Владимир Бацалев. Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния
страница №3
...спросила Чертоватая.— Ты будешь играть лихоманку-созидательницу! Ты сделаешь театр из
Домсовета! Представьте, выбегает прелестная дрессировщица, словно девушка за
ворота городского пляжа к автомату с газировкой! Она щелкает кнутом — кнут
есть у Семенова, — и на четвереньках к ней приползает председатель
Домсовета!
— Что же, я полуголая бегать буду?
— А почему бы и нет? — спросил Сусанин. А Кавелька продекламировала
экспромт:
Кто смело ходит без штанов, Кто тянет тело в массы,
Тому дадим мы пирожков И вкусных булок с маслом.
— Я подумаю, — сказала Чертоватая.
— А я помогу своим опытом, — сказал Путаник.
— Спасибо, — сказала Любка, — раздеваться я уже научилась.
— Энергия обдуманных фантазий кипит во мне! — закричал Сусанин. — Ей
необходимо выплеснуться на своричей! Мне надоела тихая жизнь остолопа и
инфантила! Я не желаю больше существовать по принципу: сначала семь раз
отмерь, а потом рискуй очертя голову! Завтра первое апреля, и с этого дня мы
превратим нашу жизнь в первое апреля! Мы переставим людей с головы на ноги!
Все "за"?.. Мы назовемся первоапрельцы! Это будет что-то вроде
первомартовцев, только на месяц позже!
— Эй, алкаши и пьяницы! — закричал Сусанин на всю пивную и криком
повернул к себе головы. — Кто до завтра выучит сто строк из Гомера, получит
от меня бочку пива!
— Ура-а! — закричали алкаши и пьяницы, не осознавая причину своей
радости. — Да здравствует Сусанин! — И в потолок полетели тарелки кепок и
змейки шарфов, а Незабудка грохнула кружку на счастье.
— Да здравствует Фантазия!--кричал Адам.
— Да здравствует! — повторяли мужики.
— Да здравствует Фантазия, полная жизни! Потому что нельзя придумать
того, чего не могло быть! Все в наших мозгах! И в руках — у кого нет
мозгов.
Подряникову и Семенову показалось, будто они смотрят репетицию
какого-то гусарского водевиля, что сейчас чокнутся кружками, запорошив иеной
пиджаки, и споют песню о беззаботной жизни.
— Слушайте, что я скажу! Все вы знаете историю про пастуха, которого
съели волки! Ему — дураку — было скучно одному, поэтому он кричал,
соскучившись: "Волки! Волки!" — и прибегал народ с вилами, и веселил дурака
своим озабоченным видом. Но когда народу надоело бегать взад-вперед, пришли
волки и съели пастуха! Мораль: если вы не научитесь сами себя развлекать,
вас съедят поодиночке!
На крики Адама в пивную пришел милиционер:
— Кто здесь орет как на базаре?
Мужики прянули от Сусанина дружно, оставив его посреди учеников и
сподвижников, и принялись разглядывать вывески на стенах "Не курить и не
сорить!", "Приносить и распивать...".
"Не то он спрашивает, — подумал Подряников. — Надо бы спросить, в
порядке ли с головой у того, кто орет?"
— Я, — ответил Сусанин. — Только я не ору, а проповедую.
— Ах, это вы, Адам Петрович... И Александр Николаевич тут же! И Любовь
Иванна! — сказал милиционер. — Проповедуйте на здоровье, Адам Петрович.
Вам можно, вы — коммунист.
— Пошли отсюда, — сказал Иван
— Ко мне в Дом культуры, — предложил Путаник.
— В квартиру, — предложила Чертоватая, — а мужа я выкину.
— Нет, давайте гулять, — улыбнулась Марина.
— Прекрасная идея, мы устроим пикник! — сказал Сусанин. — Маленький
праздник в преддверии больших перемен.
Подойдя к стойке, он пошептался с Незабудкой и поманил пальцем Ивана.
Вдвоем они выкатили сорокалитровую бочку пива, а Семенов остановил на улице
пустой автобус, ехавший в гараж. Компания заняла места сзади, шофер спросил:
— Куда поедем?
— На кладбище, — сказал Семенов.
— Куда глаза глядят, — сказал Иван. — В лес! — ответил Сусанин.
— Рубль с носа, — потребовал шофер.
— Мы заплатим по полтиннику с ноздри, — сказала Чертоватая.
— А вы, часом, не потомок Ивана Сусанина? — спросил Подряников,
услышавший про поездку в лес.
— Скажите еще, что по материнской линии я потомок Адама, раз мама
назвала меня его именем. К тому же нелишне знать, Александр, что у Ивана
Сусанина не было сыновей, но была дочь. Род Сусаниных погиб вместе с ним, и
в этом тоже его подвиг. А моим родоначальником, по семейным легендам, был
совсем другой человек — спаситель Вечного города Кальпурний Вульгат
Сусан...
— От кого же он спасал город? — усмехнулся Подряников.
— От таких, как мы с вами, — усмехнулся Адам. — Когда готы вступили
в Рим, уже вкушая победу и собираясь штурмовать цитадель, Вульгат вызвался
провести войско тихими проулками прямо на Капитолийский холм, но выговорил
себе условие: чтобы в каждом питейном или увеселительном заведении, мимо
которого пойдет войско, ему давали долю — килик вина, телячью ногу и
девчонку. И шли они до тех пор, пока большая часть варваров не разложилась
за столами и в постелях. Вождь готов проиграл себя в кости у храма весталок,
а остатки войска заблудились в таверне "Порочный круг". Никто не нашел даже
их трупов, потому что никто их не искал. С ними пропал и римский герой
Кальпурний Вульгат Сусан, утопивший себя и варваров в злачности, но спасший
цивилизацию...
— А я читал все наоборот, — сказал Семенов, — Вождь в кости не
играл, он бросил меч на весы и сказал: "Горе побежденным".
— Ты бы поразмыслил над написанным, — посоветовал Сусанин. — Разве
может человек, бросивший меч и сказавший: "Горе побежденным", — оказаться
победителем? Нет, он проиграл и себя и меч.
— Выходит, вы — потомок римлянина! — засмеялся Подряников.
Он задел Сусанина за больное.
— Я скажу больше. Все древние греки и римляне были моими предками. Да
и ваши тоже, только вы об этом не знаете.
— Не верю.
— Это легкая аксиома. Вспомните легенду об индийском мудреце,
изобретателе шахмат, который в награду попросил за каждую клетку в два раза
больше зерен, чем за предыдущую. А теперь переложите этот математический
принцип удвоения на своих прародителей, прикинув на век по четыре поколения.
Уже в двенадцатом столетии все население земного шара окажется вашими
предками.
— А глубже? — спросил Иван.
