув к стеклу. Я еще не понимала, что привлекло мое внимание, но
неосознанно обшаривала пространство взглядом.
Из моего окна была видна часть дороги, уводившей к Фьялли-Маахис. По
ней медленно ползла неуклюжая крытая повозка, запряженная парой тощих одров.
Пока я смотрела, колымага скрылась за черными елями леса Маахис.
Бросив гребень, я вышла из комнаты. Выбежала на пустующую лестницу и
пролетом ниже чуть не столкнулась с Малхирой. У того под левым глазом цвел
огромнейший синяк.
- Матерь пресвятая! Кто это тебя так?
- Кто ударил, сам теперь и зубы считает, и за копчик держится, -
радостно сообщил он. - Это кучер господина Веннора, соседа нашего. Он к
Мойре пристал, кучер, ясное дело, не господин, к служанке здешней...
- Я знаю Мойру. А ты, выходит, вступился за честь девушки?
- Ага. Она уж вся в благодарностях изошла, не знаю, куда деваться...
- Так женился бы ней. Она девушка красивая, честная...
- Мойра-то? Она же дура.
- А жена и должна быть дурой. Иначе как она будет мужа почитать? Ладно.
Скажи-ка мне, Малхира, это не комедианты недавно выехали из ворот?
- Они, кто же еще?
- Как же это в дождь проливной, на ночь глядя?
- А что им здесь делать? Гости уехали. Господин велел денег им дать и
выпроводить. В деревне заночуют, ежели дождь не уймется...
Напрасно, значит, бедный Дайре рассыпал цветы красноречия. Если он,
конечно, бедный Дайре, а не шпион, хитрость которого намного превосходит
мою.
- И что они за птицы, - продолжал Малхира, - господин вон дождя не
испугался, а им под крышей сидеть?
- Так он уехал?
- Уехал с Хрофтом, господином Бикедаром то есть, и Ренхидом.
- Я не видела их на дороге.
- А они не из ворот выехали. У нас дверь в наружной стене есть, отсюда
не видать, это с той стороны замка, за часовней....
- Почему же мы, как возвращались сюда, ни разу через нее не проезжали?
- Она так устроена, что только изнутри открывается, да... - Малхира
вдруг смутился, сообразив, что заболтался и говорит не о том, о чем
следовало бы. - Господин велел передать, на случай, если ты спросишь об
актерах, чтоб ты не беспокоилась, потому как он знает.
- Что? Повтори точно, что он сказал.
- Так и сказал: "Я знаю об актерах".
Ничего не оставалось, как вернуться. Выходит, все мои терзания были
зря? Но Тальви- то каков, ему бы самому на сцену! "Теперь, когда всю правду
вы узнали, ругайте смело автора, канальи", - вспомнила я Дайре. Забавно, но
ведь он так и не назвал имя автора. Может, он соврал для солидности, что
пьеса игралась при дворе, а на самом деле сам ее написал? Актеры играли
представление, и представление же игралось для них. Тальви зачем-то
придержал их до вечера, возможно поманив надеждой оставить при себе, затем
выпроводил Дал время Самитшу уехать подальше? Тогда лучше бы задержать
актеров до утра. И сам уехал. Я не верила, что он под покровом внезапно
наступившей темноты помчался убивать актеров или одного отдельного Ансу.
Потому что, вероятней, только Ансу соглядатай, а прочие фигляры служат
прикрытием. Значит, проследить, куда они направятся из деревни? Тогда лучше
бы послать меня, а не мокнуть самому. Или... я не знаю точно, когда уехал
Самитш. Предположим, с тех пор какие-то обстоятельства изменились, советника
надо срочно предупредить, а никому, кроме Тальви, он не доверяет А может,
Самитш поехал в одну сторону, актеры в другую, а Тальви со своими
приспешниками вообще в третью?
"Теперь, когда всю правду вы узнали... "
Я бы с удовольствием выругала автора этой пьесы. Но беда в том, что я
так и не узнала правды.
Пока я раздумывала, дождь перестал. Но небо было темно уже не из-за
туч, а просто потому, что наступала ночь. Ужинать сегодня вряд ли придется,
да и желания после двух дней почти непрерывного обжорства никакого нет.
Госпожа Риллент, наверное, с ног валится от усталости, а Мойра либо плачет,
либо радуется спасению своей чести. Если покушение на таковую вообще имело
место и Малхира не придумал для драки с кучером благородный предлог. Надо бы
выведать, где там у них находится эта потайная дверь. А то и подземный ход
вдруг обнаружится. Источник радости и света...
Девиз хозяев Ансу, если я не ошиблась. Правда, теперь семейство
Вирс-Вердер пишет на своем щите (где много чего наворочено и даже единорог
имеется, как на гербе Эрда, только не белый, а черный): "Верность есть
награда". Хорошая была бы надпись на собачьем ошейнике. Ансу, бывший собрат
и, возможно, нынешний, ты служишь из верности?
Не буду служить, говорил сатана.
Я буду служить, но лишь самому великому господину в мире, говорил
святой Христофор.
Кстати, какой у Тальви девиз и есть ли он вообще, мне тоже неизвестно.
Я все же зажгла свечу и заперла комнату, как запирала ее каждую ночь.
Утверждают, будто те, кто сидел в тюрьме, не выносят закрытых и в
особенности запертых дверей. Вранье. Мне столько приходилось выручать из
разных переделок свою единственную шкуру, что я привыкла ее беречь, и
кратковременное заключение никак не повлияло на эту привычку. Аккуратно
сложила в шкатулку заемные украшения - хоть опись сверяй. Рядом положила
кинжал. Ему следовало оказать особое уважение, он мне почти понадобился.
Разделась и улеглась. Сон не шел, и я взяла лежавшую в изголовье книгу, но с
опозданием сообразила, что так и не собралась взять из библиотеки творение
злоязычного Иосифа, а это все та же незабвенная "История империи". Я
попыталась сосредоточиться на труде тримейнских академиков. Получалось это
плохо. Пусть и не все наши предки при начале империи были дикарями в вонючих
шкурах, как уверял известный манускрипт, но сплошными цветами рыцарства,
каковыми они здесь были представлены, я тоже не могла их вообразить. "Три
побудительные причины питали их неизбывную воинственность: глубокая вера и
стремление мечом своим донести свет христианства до пределов обитаемого
мира, преданность сюзерену, и, наконец, пламенное желание обессмертить имя
свое славными подвигами... " Я допускаю, что господа академики в жизни не
видели военных действий. Но зашли бы, что ли, в кабак или выглянули на улицу
и посмотрели на любую драку. Там бы и изучили, что питает воинственность, в
особенности неизбывную. Хотя, возможно, все это они знали не хуже меня, а
врать обязаны были по должности.
Я еще почитала про убийство канцлера Леодигизила, но его причины в трех
разделах книги были указаны совершенно по-разному и никак не сочетались друг
с другом. Верно, составители "Истории... " не смогли договориться между
собой, плюнули и во избежание кровопролития порешили оставить все как есть.
Как и в прошлый раз, я в раздражении отложила книгу. Но медлила гасить
свечу. Дурацкие эти два дня измотали меня больше, чем прогулки по крыше
Морской гильдии, скачки от убийц и скитания по лесным тропам. И нечего
сваливать на погоду, на одежду и на высокие каблуки. Ожидание - вот причина.
И тут я услышала, как поворачивается ключ в замке.
Инстинктивно я потянулась за кинжалом. Но убрала руку. Только у одного
человека мог быть ключ от моей двери.
Он же уехал!
Хотя разве он сказал, что уезжает надолго?
Тальви, открыв дверь, немного задержался на пороге. Проверял - сплю я
или нет. Убедившись, что не сплю, все так же молча запер за собой дверь,
подошел к постели и стал раздеваться.
Я закрыла глаза. Не от стыдливости. Чтобы скрыть растерянность. Я
только что думала об ожидании, но я не этого ждала. Хотя все к этому шло, и
в первый же день Тальви дал понять, что служба ему не исключает и постели. И
никогда не отказывался от этого утверждения. Все кругом уверены, что я давно
стала его любовницей и только потому он меня при себе и держит. И как глупо
выглядела бы я в общем мнении, если бы теперь вздумала разыгрывать
недотрогу, орать и отбиваться! Конечно, он опять рассчитал все наперед. Но я
не стала устраивать сцен. И расчетливость Тальви была здесь ни при чем.
Что-то неправильное было в наших отношениях с самого начала, не лучше ли
решить все разом? И зачем искать какое-то замысловатое решение, когда
существует самое простое и вполне естественное? Я предпочла покориться.
Я не из тех, кто предпочитает рассказывать о таком во всех
подробностях. Скажу лишь, что он не был со мной ни груб, ни жесток, как
можно было ожидать. И делал все от него зависевшее, чтобы я тоже получила
удовольствие.
Но он по-прежнему не разговаривал со мной.
А под утро ушел.
Стук разбудил меня. Значит, не он, кто-то другой, без ключа. Наверное,
Мойра или госпожа Риллент...
Это была Мойра. Она принесла воду для умывания (усвоила, наконец, что
умываться нужно каждый день) и сообщила:
- Хозяин велел, чтоб вы, как оденетесь, шли к нему. - Ей явно хотелось
поболтать со мной, может быть, рассказать, как отважно защитил ее вчера
Малхира, но она почему-то не решилась. Вероятно, вид у меня был не
располагающий к разговорам.
Я подошла к окну. После дождя небо было вновь ясное и синее, и день
обещал быть не таким удушающе жарким, как предыдущий. Повернувшись, я
почувствовала под босой ступней что-то холодное и жесткое, и наклонилось,
чтобы посмотреть.
Мой перстень лежал на ковре. Когда я подняла его, то увидела, что
цепочка порвана. Решительно не везет мне с этим кольцом. Или кольцу - со
мной.
Я повертела перстень в пальцах, не зная, куда его деть.
- Господин велел забрать драгоценности? - спросила я Мойру.
- Нет, ничего такого он не говорил, - недоуменно произнесла служанка.
- Хорошо. - Я убрала перстень в шкатулку.
Ничего из новых нарядов я надевать не стала. "Поиграла, и хватит.... "
Тальви сказал это по другому поводу, мог бы повторить и сейчас. В одной
мерзкой старой сказке, когда муж выгоняет благородную жену ни за что ни про
что из дому, то она просит его об единственной милости - он-де от родителей
взял ее в одной сорочке, пусть позволит уйти в каком-никаком, а платье. Я
была в худшем положении. У меня в этом замке даже сорочки своей не было.
Даже ту мужскую одежду, что я носила в поездках и привыкла считать своей, я
получила здесь. Правда, никто еще не сказал, что меня выгоняют.
Я облеклась в платье, выданное мне госпожой Риллент в первый день моего
пребывания в замке, и старые башмаки. И направилась к Тальви.
На душе у меня было так смутно, как еще ни разу за последние месяцы. Я
не представляла, чего ждать от предстоящего разговора. Вполне вероятно, что,
получив последнее доказательство своей власти надо мной, Тальви скажет, что
я могу направляться вон. И может, я бы даже это предпочла - в сорочке или
без. Но я сомневалась, что он так поступит. Он говорил: "Служба твоя
окончится, когда ты сама почувствуешь, что долг выполнен".
Я этого не чувствовала.
Мойра препроводила меня к кабинету, откуда два дня назад - всего два
дня! - госпожа Риллент выводила меня, как больную, и Мойра это видела. Но
сейчас было утро, а не вечер, окно в кабинете, залитом солнцем, распахнуто
настежь, и ничто, казалось бы, не напоминало о том бредовом происшествии.
Но резной костяной ларец стоял на столе. Закрытый. И рядом лежали два
манускрипта. "Хроника утерянных лет" и "Истинные сокровища Севера".
Тальви сидел в кресле, в том, куда усадил меня после обморока - или
припадка, или что там это было. Он не поздоровался (я не припомнила,
впрочем, чтоб он когда-либо здоровался или прощался со мной), просто сказал:
- Пришло время нам с тобой поговорить. И лучше сядь, потому что
разговор будет долгий.
А вот сесть он мне предложил впервые. И даже заранее озаботился, чтоб
сюда принесли еще одно кресло. Во всяком случае, я не заметила, чтоб в
прошлый раз оно здесь было.
Но Тальви снова умолк, встал и отошел к окну, возможно собираясь с
мыслями. В тот миг мне показалось, будто мы находимся не в кабинете, а в
номере "Белого оленя", и за окном качаются ветки яблони. Полтора месяца не
прошло, я только что с эшафота, и чужой, незнакомый человек стоит передо
мной.
Но я не собиралась мучаться больше того, что мне отмерено. Поэтому,
против обыкновения, решила подтолкнуть беседу.
- Ты хочешь рассказать мне, зачем я тебе на самом деле нужна.
- Да. Я выжидал, потому что должен был проверить тебя. Убедиться, что я
не ошибся. А все остальное - так, побочные развлечения.