— Глубже начнется кровосмешение в потомках... Так что какой-нибудь
Перикл, может быть, сто двадцать пять раз мой прадедушка.
— Какой ужас! — сказала Кавелька и закрыла лицо ладонями.
— Не плачь, — сказал Путаник. — Какой может быть ужас, когда с нами
пиво!
Бочку поставили на сиденье и выбили пробку. По очереди подходили,
садились на корточки и пили, сколько влезет, веселея на глазах.
— Почему все вы так равнодушны к античности? — спросил Сусанин. Он-то
от пива погрустнел. — Ведь Древняя Греция — ваша первая родина. Половина
предметов и слов, которые вас окружают, пришли из Греции. Даже этот вонючий
автобус, в котором кто-то помочился, и тот назван в честь античного
Гагарина.
— Я очень люблю Грецию, Адам, — сказала льстивая Кавелька. — Хочешь,
станцуем сиртаки?
— Вот чего мне не хватало! — сказал Сусанин и обнял Сонину.
Автобус состоял из спаренных вагонов — было, где развернуться.
Кавелька с Адамом повернулись и пошли боком по проходу мимо кресел,
выкидывая ноги вперед и назад.
— Та-та! Та-та!.. — пела Кавелька, как пулемет на экране кинотеатра
при замедленном воспроизведении.
— Па-па! Па-па!.. — пела Кавелька, словно звала отца.
— Пи-пи! Пи-пи!.. — пела Кавелька, будто маленькая птичка.
Адама и Сонину поддержали Марина, Путаник и Чертоватая. Каждый --
песней на свой лад и взмахами ног.
— А вы что сидите? — спросил Сусанин Ивана, Подряникова и Семенова.
И вся компания, захлебываясь хохотом и визгом, стала топтать пол
подошвами с таким ожесточением, будто пыталась сгладить колдобины, через
которые прыгала машина...
Водитель остановил автобус и сказал через форточку общения с
пассажирами:
— Возьмите меня подрыгаться.
— Рубль с носа! — сказала ему Чертоватая.
А Семенов поманил шофера пальцем, обнял его, и, сбивая всex с такта,
шофер затянул свою песню:
— Трам-пам-пам-па-ба-ра-ба-пам-пам...
К лесу подъехали в сумерках, на небо уже вползла луна, которая в
ближайшую ночь решила выглядеть как символ кооперированного крестьянства.
— Может, автобус не отпускать? — спросила Любка.
— Пусть едет, — махнул Сусанин, — сами выберемся! — Он схватил
обеими руками бочку, поднял над головой и вылил в рот все, что еще булькало.
"Ведро — не меньше", — прикинул Саша.
— Как же мы устроим пикник, если нет ни еды, ни питья? — опросила
Кавелька.
— А ну его к черту, этот пикник! — сказал Адам. — Мы пойдем в лес
собирать грибы.
— В марте? — спросила Любка.
— Скоро апрель, — сказал Путаник.
— В апреле растут сморчки, — улыбнулась Марина.
— В темноте? — спросила Любка.
— Еще видно на два шага, — сказал Путаник.
— А у сморчков ножки белые, — улыбнулась Марина.
Когда все углубились в лес и разбрелись кто куда, Подряников неожиданно
оказался рядом с ползавшей на четвереньках Мариной. Чтобы завязать разговор,
Саша занял ту же позу. Брюки на коленях промокли сразу, ладони утонули в
жиже, но Подряников стерпел.
— Марина, — сказал он тихо — давайте поищем грибы на той просеке.
Смотрите, что там белеет? Не сморчок?
— Это монетка... Бросьте, она уже заплесневела. Но Подряников сунул ее
в карман.
— Я в пять лет каждой копейке был рад, — сказал он.
— И я, — улыбнулась Марина.
— Мне рано пришлось стать взрослым и самостоятельным, — продолжал
Подряников. — Я с четырех месяцев стирал за собой подгузники. Отец кидал
меня в корыто вместе с пеленками и посыпал вокруг стиральным порошком...
— Заодно и сами мылись, — улыбнулась Марина. — Ой, смотрите, еще
гривенник.
Саша и гривенник спрятал в карман.
— Скажите, сколько лет Ивану?
— Двадцать один, как и мне.
— Почему же он не был в армии?
— Он живет в областном центре, а в Сворске у него временная прописка.
Вот его военкомат и не может найти, а может, и не ищет.
— Очень хорошо. Теперь о вас. Почему вы такая красивая?
— Такой родилась... — вздохнула и улыбнулась Марина.
— А вашу красоту никто не ценит по-настоящему. — "Никто не
пользуется", — хотел добавить Подряников.
— Адам ценит. Однажды я гуляла по улице, а впереди меня задом-наперед
шел Адам и держал в руках зеркало. Он велел мне любоваться собой. Конечно,
это случайно получилось, просто Адам купил зеркало в универмаге и нес домой,
но все равно было приятно.
— Наверное, он влюблен в вас?
— Нет, он любит другую женщину, которую сам себе выдумал. Ее зовут
Инис Гвейн.
Пока она говорила, Саша поднял с земли еще пятнадцать копеек.
— Вам не кажется, что Сусанин... какой-то не такой, как все?
— Конечно, не такой. Он — инопланетянин.
— Чего-чего?!
— Скоро он улетит на родину.
— Вот как?
— Но мы этого не увидим: для нас он просто умрет. Его убьет в
"Незабудке" пивной кружкой человек, который сейчас сидит в тюрьме за то, что
ходил по улицам с костью в зубах и сосал ее, как сигарету. А вы не верите?
— Да я и сам оттуда, — сказал Подряников.
— Не обманывайте. Вам просто Адаму завидно, — улыбнулась Марина. --
Смотрите-ка, я рубль нашла!
Подряников и рубль прибрал к рукам.
— Эта просека ведет в рай. Поползли скорее дальше, — сказал он
— Марина, — спросил он же, одолев пару метров: — почему вы всегда
улыбаетесь? Вы хотите, чтобы тем, кто говорит с вами, было приятно? Вам
нравится доставлять людям радость своим присутствием? Вы ведь любите всех
людей без исключения? Я угадал? Марина! Правда?
— Правда, — улыбнулась Марина.
Он обнял ее за талию, встав с четверенек на коленки, и с губ сама
соскочила фраза:
— Я ведь тоже человек, сделайте мне приятное — влюбитесь...
Из глубины леса раздались крики:
— Марина! Марина! Семенов! Семенов! Подряников! Подряников!
— Я здесь! Иду! — закричала Марина.
— Девушка — нарасхват, — сказал ей вдогонку Подряников и в сердцах
плюнул. — Черт бы их всех побрал!
Он собрался поискать еще денег, но тут из-за дерева вышел оракул
Семенов с кошельком я руке и сказал:
— Ты-то вот никому не нужен. Саша вскочил на ноги:
— Да ты подслушивал, бородатая дрянь!