Я не спросила, входила ли в число побочных развлечений и нынешняя ночь.
Спросила:
- Проверить - на что? Убедиться - в чем? Он отошел от окна, кивнул в
сторону ларца и рукописей.
- Это ты считаешь проверкой? Подсунуть мне бредовые сочинения, от
которых я сама начала бредить наяву? Ты в своем уме?
- Ты сама не веришь в то, что говоришь. Он был прав. Я не верила. Но я
обязана была счесть его безумцем, чтобы не считать сумасшедшей себя.
- Сейчас ты начнешь доказывать, что твои видения - всего лишь следствие
тюремного заключения и несостоявшейся казни, из-за чего твои нервы пришли в
расстройство...
Он произнес это с такой издевкой, что у меня сами собой сжались кулаки.
Ей-богу, в присутствии Тальви я впервые в жизни взаправду ощутила, что нервы
у меня есть. Но ни тюрьма, ни плаха в этом не виноваты.
- У меня не бывает видений.
- Неправда. Точнее, не совсем правда. Я уже говорил тебе - это не
видения. Это воспоминания.
- Этого никогда не было!
- Было. Но не с тобой.
- Времени не существует... - Я засмеялась. - Только не убеждай меня,
что все написанное здесь, - я указала на "Хронику... ", - святая истина.
- Не все. - Он стал убийственно серьезен. - Взгляды автора отличаются
пристрастностью и односторонностью. К тому же его слишком занимали
карнионцы, эрды и прочая древняя рухлядь. Но кое-что он безусловно знал.
- Про иные миры?
- Иные миры существуют. И наиболее часто они соприкасались с данным
там, где здесь описано.
- В Открытых землях? Где сплошные шахты, рудники и мануфактуры? Лучше
места не нашлось?
- "Хроника... " написана тогда, когда ни рудников, ни мануфактур не
было. А повествует о временах еще более отдаленных. Разумеется, если
признать, что времена прошлые, настоящие и будущие существуют хотя бы
условно.
- В каком университете ты набрался таких исключительных знаний? В
Тримейнском? В Скельском? А может, за границу ездил, в Оксфорд или
Саламанку?
- Перестань болтать. Истерики и кривляние тебе не к лицу. И слушай. То,
что я знаю, - я знаю. - Он сделал паузу. - Я не слышал, удавалось ли
кому-нибудь перейти из этого мира в сопредельный. Но мне известен обратный
пример Несколько жителей такого чуждою мира были приговорены к изгнанию по
причинам, которые здесь роли не играют. К изгнанию в этот мир. По здешнему
счету это было около двухсот лет назад.
- Чудовища из морских глубин и темных пещер...
- Нет. По виду они не отличались от людей. И я велел не перебивать
меня. - Он немного помолчал, потом продолжил: - Вообще-то они превосходили
людей, ибо обладали качествами, которых люди лишены. Судьи, изгнавшие их,
желали им наказания, а не гибели. В этом мире они способны были выжить и
даже возвыситься, но он был для них местом бессрочной ссылки. Правда, их
потомкам при определенных условиях было разрешено вернуться.
- Потомкам?
- Изгнанников было шестеро - четверо мужчин и две женщины. Так
получилось, что они враждебно относились друг к другу, за исключением двоих
- мужа и жены. И они разошлись в разные стороны и потеряли братьев и сестер
по изгнанию из виду. Впоследствии одна из женщин вышла замуж за тогдашнего
владетеля Тальви.
- Погоди. Ты хочешь сказать, что...
- Да.
А еще он говорил, что мы в родстве, "в некотором роде". Но я убила эту
мысль, припечатала ее, как комара ладонью.
- Замечательно! В замках обычно заводятся привидения предков, ты не от
них наслушался подобных историй?
- Нет, - сухо сказал он. - Та женщина, изгнанница, обо всем, что
смогла, рассказала своему сыну. А тот - своему. Мне.
- Обо всем, что смогла... - тупо повторила я.
- Да. Ты верно обратила внимание. Это важно отметить. Переход действует
на память. Поэтому они и не могли вернуться. Кроме того, некоторые природные
свойства изгнанников в этом мире не проявляются. Но главное - это потеря
памяти. Она никогда не бывает полной, основные знания остаются, но часть их
вымывает надолго. Возможно, навсегда. В этом мы не можем быть уверены.
"А в чем мы можем быть уверены? " - хотела было спросить я, но
промолчала. Я не хотела говорить об этом и не хотела слушать. Тальви
продолжал:
- Мой отец всю жизнь искал изгнанников и их потомков. А я продолжил его
поиски. У нас были основания считать, что один из изгнанников жил в
Эрденоне, другой - где-то на северо-востоке. Они определенно поделились с
кем-то своими знаниями. В книге Арнарсона на это есть прямые указания.
Возможно, косвенные сведения получил от них и автор "Хроники... ". Но лишь
косвенные, иначе он удержался бы от некоторых высказываний. Да, эти
изгнанники оставили свидетельства знаний. Но вот потомства они, по-видимому,
не оставили. В своих поездках по Югу империи мне удалось найти следы еще
двоих - той супружеской пары. Мне было известно, что в этом мире они
именовали себя Эйтне и Шелах Тезан.
Он, несомненно, ждал, что я отзовусь на прозвучавшее имя. Ибо только
одно - достоянье мое...
- Они погибли, - сказал он, не услышав моего голоса, - во время войн на
южной границе, в прошлом веке. Подробности их гибели мне не удалось
выяснить, но я узнал, что у них была единственная дочь по имени Грейне. И я
принялся искать Грейне Тезан. Это было трудно, поскольку она многократно
меняла место жительства. Месяца три назад я выяснил, что, перебравшись в
Кинкар, она вышла замуж за некоего Рандвера Скьольда...
"Ты все еще думаешь, что меня интересуют Скьольды? "
- Я тебе не верю, - перебила я Тальви.
- Не веришь, что твоя мать была замужем за твоим отцом?
- Во всю твою историю не верю. Не знаю, зачем тебе понадобилось
приплетать к ней моих родителей, но ты врешь. Ты - как бешеный пес, который
не уймется, пока не заразит всех своим безумием.
- Бешенство - это больше по части Скьольдов, не правда ли? А ты ведешь
себя как несмышленный младенец, который, загородившись руками, считает, что
все неприятности от этого исчезнут. И если я подвергал тебя испытаниям, это
не значит, что сам я их не прошел.
Мне вдруг показалось, что он не врет, а искренне верит в свои выдумки.
Я попыталась подловить его на несообразностях в повествовании.
- В "Хронике... " сказано, что последние врата между мирами, именуемые
Брошенной часовней, именно двести лет назад были уничтожены.
- Верно. Но это были врата нашей стороны. А их, как отмечено в той же
"Хронике... ", должно быть двое. Кроме того, возможно, это были последние
врата Заклятых земель, но не последние в мире и даже в империи.
- И еще там говорится, что человек во плоти не может пройти между
мирами.
- Скорее всего, это просто домыслы автора, сосредоточенного на идее
нежелательности врат. Если же он прав и люди пройти сквозь врата не могут, а
наши предки сквозь них прошли, - значит, мы не люди.
- Говори за себя! Я - человек!
- Даже меньше, чем я. В тебе половина крови изгнанников, а во мне -
только четверть. Я ухватилась за новую несообразность.
- У тебя получается, будто мы - всего лишь третье поколение за двести
лет. Так не бывает.
- У людей не бывает. Но наши предки... Они жили дольше. И позже
старели. А соответственно, позже входили в зрелость. Судя по твоим выходкам,
ты вообще еще не вышла из детства. Хотя из-за разбавленной крови должна
взрослеть быстрее, чем они.
Я поняла, что убедить его невозможно. Он внушил себе эти вымыслы
похлеще, чем ярмарочный шарлатан внушает клиенту, будто тот исцелился от
всех болезней.
- Все равно я тебе не верю. Где все те чудесные свойства, о которых ты
толкуешь? Ничего такого я в себе не ощущаю.
- Не ощущала. До недавнего времени. В одном ты права: все помянутые
свойства в этом мире проявиться не могут. Поэтому он и выбран местом ссылки.
Для того же, чтоб проявились другие, нужен определенный толчок извне.
Хочешь, попробуем? - Он протянул руку к ларцу на столе.
- Нет! - Я дернулась, вспомнив недавний припадок. Справившись с собой,
стыдясь страхов, действительно детских, я спросила: - Что там?
- Мы подходим к главному. Наши предки передавали по наследству не
только, скажем, цвет волос, оттенок кожи и черты лица, как люди. Они
передавали и наследовали память. Причем только по материнской линии.
Поэтому они там, у себя, считали, что материнская кровь сильнее... При
переходе в этот мир наследственная память как бы погружается в сон, но может
пробуждаться при определенных обстоятельствах.
Я вспомнила ночную резню в пустыне, саблю, рубившую сухожилия лошадей,
черный мост, и мне самой отчаянно захотелось проснуться.
- А пробуждается она только при соприкосновении с чем-то, принадлежащим
ее родному миру. Что бы то ни было. Предмет, рисунок, надпись на родном
языке. У меня нет наследственной памяти, поскольку кровь изгнанников я
получил от отца. Есть что-то... смутные картины, проблески... Но мой отец
этим свойством обладал. Он-то и начал поиски того, что могло бы эту память
пробудить. Ему не многое удалось найти. Но он обнаружил главное - не он один
пытается отыскать разрозненных потомков изгнания.
- Площадь Розы...
- Верно. Тот, кто жил в Эрденоне, придумал это испытание для
пробуждения памяти. Нехитро, недейственно. Мало приезжих минует площадь
Розы. Медальон у всех на виду, но никто из чужих не понимает его значения.
Зверь, как ты понимаешь, вовсе не лев, так же, как фигурка, лежащая в ларце,
изображает вовсе не лису. Звери в том мире похожи на здешних, но не во всем
подобны им. Так же, как мы, - похожи на людей, но...
- А надпись?
- Это тебе еще предстоит узнать. Одной из худших потерь изгнанников
было то, что при переходе они теряли, вместе с наследственной памятью, свой
родной язык. Ведь они его не выучивали, как люди, он был сразу заложен в их
сознании.
- Как же они разговаривали? Хотя бы для начала - между собой?
- Им были известны другие языки. Выученные. И поскольку потеря памяти
не была полной, это знание сохранилось. А потом они быстро изучили здешние
наречия. Это тоже было им присуще. А после... кто-то из них, по меньшей мере
двое, может, и больше, но уверен я в двоих, сумели вспомнить свою речь. И
письменность. Здесь никто ничего подобного не видел, и подобные записи
принимали за сложную тайнопись...
- Арнарсон?
- Да. Или вообще не признавали в ней письменности. Но записи
изгнанников существуют, хотя большинства из них я не видел. Об этом я
расскажу тебе после... Я назвал тебе одно из свойств, о которых ты
спрашиваешь. Есть и другие. Изгнанники, а также их дети легче других
выживают в этом мире.
- Как эрды.
- Ошибаешься. Эрды подвергали своих детей жестоким испытаниям, чтобы
сделать их сильными. Изгнанники таковы от рождения. Они могут этого не
осознавать, но они легче преодолевают опасности, лучше приспосабливаются к
обстоятельствам. Потому что не привязаны к этому миру.
- Это вполне человеческое свойство. Не всех, но некоторых людей.
- Нет. Вспомни себя. Любой человек за те двадцать лет, что ты живешь
без родителей, либо давно погиб бы, либо безумно озлобился на весь мир. Ты -
нет. И не потому что ты добра. Этот мир обтекает тебя, не затрагивая, вы
чужие, видите друг друга, но не соприкасаетесь...
- Когда топор палача ударил бы по моей шее, я бы еще как соприкоснулась
с этим миром!..
- Не спорю. Даже такие, как мы, должны умирать. Но разве ты умерла бы
так, как те, что толпились вокруг эшафота? Молясь? Плача? Выклянчивая
спасение - на земле или на небе?
- Множество людей умирает, не теряя присутствия духа.
- Но ты-то не умерла.
- Разве это довод? Я не умерла, потому что ты вмешался. И более
нипочему. И здесь мы снова вернулись к началу разговора. Почему ты вмешался?
Из-за каких моих прекрасных свойств?
- А ты до сих пор не поняла? И я, и мой отец приложили столько времени
и сил на поиски своих сородичей не ради удовольствия, братских чувств либо
научного интереса. Возможно, и другие изгнанники, сумев преодолеть былую
вражду, принялись искать друг друга. Но было поздно. Почти слишком поздно.
Мы с тобой, очевидно, единственные, кто есть в этом мире. А род изгнанников
не должен оборваться. То есть когда-то дети изгнанников должны вернуться и
получить то, чем владеют по праву.
Последние слова он произнес очень ясно и четко.
- И ты только ради этого со мной...
- Да.
Я вылезла из кресла, встала, держась за спинку.