— Экспериментировал на твоей жадности, — ответил оракул.
— Ну и как?
— Я скажу твою судьбу, только верни деньги.
— Полтора рубля за судьбу?! — усмехнулся Саша. — Держи двадцать
копеек и считай себя богатым.
— Ты сделаешь карьеру, парень, — изрек оракул, — но кончишь плохо:
женщина с высоким положением раздавит тебя в постели как клопа.
— Верни гривенник, — сказал Саша. — А лучше, знаешь что, отдай
кошелек.
Опять раздались крики, на этот раз призывавшие Подряникова и Семенова.
— Смотрите! Адам все-таки нашел сморчок, — на ладони Марины лежал
комок плесени.
Сусанин стоял поодаль очень гордый собой, расставив ноги на ширину
плеч, кик человек, который раз решил, значит, сделал.
— Теперь я вижу, что Адаму можно верить, — сказал Миша. — За это
стоит выпить.
Чертоватая спросила:
— Что мы будем пить? Кавелька сказала:
— Снег, согретый в ладонях. А Путаник замялся:
— У меня есть бутылка спирта с химзавода.
— Но что делать со сморчком? — улыбнулась Марина. — Мне так и ходить
с ним?
— Выкиньте, — посоветовал Подряников.
— Мы им закусим, — рассудил Иван.
— Или подарим самой красивой девушке Сворска, — сказал Путаник.
— Сыграем в "Суд Париса"! — подхватил Сусанин.
— А кто будет Парисом? — спросила Кавелька.
— Парисом будет Семенов, — сказала Чертоватая, — потому что он тоже
был пастухом.
— Нет, Парисом будет Путаник, — сказала Марина, — потому что он
дамский угодник.
— Нет, водить будет Адам Петрович, — сказала Кавелька, — потому что
он нашел гриб.
— Друзья мои, — сказал Сусанин, — я не могу быть Парисом, я унесу
приз домой и отдам Фрикаделине.
— Самоотвод, — сказал Семенов.
— Мне надо три сморчка, меньшим числом я не управлюсь, — сказал
Путаник.
— Саша Подряников будет хорош в роли Париса, — сказал Сусанин.
— Почему? — хором спросили девушки.
— Почему? — хором спросили все остальные.
— Потому что они тезки. Ведь Парис — это не имя, а социальная кличка:
парий, изгой, отверженный, — объяснил Сусанин.
Марина протянула сморчок Подряникову.
— Пусть каждая претендентка скажет, чем она одарит меня, если я вручу
ей гриб.
— Я посвящу тебе сонет в детективе, — сказала Кавелька. "Перебьюсь",
— решил Саша.
— А я сделаю тебя начальником над своим мужем, — сказала Любка.
"Это я и сам сделаю, это легко, это проще пареной репы", — подумал
Подряников.
— Марина? Вы что дадите мне за яблоко, которое — гриб?
— За нее тебе дам я, — ответил Иван, — кое-чего.
— Ну, зачем ты так? — улыбнулась Марина. — Я тоже дам... Не знаю,
что придумать... Дам чего-нибудь
— Понятно... Я хочу всего понемножку. — Подряников разломал сморчок и
вручил каждой девушке по кусочку.
— Какой неожиданный финал! Все прекрасны! — воскликнул режиссер и
захлопал в ладоши.
— Ай да Подряников! — обрадовалась Кавелька, колупая ногтем плесень.
— Ну и Парис! — обиделась Любка.
— Троянской войны не будет, — прокомментировал Сусанин.
— Не грусти, будет Сворская война, — предрек оракул. — Вернее,
вооруженный конфликт проходимцев.
— А как скоро? — спросил Саша.
— Очень скоро, — ответил Семенов.
— Ты мне надоел. Скажи хоть раз что-нибудь приятное, — попросил
Сусанин.
— Тебя выпустят из тюрьмы раньше срока за примерное поведение, --
сказал Семенов, и все засмеялись, а кто-то один захохотал и кто-то одна
захихикали, хотя оракул шутить не умел..
Когда дошли до Старосельской пустыни, то сделали привал. Стены
монастыря кое-где еще стояли по пояс, между ними зияли оплывшие квадраты
бывших подвалов с болотцами на дне. Семенов поведал о том, что все и без
него знали: что давным-давно из монастыря построили на речке Закваске
электростанцию, которая давала ток для двух лампочек Ильича и одного
карманного фонарика, которую списали в убыток, которую растащили по
кирпичику по дачным участкам.
Нашли посреди монастырского двора два поваленных дерева, уселись на них
и давай пить спирт: мужчины — из горлышка, девушки — из ладошек. Мужчины
были похожи на трубачей, зовущих бойцов в атаку, а девушки в темноте ни на
кого не были похожи, даже на девушек.
Кавелька уселась верхом ни бревно, прислонившись спиной к Подряникову и
положив на его плечо голову, как на подушку.
— Как хорошо мне! — промямлила она. — Лес! Ночь! Филин ухает, голова
кружится. Кажется, я иду по Млечному Пути такими осторожными шагами, словно
боюсь раздавить звезды. Выпьем скорей! За праздник в душе! — предложила она
и доверчиво подставила ладони ковшиком.
Но Подряников сурово предупредил:
— Поэтессе больше не наливайте, а то она стихи читать захочет.
И Кавелька тотчас откликнулась:
Я полукружием бровей Сведу на нет мужскую хитрость. Губной помадой на
стекле Вам напишу, кого люблю, Губной помадой на стекле Я напишу, чего хочу,
Когда от скуки дней кромешной Зачну я страсть к самой себе.
Прагматики Иван и Саша засмеялись, оборвав стих.
— Дураки вы вонючие, — обиделась Кавелька и упала на землю. — У вас
вместо души грязная тряпочка.
Ее подняли и вернули на место.
— Не думайте, что я пьяна от спирта, — твердила поэтесса, — я, как
всегда, опьянела от стихов.
Но ей никто не верил, а Семенов развел костер, и, глядя на пламя,
Сусанин загрустил и стал петь. Путаник пригласил на танец Марину, Подряников
— Чертоватую, Кавелька заснула, упившись стихами и спиртом и положив голову
на колени Сусанина.
— Я в траве поймал жука... — пел Адам, уставившись на головешки, и
гладил Кавельку по голове, как маленькую девочку. Иван подсвистывал
Сусанину, Семенов стучал в такт по пустой бутылке.
— Пламенем костра хочется умыться, — сказала Чертоватая.
— Попробуй, — предложил Подряников.
— Вот ведь как интересно получается, — сказал вдруг Адам, оборвав
песню и танец. — Одна поговорка гласит: "Дурак учится на своих ошибках,
умный — на чужих". А по другой поговорке: "Не боги горшки обжигают".
Значит, ошибки делают все. Умных нет, одни дураки. — И он опять запел: --
Без стрекала и сачка...
— Это вы правильно заметили, Адам Петрович, — Саша бросил Чертоватую
и подсел к Сусанину. — Я как-то прочитал, будто бы при коммунизме основной
работой займутся машины, а люди посвятят себя наукам и искусствам. Я хохотал
до колик. Да у нас девять десятых не способны хоть к каким-то занятиям
умственным трудом, а из них девять десятых не могут заниматься и
рукоделием!.. Им все приходится организовывать насильно: работу, учебу,
службу в армии, даже досуг!
— ...И теперь моя рука, — пел без устали Сусанин.
— ...Таких людей, по-моему, надо превратить в машины, потому что
человек, который только и способен, что на работе выполнять под чьим-то
руководством простейшие операции, а вечером — напиваться или долбить
костяшками домино во дворе, должен быть лишен личной жизни. Она ему все
равно не нужна. Такой человек, например, мой отец. Он не знает, что ему
делать вне работы — командиры разбежались...
— ...Вся в дерьме того жука, — допел Сусанин и посмотрел на
Подряникова таким тупым взглядом, что того покоробило.
— Недостаток образования заведет вас в фашизм, юноша, — добавил Адам
к первому куплету.
— Разве я не прав? — удивился Подряников.
— Нет, конечно. Правых субъектов вообще не существует в природе, --
ответил Сусанин. — Вы смотрите на мир со своего пригорка, который кое-как
накопали за двадцать пять лет из сворских сплетен и личной наблюдательности,
поэтому и выдаете следствие за причину...
— А вы откуда смотрите?
— Я смотрю с холма, — сказал Сусанин, — и вижу, что людям нечем
заниматься потому, что они не хотят ничем заниматься, предвидя
безрезультатность своих занятий. Кроме горстки энтузиастов, вкалывающих полу
подпольно. А почему?
— А почему мы должны еще что-то делать после работы? — спросила
Чертоватая.
— Потому что труд до изнурения — это нормальное состояние человека, а
ежедневная игра в домино или так называемая работа — хроническая болезнь,
чреватая вырождением. Вот вы говорите, — обратился Сусанин к Подряникову,
— что они все дураки, а я утверждаю, что их надо госпитализировать, и они
поумнеют.
— Как же это будет выглядеть на практике? — спросил Семенов.
— Примеры и образцы нам даст история. Приглядитесь, почему вдруг
отдельные страны резко вырывались вперед в своем развитии, создавая даже
локальные цивилизации, и все сразу станет ясно.
— Почему? — спросил Подряников.
— Именно потому, что там госпитализировали часть населения: сажали
всех — по вашей терминологии — дураков на корабль и давали пинка под
корму. За счет Великой греческой колонизации вперед ушла античная Греция. В
средние века Европа спасалась от лишних людей, сплавляя их в крестовые
походы. На Америке вылезла сначала Испания, а потом — Англия. Америка тоже
начала процветать, лишь освоив Западное побережье, а Россия — распахав
Сибирь.
— Но сейчас-то переселить некуда! Разве в космос?
— Следовательно, нужно создать внутреннюю ситуацию, при которой дураки
не терялись бы среди умных.
— То есть, нужно ставить дураков в такое положение, когда им
необходимо было бы поумнеть?..
— ...Чтобы мир тянул вперед на аркане и черепашьим шагом не маленький
отряд энтузиастов, а все человечество, поделенное на такие отряды, — сказал
Сусанин. — Жизнь в будущем я предвижу радужной. Люди из прихлебателей,
которым ежедневно тычут в лицо, как много для них сделало государство,
превратятся в свободных производителей, которые сами сошлют государство на
принудительные работы. Наиболее умные будут создавать принципиально новые
понятия и вещи, доселе не существовавшие, а остальные — с радостью доводить
их до всеобщего пользования, делать, так сказать, понятия и вещи в
коммунизме. Они и сегодня уже есть, но в минимуме: из понятий — одни
материалы последнего съезда, а из вещей — соль, хлеб, конверты без марок да
городской транспорт, который, кстати, с такой неохотой работает, что может
быть занесен в этот реестр только условно.
— А как ты отличишь дураков от умных? — спросил Семенов.
— Умный человек, — сказал Сусанин, — как маленький, всю жизнь задает
себе вопросы: "Почему? Отчего? Зачем?" Перестав их задавать, он
останавливает свое развитие и превращается в дурака.
— Я хочу предложить вам игру в прятки вместо дискуссии, — сказал
Путаник.
— Кого назначим водить? — спросил Подряников.
— Кавельку, — сказала Чертоватая, — потому что она спит.
— Водить будет Семенов, — сказал Иван, — потому что уже сейчас
знает, кто из нас за какое дерево спрячется.
— Водить буду я, — сказал Путаник, — потому что люблю искать.
— Водить будет жизнь, — грустно сказал Сусанин. — А мы будем
прятаться от нее в фантазии.
Но Марина испугалась играть в прятки, испугалась, что ее никто не
найдет в темном лесу, испугалась ночевать одна-одинешенька в монастырских
руинах и предложила взамен октябрятское многоборье.
— Это очень долгая игра, — сказала Чертоватая. — Пойдемте лучше
домой: я замерзла на бревне.
— Есть сокращенные варианты, — улыбнулась Марина. — Для тех, кого
только-только приняли в октябрята, и для тех, кому надо согреться
движениями.
— Сыграем дома, — сказал Иван, — давайте собираться.
— Но дома нет третьего лишнего, — улыбнулась Марина. — Как мы
сыграем в "Третий лишний с сопротивлением"?
— Надо потушить костер пионерским способом, — сказал Иван.
— А как тушат костры пионеры? — спросил Путаник. — Мне это знание
пригодится для спектакля "Подвиг пионера".
— Очень просто: пионерки отворачиваются, а пионеры встают вокруг
костра и...
Путаник задумался, но не в силах разрешить думу лично, спросил у
Сусанина:
— Способен ли на такой поступок Павлик Морозов?..
Стали будить Кавельку, но она еще не протрезвела от стихов и бубнила
какую-то чушь, будто она грудной ребенок, перевязанный ленточками, как
подарок.
— Кавелька не соображает, кто она, — сказала Чертоватая. — Наша
поэтесса дошла до ручки.
— Я соображаю, — кивнула и рыгнула Кавелька. — Давайте сыграем в
Пигмалиона. Пусть им будет Путаник.
— Спать пора, — сказала Чертоватая, — уснул бычок...
— А мне почему-то стало боязно, — улыбнулась Марина и втянула голову
в плечи. — Деревья кругом страхолюдные: на страшных людей похожи.
— Не бойтесь, Марина, — сказал Подряников, — смотрите, сколько
мужчин вокруг вас.