- Почему же нельзя было раньше сказать? Объяснить, чего ты хочешь?
- Потому, - холодно ответил он, - как ты бы принялась возмущаться тем,
что тебя используют. Заявила бы, что ты не породистая кобыла, которая плодит
потомство по заказу...
То, что я сделала после этого, потребовало самого большого усилия воли
за всю мою жизнь. Я не бросилась на него с ножом, не швырнула в него
креслом, не стала громить мебель. Я просто тихо проговорила:
- Считай, что ты это услышал.
И вышла из кабинета. Тальви не окликнул меня.
Кровь молотила в висках, кулаки сжимались так, что ногти впивались в
ладони, ноги неостановимо несли меня вперед. Я была в таком бешенстве, что
мне необходимо было как можно скорее оказаться подальше от людей. Иначе я
совершу что-нибудь такое, о чем после будет крайне неприятно вспоминать.. И
лучше пусть никто не пробует со мной заговаривать. Ни о чем. Иначе я за себя
не ручаюсь.
Недавний страх оттого, что я схожу с ума или, наоборот, связалась с
сумасшедшим, исчез, не оставив следа. Потому что меня оскорбили так, как не
оскорбляли никогда. Даже когда били вожжами или одевали в железо. Ибо те,
кто били и заточали меня, со мной считались. Вынуждены были считаться. А
Тальви на меня наплевал. Он считался только с собой.
Я опомнилась немного, лишь когда поняла, что стою у главных ворот
замка. Слуги, конечно, видели, как я спускаюсь по лестнице и прохожу по
двору, но никто не обратил внимания, привыкнув за последние дни, что я
свободно хожу повсюду, и никто, на свое счастье, меня не окликнул Ворота
были распахнуты, в них только что проехал возок из деревни. На сей раз я
воспользуюсь приглашением.
Дорога уже подсыхала после вчерашнего дождя, и ломкая глина хрустела
под подошвами башмаков. День был прекрасен - настолько же, насколько
пакостно было у меня на душе. Каждый цветок среди травы у обочины,
какая-нибудь ромашка или дикая фиалка, что радовалась жизни под лучами
солнца, казалась мне личным врагом. Я свернула с дороги и вломилась в лес, в
сырость и прохладу, мхи и хвощи, которые не так раздражали меня. Но и здесь
я не могла остановиться, продолжая идти. Еловые лапы то оглаживали меня по
телу, то хлестали. Я не знала, куда бреду. Чувство направления впервые
изменило мне. Конечно, я могла бы двинуться куда глаза глядят, с меня ведь
не потребовали платье и сорочку, а все остальное я бы раздобыла в пути,
но...
Остынь, сказала я себе. Остынь и перестань изображать соблазненную и
брошенную невинность. Хотя бы потому, что тебя не соблазняли. Да и не
бросали, кстати, тоже. Я ни на миг не обольщалась тем, что Тальви испытывает
ко мне какие-то нежные чувства. С чего же я так взбесилась? Тебя
использовали? Но тебя использовали и раньше, хоть и по другим надобностям. И
ты не только не обижалась - ты с готовностью бросалась исполнять эти
поручения. Какая разница - раньше нужны были твои мозги, твои кулаки, а
сейчас настал черед и всего прочего. Почему же ты не хочешь с этим
смириться?
Если бы Тальви без затей сказал мне, что я переспала с ним просто
потому, что обязана была это сделать, была бы я меньше оскорблена?
Да. Как ни странно - меньше. Несравнимо.
Потому что это было бы естественное объяснение. Вполне сообразное с
моим взглядом на жизнь. Да и с любым, если на то пошло. И все шло бы себе
как подобает... Зачем же ему понадобилось измышлять эту бредовую историю? Из
привычки издеваться над людьми? Опять хочет посмотреть, как я себя поведу?
Или он решил, что я за пару часов в постели влюбилась в него так, что все
снесу? Да нет же, он не дурак, он не может так обманываться...
Он не дурак. Но дураки редко бывают сумасшедшими.
Все утро, пока Тальви рассказывал свою историю, я упорно внушала себе,
что он не в здравом уме. Но сейчас, когда я снова ухватилась за эту мысль,
как за якорь спасения, то ощутила, что более не испытываю в ней уверенности.
У меня подкосились ноги. Он врет, врет! Обманывает меня и себя! Кем бы
он там себя ни считал, ангелом, демоном или чудовищем пропастей земли, я
принадлежу этому миру, этому! От злости я притопнула об землю, точно силясь
ощутить ее плотность и утвердиться в своей связи с ней. И вспомнила, что
Тальви в разговоре со мной ни разу не сказал "наш мир". Он всегда произносил
"этот мир". Не считал его своим...
Мне опять стало худо, но оскорбленные чувства были здесь ни при чем. Я
шла дальше, цепляясь за стволы, сдирая с них пальцами лишайник, вдыхая
смолистый воздух. Неправда, что этот мир отторгает меня, а я - его.
Вероятно, я бессознательно бросилась с дороги в лес, потому что лес всегда
давал мне ощущение безопасности, исцелял. Но сейчас он не помогал мне.
Упрямо возвращались картины, которые я упрямо стремилась забыть, - оживший
медальон и сияние, пронизавшее серые каменные стены, чернобородые всадники с
кривыми саблями, с визгом летящие над озаренными пожаром песками, и люди -
люди? - стоявшие на дне выжженной воронки. Их было пятеро - теперь я
припоминала. Вместе со мной, смотревшей на них чужими глазами, - шестеро. И
я сама кричу слова на неизвестном языке... и жуткое чувство, что еще миг - и
я все пойму... все вспомню...
Внезапно я зажмурилась. Но не от потустороннего сияния, озарявшего мои
видения... или воспоминания. Просто я вышла из-под деревьев, а солнце пекло
в полную силу. Я очутилась на небольшой поляне с высокой - выше моих колен -
травой, усеянной пестрым ковром цветов - лютиков, кашки, колокольчиков.
Цветов, от которых я хотела уйти. Поляну пересекала узкая тропинка, а дальше
по склону выступала мощная каменная стена.
Пропетляв Бог знает сколько времени по лесу, я вернулась к замку с
противоположной стороны.
Я очень устала и села прямо на траву, благо роса давно успела сойти.
Обхватила голову руками. Если я сейчас признаю, что Тальви не лжет, то...
Что?
Все останется по-прежнему. Я по-прежнему Нортия Скьольд, и никто не
заставляет меня вставать и прямым ходом двигать навстречу чудовищам или кто
там еще обитает в неизведанных мирах. Чудовищ мы себе с успехом заменили
сами.