— Надо уходить. Скоро полночь, — сказал Семенов. — Становится
опасно.
— Почему? — спросила Чертоватая.
— После полуночи в этих местах бродит привидение. Все засмеялись от
избытка атеизма.
— Это не шутка, — сказал Семенов, и его голос побежал мурашками по
спинам. Сырой ветер, выскочивший из темноты леса на монастырский двор,
поднял волосы оракула и задул свечи тлевших головешек. Наверху затрещали
ветви. Все подняли головы и всем показалось, что они лежат на кладбище
посреди покосившихся могильных крестов, раскряхтевшихся от старости. Каркнул
и захлопал крыльями невидимый ворон. Словно по сигналу, тучи выпустили
солнце утопленников, уже потерявшие всякую связь с крестьянской символикой
— Полночь, — прошептал Путаник, взглянув на часы; колени его ходили
ходуном.
— А вы видели это привидение? — спросила Кавелька.
— Видел, — сказал оракул, — и поседел. И больше не хочу видеть. Оно
звало меня к себе, манило, и я шел...
— Как оно выглядит? — спросил Иван.
— Это девушка в белом саване и кирзовых сапогах, — сказал Семенов.
Глаза его горели ярче звезд, а две лужи у ног закипели и переплеснулись
водой. — Плохой смех... Ее звали Настя, она утопилась...
Саша закурил, ослепив всех подожженной спичкой. Губы его тряслись,
пальцы его тряслись, зубы постукивали.
— ...Она влюбилась в одного парня, вернувшегося из армии. Влюбилась
так, что даже по городу ходила в сапогах, которые он подарил. Парень взял
ее, и она понесла. Потом они гуляли по набережной. "Не женишься --
утоплюсь", — говорила Настя, но парень смеялся... Когда она прыгнула с
парапета, парень закурил и ушел...
Свирепый ветер взрыл кучи сморщенных листьев, которые деревья сложили
под собой на зиму. Эхом зашелестели по монастырским обломкам эти взрывы из
праха. Скрюченные корни пней потянулись с того света, скрипя и сбрасывая
землю горстями.
— Тебе надо отрезать язык, чтобы ты не пугал людей, — сказал
Подряников.
— Обернись! — сказал оракул, повернув словом все головы.
В двадцати метрах от них плыла по темноте девушка с белым лицом и
выбеленными волосами в белой хламиде и невидимых сапогах. Лицо ее было
исцарапано черными полосами елочных игл.
У всех задрожали щеки. Кавелька вцепилась в Сусанина и стала медленно
оседать, Путаник схватился за голову, Чертоватая отступила в потухший
костер, Саша открыл рот, приготовившись кричать...
— Марина, — расплывающимся по деревьям и руинам шепотом позвало
привидение, — иди ко мне Я скажу, кто погубит тебя, кто погубил меня. Это
один человек, у нас одна судьба. Он здесь, я покажу...
И Марина, казалось, шла. Остальные пятились. Марина стояла и слушала.
Ветер словно врыл ее, набросав на ноги ветви и землю.
— Спаси нас, Семенов, — прошептала Чертоватая.
— Иди ко мне, Марина... — звало привидение, шурша хламидой. — Иди,
сестра... Посмотришь, где гниют ненужные младенцы.
И Марина, протянув руки, пошла улыбаясь... Иван вцепился в ее пальто,
но упал с клоком в руках.
— Я тебя задушу за нее, ведьма чертова! — закричал он так, что
вздрогнули руины. Ветер обдал его холодом, предупреждая об опасности, но он
рванулся вперед, оставляя в снегу следы из луж, и скрюченными пальцами
вцепился в шею Насти... Марина подошла следом, глаза ее были закрыты.
Иван захохотал. Он кричал хохотом, и к нему ссыпались прошлогодние
жухлые листья, с которыми не справились осень и зима.
"Свихнулся", — пронеслось в мозгу Чертоватой, и, завизжав, она
бросилась наутек, не разбирая дороги, пока дерево, зацепив ее шарф, едва не
придушило Любку. За ней понеслись вприпрыжку Путаник и Кавелька.
— Стойте! — закричал Иван. — Стойте, идиоты!
— Подождите нас! — закричала Марина.
— Нет никакого привидения! Это талый снег застрял на елке! — сказал
Семенов.
— Как нет? — спросил Сусанин
— Как нет? — остановилась Капелька.
— А кто же говорил? Галлюцинация? — спросил Путаник.
— Это я говорил, — сознался оракул, — я умею чревовещать.
— Сволочь! — сказал Саши и ударил Семенова по носу.
— 3-зачем вы нас напугали? — спросил Путаник. — Я з-за-икаться стал.
— Напугал? — удивился оракул. Он поднялся с земли и ответно двинул в
зубы Саше. Я рассказал вам историю за автора... И знаете, про кого?
— Замолчи, пугало! — сказал Подряников, выплевывая табачные крошки.
— Хватит! — закричал Сусанин, замахал руками и затопал ногами --
Хватит! Прекратите массовый психоз!
— Бежим скорей домой! — сказал Путаник.
— Есть у нас еще спирт? — спросила Кавелька. — Дайте
глоток.
— И мне глоток, — сказала Чертоватая.
— Идемте же!
— А куда? Где дорога?
— Там.
— Нет там!
— Мы вон оттуда пришли!
— Семенов, веди нас, — сказал Сусанин.
Через десять минут они вышли на дорогу прямо к пустой бочке.
— Сколько отсюда до города? — спросила Чертоватая
— Десять километров
— Мы к утру придем!
— Машина! — закричал Иван.
Все вытянули руки, но машина проехала мимо, раскрасив одежду серыми
пятнами.
— Надо спрятаться, а на дороге оставить девушку. Тогда непременно
остановят, — сказал Путаник. — Тут мы как выскочим, как выпрыгнем!..
— Ты думаешь, будет еще машина? — спросил Сусанин. — Зимой на этой
дороге поскользнулась молодая пара и поломала все четыре ноги. Нашли их на
третьи сутки, но уже околевшими. Так что дня два мы можем смело отдыхать.
Завтра Семенов покажет нам бабу-ягу.
Тогда все построились на кромке асфальта в затылок друг другу и,
засунув руки в карманы — кто — пальто, кто — штанов, — поскакали, как
кенгуру, домой.
Только Семенов засунул руки под мышки, потому что из всех его карманов
торчали человеческие косточки, которые оракул решил похоронить на Сворском
кладбище. Дело в том, что на монастырском дворе во времена проклятого режима
монашки прятали зачатых во грехе новорожденных, предварительно удавив, чтобы
те не кричали из земли. А звери после разгона и краха пустыни в голодные
месяцы отрывали кости, обгладывали и разбрасывали по двору...
IV
ИГРА „ДАРИТЬ — ОТДАРИВАТЬ"
Участники садятся в круг. Первый тихо говорит на ухо соседу, что он ему
дарит, например, "яблоко". Сосед должен запомнить подарок, и сам, я спою
очередь, подарить следующему, например, "велосипед". Одновременно в обратном
направлении идет отдаривание. Последний говорит на ухо предпоследнему, что
надо сделать с предметом, который ему подарят. Иногда получается очень
смешно: яблоко предлагают съесть, книгу — прочитать, а сковородку --
выкинуть.
Солнце лезло в окно и звало из постели так настойчиво, безотвязно и
требовательно, что ван дер Югин в своей кроватке надвинул простыню по уши,
спасаясь от света, продлевая негу между сном и бодрствованием, удивляясь,
почему до сих пор не кричат "Ребятки! Вставать пора!" Сколько ни бился И над
этим вопросом — ответа не нашел. Ответ, решил он, можно получить только
экспериментальным путем. Сосчитаю до десяти и встаю. Лучше — до ста. Раз,
два, три... Воспитательница давно вылила бы на меня чашку холодной воды и
хохотала бы до полдника. Откуда у нее такие припасы черного юмора? Я ведь
помню ее сопливой девчонкой. Тихая была и вся в родинках, как подсолнух.
"Дядя И, сделай мне бумажный кораблик". — Делал. Чего ж не угодить ребенку?
Яблоки ей разрешил рвать в своем палисаднике; с будущим супругом, можно
сказать, свел, и вот благодарность за счастливое детство: стакан воды в
постель! Ван дер Югин ножкой спихнул простыню на пол. По глазам ударил
невыносимый свет, как в кинотеатре при обрыве пленки вдруг вспыхивает черный
потолок, и сразу не разберешь что к чему — только пустой белый экран
впереди.
Когда глаза справились с потоками света, ван дер Югин увидел, что все
кроватки пусты, а товарищи по играм исчезли. Он оказался в спальне
позабыт-позаброшен. "Как же так? — подумал он. — Как такое случилось?
Может быть, детей забрали на выходные родители?" — И успокоился этим
объяснением.
Адам умышленно дезинформировал Подряникова, когда сказал, что ван дер
Югин скрывается в родильном доме. На самом деле И прятался от милиции в
детском саду на пятидневке. Лучшего убежища он не придумал, потому что
вообще стал худо соображать с тех пор, как полюбил находиться в беспамятстве
"Ведь все новое — это хорошо забытое старое, — с трудом вспоминал он
избитый афоризм. — Значит, чем больше я забуду, тем больше открою заново,
тем интереснее будет моя жизнь — жизнь скромного первооткрывателя вечных
истин... "
Ван дер Югин выскочил из кроватки, торопливо натянул колготки, надел
рубашку, уже добравшуюся до колен, фуфайку с драными локтями, обул ботинки,
которые еще в прошлом году стали ему велики, и, перекувыркнувшись через
форточку, оказался на улице. Весна прополоскала его ноги в луже, но И только
улыбнулся этому. Утопая в осевших сугробах, он побежал за беременной кошкой,
поймал ее и спросил радостно:
— Ну что, киска, дождалась весны?
— Мяу, — ответила кошка, выпутываясь из объятий.
Ван дер Югин подумал, не встать ли и ему на четвереньки. Для человека,
близкого к природе существа, такой способ перемещения был бы более
физиологичен. Но тут он увидел прыгающую ворону, спросил и ее, дождалась ли
она весны. Потом вспомнил о кроликах и лягушках и подумал, не скачками ли
передвигается жизнь по земле? А когда на асфальт выполз червяк, у которого
из конечностей был один хвост, ван дер Югин сказал ему:
— Ну что, червячок? Оказывается, при движении вперед жизнь может
ползать, ходить, скакать и летать. Но сейчас она стоит как дерево и качается
по ветру. Так что, если ты поспешишь, у тебя появится шанс обогнать ее.
Тут он подтолкнул червяка, показывая, в какую сторону следует догонять
эволюцию, а сам отправился к своему другу Сусанину и его жене Фрикаделине с
надеждой на завтрак, потому что другой его товарищ, Семенов, готовил себя к
тюрьме и ничего не держал на проходной, кроме сухарей. Шел ван дер Югин по
улице и озирался: думал, после побега из КПЗ его ищут с собаками. Но в
милиции деяния ван дер Югина числились в графе раскрытых преступлений, план
по нему был выполнен, поэтому в глазах правоохранительных органов И потерял
всякий интерес. Об этом поведал И повстречавшийся коллекционер Вася
Подоконник, ходивший вокруг домов и собиравший в авоську все, что
выбрасывали из окон. Ван дер Югин сидел с ним в одной камере и хорошо
помнил, как закричал Подоконник: "Мальца-то за что садите?" — "Этому мальцу
сто тридцать пять лет", — ответил дежурный, коленкой запихивая И в
камеру... Подоконник раскрыл ван дер Югину еще одну тайну. Оказывается, в
стране с каждым годом сокращался процент преступлений, но, если в других
городах он еще держался на уровне пяти-шести к тринадцатому году благодаря
карманникам и коммунальным дракам, то в Сворске из-за усердия начальства
перед более высоким начальством этот процент в нынешней отчетности свели к
нулю, то есть в Сворске преступнику взяться было совершенно неоткуда.
— Потому-то меня и выгнали, а сначала хотели год дать, — сказал
Подоконник. — А разве я виноват, что у меня своей крыши нет и я в кустах
ночую? Я, может, вокруг домов-то и хожу целыми днями от зависти.
— Теперь тебе крыша только в дождь понадобится, — сказал ван дер
Югин. — Весна пришла! А если на дворе сухо, тебе каждая лавка — дом
родной...
У подъезда И встретил Столика, который стоял и думал одним местом.
Столик знал, что пистолет ван дер Югина лежит в милиции, поэтому стал
строить рожи и ругаться, закрывая ладонями зад, выглядевший чересчур
задумчивым.
Пистолет И смастерил из обструганных дощечек и заводных пружинок, а к
нему налепит пуль из г... Занятная получилась игрушка. Ван дер Югин
расстреливал из нее начальников и персональных пенсионеров, но больше всех
перепадало Столику. У секретаря Домсовета не хватало гардероба, чтобы хоть
раз толком отругать И, потому что после каждого выстрела он бегал домой
переодеваться. До поры до времени ван дер Югину сходили с рук пистолетные
забавы, но, когда он кинул связку самолепных гранат в первый цех химзавода,
за ним погналась милиция, свистя и размахивая ордером на арест, потому что
материальный ущерб, нанесенный ван дер Югиным народному хозяйству, по
расчетам следователя, оценивался в полтора рабочих дня уборщицы...