Предположим, что во мне действительно есть кровь этих "изгнанников".
Только предположим. От этого я не перестала чувствовать свою принадлежность
к роду человеческому. Если Тальви не хочет быть человеком, это его дело. Я
не собираюсь его оправдывать, но как бы я поступала, если бы надо мной
постоянно довлело сознание, что я - последняя в своем роду?
А я и есть - последняя в роду.
Самая последняя.
Пчела опустилась на цветок кашки, медленно проползла по нему и снялась
с ровным жужжанием. Сквозь распяленные пальцы, упиравшиеся в лоб, я следила
за ее полетом.
Захлебнувшись яростью, я забыла привести Тальви самое главное
возражение, которое свело бы на нет все его расчеты. Отчасти потому, что не
привыкла говорить о таких делах с мужчинами. Правда, большинство из них,
услышав об этом обстоятельстве, были бы только рады.
Услышав шаги, я убрала руки от лица. Тальви спускался по тропинке.
Конечно же он не искал меня, бегая по лесу. Меня наверняка было видно со
стены.
- Успокоилась? - иронически спросил он. На миг я увидела себя его
глазами - растрепанную, лицо исхлестано ветками, платье в пятнах зелени. -
Прекрасно. Я бы удивился, если б ты пустила слезу. А теперь вставай и пошли.
Подумай, на кого ты похожа!
На кого я похожа? На картину какого-то итальянца - копию с нее я видела
у Буна Фризбю. Там женщина с растрепанными волосами и в рваном платье сидит
на земле перед каменной стеной. Называется "Кающаяся Магдалина" - в общем,
что-то из Писания.
А Тальви и Писания, наверное, не чтит. И священника не держит в замке
по той же самой причине.
Я не могла счесть себя очень религиозной, люди даже скорее признали бы
меня еретичкой, но существовали вещи, которые я никогда не подвергала
сомнению. И все, кого я знала, какими бы вольнодумцами и богохульниками они
ни прикидывались, в глубине души верили в то, что написано в Святых Книгах.
Даже если они были протестанты, евреи или магометане, их вера, если
вдуматься, не так уж отличалась от моей. Даже настоящие еретики. Даже автор
"Хроники... ", что бы он ни наворотил в своем сочинении, считал себя
человеком и христианином. И при мысли о том, что Тальви, должно быть,
отвергает все, во что я привыкла верить, мне стало холодно.
Он не протянул мне руки, чтобы помочь встать. Но и не ушел. Стоял,
выжидая. И когда я поднялась на ноги, повернулся и пошел обратно по тропе.
У меня не было никакого желания возвращаться. Но я должна была сказать
ему. И если он мне поверит, возможно, сам выставит из замка. Но это был бы
слишком легкий выход. Вдобавок мне слишком много известно о его делах. И я
так и не знаю, зачем он ездил вчера за актерами и что стало с Ансу.
Я не сразу заметила, что Тальви не собирается сворачивать к воротам.
Потом вспомнила, что Малхира говорил мне о двери в стене. Через нее Тальви,
стало быть, и вышел. Один. Не слишком разумный поступок для того, за кем
следят шпионы и наемные убийцы.
Дверь скрывалась в тени угловой башни, и так удачно, что не всякий бы
ее увидел. Она была из кованого железа, нужны были немалые силы, чтобы
приоткрыть ее, а изнутри была еще одна дверь - решетчатая. Сейчас они обе
были открыты, но между двумя дверями стоял Малхира - синяк под его глазом
стал уже черным, а задрав голову, я увидела, что за нами наблюдает стражник
на башне.
По крайней мере, тут Гейрред Тальви рассудка не лишился. И на том
спасибо.
Пройдя через задний двор, мы обогнули часовню. Служит ли сегодня отец
Нивен? Вряд ли. Оно и к лучшему. Мадам Рагнхильд рассказывала мне, что одна
из ее девиц была крайне благочестива и каждый раз, согрешив с мужчиной,
пулей летела к священнику, дабы исповедаться и получить отпущение грехов. А
так как согрешала она часто, то вконец замученный священник вынужден был
обратиться в "Рай земной" с жалобой.
Тальви прав хотя бы в одном - я не стану проливать слез. И к священнику
не побегу.
Мы поднялись на террасу, выходившую в сад. Вчера здесь толклись гости,
а сегодня никто не мельтешил перед глазами и все кругом было красиво и
мирно. Даже чересчур. Идиллически. Сцена для "Примирения Кефала и Прокриды"?
Возможно. Но я не успела забыть, как плохо там все кончилось.
- Есть хочешь? - спросил Тальви. Резонный вопрос. Я и впрямь сегодня не
ела. Но и желания не испытывала.
- Больше пить. Воды, не вина.
Помимо воды принесли все же кое-что перекусить - свежий хлеб, сыр,
первую землянику. Глотнув воды, я отломила край лепешки и, черпнув горсть
ягод, отошла и села на парапет. Испачкаю платье - плевать, оно и так
выпачкано зеленью.
- Ты по-прежнему будешь утверждать, что не веришь мне?
- В том, что касается твоего... хорошо, нашего происхождения, может, и
верю. Это не имеет значения.
Я с удовольствием отметила тень недоумения в его взгляде.
- Но что касается похвального стремления к продолжению рода - тут ты
ошибся. Возможно, тебе еще удастся это сделать. Ты ведь нашел следы не всех
изгнанников. Остался еще четвертый мужчина. Не исключено, что у него есть
потомки. А то, что ты их не обнаружил, означает, к примеру, что они
перебрались в Дальние Колонии. Я скажу тебе, через кого можно устроить их
поиски...
Между прочим, я не лгала. У Соркеса в Дальних Колониях вряд ли будет
много клиентов, и он с родственниками вполне мог бы заняться этим
поручением. Он, правда, не сказал мне, куда именно они уезжают, однако его
нетрудно будет найти через тамошнее отделение кортеровского банка. Но Тальви
не дослушал.
- Ты еще скажи, что сама готова незамедлительно отправиться на
поиски... Я не из тех простаков, что ты привыкла морочить. В чем, изволь
доказать, моя ошибка?
Я посмотрела на свою пустую ладонь. Вытерла ее о парапет. На мраморе
остался след, быстро подсыхающий на солнце.
- Я не смогу родить тебе ребенка, даже если захочу. Он ничего не
сказал, и я продолжила:
- Думаешь, я до встречи с тобой жила монахиней? Вряд ли тебя надо в
этом разуверять. Но я ни разу не забеременела. Хотя никаких мер против этого
не предпринимала. Я бесплодна.