И уже знал, что в его квартире поселился какой-то Подряников, и решил
посмотреть оккупанту в глаза.
"Если обременен семьей, не буду бить", — решил И.
Саша открыл дверь и спросил:
— Тебе что, мальчик?
— Макулатуру собираем на пионерский костер, — ответил ван дер Югин,
скрежеща молочными зубами и переживая душевную тоску по пистолету.
— Хороший мальчик, — сказал Подряников, погладил И по головке и
захлопнул дверь.
Зато в квартиру Сусаниных его пустили без разговоров и без разговоров
накормили кашей. Фрикаделина качала головой и думала, где через три-четыре
года брать грудное молоко для ван дер Югина, а Сусанин из кровати вспоминал,
что последний раз видел своего бывшего соседа снизу, когда тот шел на
вокзал, неся на коромысле два ведра аквариумных рыб. И ехал торговать в
страну лилипутов и обещал вернуться с деньгами. Но по ложечной дроби о
тарелку, но чавканью, по отсутствию разговоров Сусанин понял, что либо ван
дер Югин не нашел страну лилипутов, либо там не едят рыбу, либо деньги он
прокутил на обратной дороге, либо припрятал на черный день. "Хотя у него все
дни черные", — подумал Адам.
— Если считать по старому стилю, то сегодня — мой день рождения, --
сознался И, покончив с трапезой. — Но подарок мне приготовили только органы
внутренних дел. К этому празднику они ликвидировали преступность в Сворске.
Трудно было ему не поверить. Несмотря на детский вид, слишком стар
казался ван дер Югин для безудержного вранья. Ведь он существовал при царе
семьдесят лет, старея и портясь с каждым годом, и еще шестьдесят пять — при
советской власти, но уже молодея и просвещаясь от пятилетки к пятилетке.
Никто не знал, когда прервется его жизненный путь, снизойдет ли ван дер Югин
до состояния зародыша и распадется, или же станет мужать и стареть по
второму разу. Никто не знал, что у него на уме, и никто не знал о нем ничего
путного, а сам И не был словоохотлив и любил находиться в беспамятстве с тех
пор, как от прожитых лет и перенесенных потрясений впал в физиологическое
детство.
— Как полностью реабилитированный, — сказал ван дер Югин, — я хочу
вернуть свою квартиру. — Тут он схватил пудовую гирю, которой Сусанин по
утрам увеличивал силу рук, и принялся стучать в пол.
Минуты не прошло — прилетел Подряников.
— Какого черта! — закричал он, очищая кулаками дорогy от прикрытых
дверей.
— Здравствуй, дядя, — сказал ван дер Югин.
— Здравствуй, здравствуй, мальчик. Мы уже виделись, — сказал
Подряников. — У меня больше нет побелки на потолке! — закричал он на
Фрикаделину.
— Это моя побелка, — ответил И.
— Ах, вот ты кто такой! — пропел Подряников, жмурясь от радости и
поигрывая пальцами, и хотел было схватить ван дер Югина руками.
Но Фрикаделина загородила своим телом дорогу к ребенку.
Тогда Саша вцепился в телефонную трубку:
— Алло! Милиция! Я поймал преступника! Улица Балтийца Сидорова, дом
десять, квартира пятьдесят! Скорее!.. Что?! Что?!. Повторите!.. Вы там с ума
посходили! — он повернулся к Фрикаделине и сказал чужим голосом: — Я не
мог поймать преступника, потому что и Сворске искоренена преступность.
Ван дер Югин засмеялся, запрыгал и захлопал в ладоши:
— Что я говорил! Что и говорил! Мой сегодня праздник!
— Черт побери! — закричал Саша в трубку. — Тогда приезжайте за
снежным человеком, за Кинг-Конгом, за Лох-Несси!!! Что?.. Это вы психи! Я
вам ycтрою "кузькину мать" в понедельник! Как фамилия?"
Не отпуская телефонную трубку от уха, Подряников позвонил в "скорую
помощь" и сказал, что на улице Балтийца Сидорова, дом десять, квартира
пятьдесят сидит ребенок со всеми признаками буйной шизофрении в поступках.
Но и тут ему не поверили, так как утром из психиатрической больницы
выписался последний пациент, который перед уходом потребовал немедленного
закрытия больницы и аргументировал свое притязание тем, что накануне он сам
лично ликвидировал причины, поражающие сумасшествием советских людей. И вот
этому-то прощальному пациенту диспетчер "скорой помощи" верила охотнее,
нежели голосу Подряникова.
Уже в отчаянье, не владея собой, Саша позвонил пожарным, узнал, что они
забивают "козла" подразделение на подразделение, поэтому приехать не могут,
и совсем пал духом.
— Это все ваши штучки! Как пить дать! — сказал он, показывая пальцем
на одеяло, под которым прятался Сусанин.
— Я так плоско не шучу, — ответил Адам, вынимая голову из подушек. --
Кстати, Саша, у вас гульфик расстегнут.
— Где?
— С первым апреля! — обрадовался Адам своему розыгрышу и выскочил из
кровати. Тотчас он отнял у ван дер Югина гирю и стал махать ею в воздухе,
демонстрируя ловкость.
— Ладно, — сказал Подряников, — я вам тоже устрою какой-нибудь
праздник. — И убрался восвояси.
А Сусанин, бросив снаряд, пришел на кухню, разбил там яйцо и сотворил
на сковороде небольшое солнце. Этим солнцем, порезанным ромашкой, и листиком
хлеба он позавтракал.
— Сейчас, И, мы устроим весеннюю революцию, — сообщил Адам, вставая
из-за стола. — Момент выбран самый удачный: милиция парализована, психи --
на свободе, у пожарных — турнир, а первый секретарь еще не проснулся. Надо
собирать сообщников и выступать.
— Нет, — вмешалась Фрикаделина, — ты обещал дочери повесить
скворечник утром. И не забудь, что сегодня твоя очередь выносить помойное
ведро.
— Да, — сказала Антонина, — ты обещал прибить скворечник, который
сколотил дядя Семенов.
— Ну хорошо, — согласился глава семейства. — Скворечник и помойка --
это пустяки. Прибьем, вынесем и устроим революцию.
Втроем они покинули квартиру, оставив Фрикаделине грязную посуду.
Впереди пошел ван дер Югин. Он нес птичий дом, как флаг. За ним — Сусанин с
кульком гвоздей, а за Сусаниным — дочь с молотком. И трубил туш, Адам на
ходу завязывал шнурки, а Антонина постукивала молотком по воздуху и
приговаривала: "Тук-тук-тук". И играл на губах, Адам — в надежде на успех,
а Антонина играла в папу, прибивающего скворечник.