- Тебя убедили в этом лекари или знахарки?
- Нет. Зачем мне лекари, во всем я совершенно здорова. Кроме одного.
И снова Тальви повел себя не так, как я ждала. Любой мужчина заявил бы:
"Ты врешь. Ты выдумала это, пока бродила по лесу". Но Тальви и глазом не
повел.
- Ты плохо слушала, что я говорил тебе утром. Мы взрослеем позже
обычных людей. Позже вступаем в возраст зрелости. Неужели до тебя еще не
дошло? Ты считаешь себя зрелой женщиной, но по меркам изгнанников ты лишь
недавно вышла из отроческого возраста. А не будь ты полукровкой - еще бы и
не вышла. Раньше ты была просто не способна зачать. И все.
И я сказала ему то, что он не сказал мне. Не сдержалась. Прошипела:
- Врешь!
Он усмехнулся - теперь он мог позволить себе смеяться.
- Это легко проверить. Правда, потребуется некоторое время. Но у тебя
есть возможность доказать, что я ошибся. А если ты откажешься, значит,
знаешь, что я прав, и боишься.
- Боюсь? Тебя?
- Себя. И собственного долга.
- Долга. Раньше я убивала, мошенничала, лгала ради выгоды. Теперь это
приходится делать из долга. И сверх того еще спать с тобой и рожать от тебя
- тоже из долга. Несчастный ты человек - человек, не возражай. Ты даже не
понимаешь, что это делается не ради долга, а совсем по другим причинам.
Иначе жизнь была бы вовсе невыносима. Ты, наверное, думаешь, что поймал меня
в ловушку. Вряд ли ты станешь угрожать вернуть меня в тюрьму или что-нибудь
в этом духе. Это для тебя слишком мелко. И потому мне придется остаться с
тобой. Добровольно. Что ж, я останусь. Но учти, я многому научена. Если
раньше я не пыталась вытравить плод, это не значит, что я не сумею сделать
этого впредь!
- Пустые слова. Ты никогда не сможешь причинить вреда ребенку, даже
чужому, тем более - своему.
- С чего ты так уверен? Все говорят, что у меня нет сердца.
- Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Потому что помню то, что ты
забываешь. Как ты, например, рассказывала сказки той грязной девчонке в
"Белом олене", каким голосом ты с ней разговаривала...
Я соскочила с парапета и отвернулась. У меня не было сил смотреть на
Тальви.
- Вот так. Ты не бросишься с террасы вниз головой и меня не попытаешься
прирезать. Иначе бы я действительно ошибся. Но ты предпочтешь все обдумать и
придешь к правильному выводу. А теперь ступай к себе. Я сказал далеко не
все, что знаю, а знаю я далеко не все, что бы хотел. Но и с тем, что ты
услышала, поначалу нелегко справиться.
Он был прав, даже если лгал во всем остальном. Мне понадобятся время и
силы, чтобы совладать с тем, что я узнала. Не верю, что я когда-нибудь
сумела бы с этим свыкнуться. Сейчас мне хотелось одного - уйти.
Тальви сильнее меня, он во всем сильнее меня, он всегда выигрывает...
но если я все обдумаю и найду выход, возможно, я сумею победить его...
Но в сознании моем царил полный разброд, и голова могла бы с полным
основанием заслужить звание не золотой, а чугунной. Впервые я пожалела о
том, что не умею напиваться. Может быть, я сумею уснуть и хотя бы во сне
забуду все, что случилось за день... и за ночь... А еще лучше - все, начиная
с того мгновения, когда мне не отрубили голову.
И лишь когда я уже добрела до комнаты, на дне темного колодца, в
который обратилась моя способность мыслить, юркой рыбкой плеснул вопрос:
откуда Тальви знает, что я рассказывала сказки дочке служанки? Какие такие
таинственные способности ему об этом поведали? Или он просто подслушивал за
дверью?
Плеснул и исчез.
- Когда языческий мир умирал, ревнители истины крушили статуи
обольстительных Венер и Диан, как богомерзких идолов. А сейчас потомки этих
ревнителей готовы выложить за уцелевших идолов любые деньги. Либо создают
новые. Стоит ли отдавать дань этой непоследовательности?
- Но есть же непреходящие понятия о красоте! - возразил Антон Ларком.
Эисанский рыцарь прибыл в замок через пять дней после нашего, с
позволения сказать, объяснения с Тальви. Вот уж никогда бы не подумала, что
обрадуюсь его приезду. Хотя общество Рика Без Исповеди было бы мне еще
милее.
Он прикатил в сопровождении всего лишь одного слуги, по его собственным
словам - из Гормунда. Там располагалось одно из капитанств ордена. Что
наводило на определенные мысли. К тому времени, когда я присоединилась к
ним, он, несомненно, уже успел поведать Тальви о намерениях своих собратьев,
и последний предложил продолжить беседу в саду.
Ларком сегодня так не смущался, как при наших предыдущих встречах, и
даже позволил себе пошутить.
- Уж в своем-то саду вы можете не опасаться, что нас подслушают.
- Вот уж в чем я не была бы уверена! - бросила я.
- Нортия, я согласен с вами, что нужно соблюдать конспирацию, но порой
мне кажется, что вы впадаете в чрезмерную подозрительность...
Тальви ничего не сказал, но во взгляде его была насмешка. Из-за того,
что он проговорился насчет "Белого оленя", непреложно вытекало, что, пока я
находилась поблизости от Тальви, слежка за мной велась непрерывно. Он мне не
доверял и ждал какого-нибудь подвоха. И дождался. Подслушав мой разговор с
Ансу - не важно, сделал ли это он сам или кто-то из его людей. Именно так он
"узнал про актеров".
- Мне известно о соглядатае. - Ларком, безусловно, обращался ко мне. -
Мы успели встретиться с Хрофтом. Но ведь это так удачно - что вам удалось
его распознать!
В его голосе послышалась некоторая зависть. Как будто на нашу долю
достаются сплошные увлекательные приключения, а он - в стороне. Дитя малое,
право слово.
- Так ведь и он меня распознал. И теперь его хозяева будут вести себя
осторожнее.
- А разве нам это не выгодно?
Я вздохнула.
- В Гормунде были беспорядки, наподобие тех, что в Эрденоне и Свантере?
- Нет. И это довольно странно, потому что в Гормунде находятся
отделения крупных южных торговых компаний.
- Действительно. Не пора ли мне съездить туда, выяснить, в чем дело? -
Я оглянулась на Тальви.
- Не пора, - отрезал он.
И тогда Ларком, уловив возникшую неловкость, спросил, почему Тальви не
следует распространившемуся ныне обычаю украшать сад статуями... Пошли
какие-то общие фразы, я помалкивала, но окончательно выпасть из разговора
мне не удалось.
- А может, вы и правы, - продолжал витийствовать Ларком. - Красота
статуй совершенна, но это безжизненная красота. На парадной лестнице нашего
дома стоят статуи Дианы и Аполлона. Они прекрасны, но в детстве я их боялся.
Из-за глаз. Вы замечали: древние скульпторы, чтобы добиться иллюзии живого
взгляда, оставляли пустоты в зрачках статуй. И этот взгляд, наполненный
тенями, не столь живой, сколь страшный. А когда этого не делают, неподвижный
взгляд статуи застывает в вечном столбняке. А вот ваши глаза, - он внезапно
повернулся ко мне, - не сумел бы изобразить и художник, не то что скульптор.
Они зеленые и в то же время золотые.
- В крапинку. Как скорлупа у перепелиного яйца.
- Опасное дело - хвалить чужие глаза, - прокомментировал Тальви. - Вот
подлинная история. Один итальянский сеньор, кардинал кстати, добивался любви
некоей красавицы. Но тщетно - она отдала предпочтение его брату. Кардинал в
гневе вопросил - почему? "Из- за его прекрасных глаз", - легкомысленно
ответила дама. И кардинал, разумеется, приказал брата ослепить.
- Жаль, что ты не предложил эту тему Дайре, - сказала я. - Он бы
написал на нее трагедию в любимом им английском духе, где машут кинжалами и
кровь хлещет из проколотых бычьих пузырей, вместо того чтобы пичкать публику
богами, богинями и героями с рыбьими именами, вроде кефали и ставриды.
- У вас счастливый характер, Нортия, - тихо произнес Ларком, - вы
можете смеяться над трагедиями. "А на что еще они годны? " - подумала я и
сказала:
- Не принимайте близко к сердцу, рыцарь. Иначе и над комедиями придется
плакать.
- А мальчик-то к тебе неравнодушен, - сказал мне после Тальви. - Но не
обольщайся. Пока ты при мне, он не предпримет никаких действий.
Его голос был предельно безразличен. Он не издевался и не угрожал.
Просто сообщал. И похоже, он опять был прав. В возрасте Антона Ларкома часто
влюбляются в женщин старше себя и принадлежащих другим. А какую-нибудь
скромную юную деву, этакий полевой цветок, который молча по нему сохнет, он
и вовсе не заметит. Да... Я обманываю людей, но при этом стараюсь их не
обидеть. А Тальви говорит им правду, но всячески унижает. Что лучше? Или,
скажете, правда не может унижать? Еще как может. В последнее время я это
испытала на себе.
- Почему ты не хочешь, чтобы я поехала в Гормунд?
- Мне и так известно, что там происходит. Помимо Ларкома. И благодаря
тебе. Ведь это ты разведала, что за событиями в Камби стоит Вирс-Вердер.
- И он же - за беспорядками в больших городах. Как ты утверждал в
Свантере - по причине провала своих коммерческих начинаний.
- В этом вся и соль. Дворяне занимаются торговой и предпринимательской
деятельностью только на юге.
Вирс-Вердер, нуждаясь в деньгах для своих политических интриг,
попытался повести себя как южанин, но не смог. И тогда он, в глубокой тайне,
вошел в сговор с южанами. Не со всеми, конечно, а с некоторыми банкирами.
Они предоставляют ему заем, а он вытесняет из Эрда их конкурентов. Наиболее
простым и действенным способом.
Я вспомнила толпу в Эрденоне, и стало мне мерзко.
- Когда же Вирс-Вердер придет к власти, он предоставит им
соответствующие льготы.
- Сказала бы я, что за подобные сделки бывает в Старой гавани, да
боюсь, белый мрамор на фасаде твоего замка покраснеет.
- Безусловно, обе договаривающиеся стороны держат за спиной фигу.
Вирс-Вердер не собирается держать слова по достижении власти, а южане... мне
не совсем ясны их цели, но, полагаю, по смуте в Эрде Карниона намерена
добиться большей самостоятельности от империи.
- И все это ты узнал, пока я болталась в Свантере?
- Не только я. Многое сделал Самитш. И уже после того, как мы уехали из
Свантера.
- Так вы сработали не слишком тонко, если ВирсВердер попытался
запустить к тебе своего человека. Или целый десяток.
- Скоро мы это узнаем. (Кого-то он им посадил на хвост. Ренхида,
наверное. ) Но Вирс- Вердер тоже не блеснул особым умом. Мы с тобой
показывались открыто, но он не нашел ничего лучше, как заслать человека,
которого ты можешь опознать.
- Вряд ли граф сам выбирал его, а соглядатаю никто обо мне не сказал.
Видишь, как важно не пренебрегать мелочами. Но сейчас я уже жалею, что так
поспешила. Может, тебе и впрямь следовало оставить актеров при себе. И
Пыльный был бы у тебя на виду... заодно и Вирс-Вердера сбили бы с толку.
- Нет. Актеры, если ты забыла, существуют, чтобы играть для нас. А не
мы - чтобы играть для них. И так уж много чести этому... как ты его назвала?
- Пыльному, что его продержали здесь несколько лишних часов. И предприняли
некоторые действия, чтобы сбить его со следа альдермана.
Значит, я не ошиблась. Тальви не убил Ансу. Я чуть было не спросила,
куда же на самом деле поехал Самитш, если не к себе в Эрденон? Но это было
бы уже чересчур.
- Что-то ты разоткровенничался о своих делах. Раньше за тобой такого не
водилось.
- Просто ты не спрашивала. Тебе все это было безразлично. И вдруг
взыграл интерес. Почему?
- Неужели не ясно? Я не могу понять... Черт побери, я вообще не
понимаю, зачем нужны заговоры, но это к делу не относится. Другое важно -
если ты лишь о том и думаешь, как пройти назад по пути изгнанников, на кой
тебе захватывать власть?
- Вряд ли я смогу по нему пройти, - медленно сказал Тальви. - И мой
отец, и я занимались разысканиями, но сведений все еще недостает. Так что
это - для будущих поколений. А если приходится оставаться здесь, то стоит ли
размениваться на мелочи? Если уж стремиться к цели, то пусть она будет столь
высокой, сколь возможно.
- Герцогский титул? Почему тогда сразу не императорский?...