Дом к тому времени, когда Сусанин продрал глаза с намерением устроить
революцию, давно завелся на субботние обороты. Из раскрытой форточки в
квартире Чертоватой неслись всхлипы магнитофона и Сплю, из окна повыше --
звуки пощечин, звон стекла и крики: "Убью, стерва!", а еще, непонятно из
какого окна, неизвестный олух обкидывал прохожих селедочными головами и
картофельной шелухой. У подъезда, на параллельных рядах скамеек, между
которыми очень пришелся бы стол, не загороди он вход-выход, сидели бабки и
складывали в подолы шелуху семечек. Рядом маленькие девочки упражнялись в
"классы". Тут же в кустах палисадника валялись еще с пятницы три друга
Бутылки — Ивашка Встенкин, Серега Какусов и Рахит Лукумов, ноги которого не
знали о существовании носков, а пятилетний Вова из семнадцатой квартиры
собирал на асфальте дождевых червей и прятал у алкоголиков за шиворотом. Над
домом кружила и каркала стая ворон, караулившая помоечную машину, за которой
ринутся вдогонку жильцы с мусорными ведрами. В этих ведрах — воронье
счастье.
71
Собственно, других птиц в Сворске не знали и в помине. Зато лоснящихся,
жирных, как индейки, ворон летали такие тучи, что приезжему человеку
казалось, будто он попал в город, где, кроме падали, ничего нет. Вороны были
большие и наглые. Если им наступали на хвост, могли ответно цапнуть не хуже
собаки.
Поэтому, когда из дома вышел ван дер Югин со скворечником под мышкой и
с тушем на губах, a за ним — Сусанин, передвигавший ботинки, как коньки, и
Антонина, озорующая молотком, бабки посмотрели на всю троицу с подозрением.
Даже пятилетний Вова раскрыл рот и положил в него приготовленного для
Встенкина червяка. Даже Вова знал, что вороны живут на гнездах, и самую
дохлую из них не втиснешь в дырку скворечника, а если просунешь каким-то
чудом, то получится не птичий домик, а птичий гробик.
На лице Сусанина было написано блаженство. Он мечтал походя о том, как
пригвоздит скворечник к дереву и на его плечо сядет благодарный голубь. Да
хоть воробей! Лишь бы с прилета новой породы пернатых началась новая эра
Сворска. "Мне нужна эта птица как глас неба, приветствующий мои действия",
— думал Сусанин, хотя был политеистом и его олимп нависал над газовой
плитой в кухне и громко жужжал, когда работал. Как древний грек, Адам кормил
своих богов дымом и запахом жареной пищи, а как древний римлянин, готов был
назвать олимп любым именем, хоть "Запахоуловитель ЗУ-16". И если жертва
подгорала, то Фрикаделина злилась, а Сусанин радовался. "Путь к душе
божества лежит через его желудок", считал он.
Не пройдя и двадцати шагов, Адам остановился у первого же дерева и,
подтянув штаны, стал карабкаться вверх.
— Давай здесь! Смотри, как красиво! — сказал Адам и прислонил
скворечник к стволу.
— Выше, папа.
Сусанин послушно залез повыше.
— Здесь?
— Здесь дупло. В нем поселится кошка и съест птенцов. Еще выше.
Услышав о кошке, которая поселится в дупле, бабки испуганно
переглянулись.
— Чему удивляться! — сказала одна. — Яблоко от яблони...
— Ван дер Югин, — позвал Адам, — лезь-ка сюда с гвоздями.
Пока прибивали скворечник, Сусанин допустил оплошность: он поставил
ботинок на край дупла, ботинок соскользнул, и нога по колено ушла внутрь
дерева. Сусанин стал вытаскивать ее, но не тут-то было — нога увязла
прочно.
— Что делать, Вань? — спросил Адам.
— Это, наверное, ботинок не пускает, — решил И. — Попробуй вылезти
из него и вынуть ногу.
Из подъезда вышел сантехник Бутылки с авоськой пустых бутылок:
— Здорово живешь, Адам Петрович! Как унитаз? Функционирует?
— Я застрял, — пожаловался Сусанин.
— Придется выдолбить вот такой кусок, показал ван дер Югин.
— Может, перепилить? — подсказал Бутылки.
— Дерево завалится на дом. А меня пришибет, — рассудил Сусанин.
— Ты поднатужься, Адам Петрович, — покряхтел сантехник.
— Где у тебя инструменты? — спросил ван дер Югин.
— На антресолях, — ответил Сусанин.
Адам застрял на дереве в позе инвалида. Одной ноги у него как будто не
было, другая болталась, не находя опоры, а руками он держался за сук, чтобы
не повиснуть головой вниз. "Дерево распяло меня за то, что я прибил
скворечник", — решил Сусанин.
Бутылки отогнал угрозами Вову, не желавшего бросать свои бирюльки с
червяками, вынул из кустов дружков и привел их в чувство демонстрацией
авоськи и фразой о трех рублях в кармане.
— Но сначала, — сказал сантехник, — надо освободить Адама Петровича,
потому что он — ответственное лицо, а мы — пропойцы.
Друзья, насильно ориентируя себя в пространстве, заползли на дерево.
Какусов схватился за Встенкина, Встенкин — за Лукумова, Лукумов — за
Бутылки, а сантехник — за ногу Сусанина. Пыжились-пыжились,
кряхтели-кряхтели, тянули-тянули — не смогли вытянуть. Плюнули и ушли
похмеляться.
— Пап, — крикнула с земли Антонина, — моя классная руководительница
чешет.
— Пусть чешет, — ответил Сусанин с дерева.
— Она идет говорить с тобой обо мне.
— Что ты натворила, негодница?
— Она тебе сама окажет...
— Здравствуйте, Мария Хуановна! — закричал Сусанин. — Вы, как
всегда, похожи на вишневое дерево, которое заждалось садовника с корзинкой.
Учительница задрала голову и стукнулась затылком о позвоночник:
— Господи, Адам Петрович, какая муха вас укусила?
— Папа решил, что он Прометей, — сказала Антонина, — и сам себя
приковал. Сейчас один мальчик, который решил, что он орел, принесет долото и
вырубит папину печень.
— Ну, что ты городишь?! — закричал Сусанин. — Какой Прометей!
— Мне надо поговорить с вами, — сказала учительница, — но не посреди
улицы.
— Я не могу слезть, — пожаловался Сусанин, убитый неволей.
— Папа дал обет не касаться ногой грешной земли, — объяснила
Антонина.
— Замолчи, глупая девчонка! — закричал Сусанин. — Кто тебе позволил
выставлять отца дураком?
— Я думала, тебе понравится, если я немного пофантазирую. Да ведь ты и
сам говорил, что таких дураков, как ты, белый свет отродясь не видывал.
--Я шутил! --закричал Сусанин.
--Вот и ваша дочь, по-моему, слишком много фантазиpyeт и шутит, --
сказала учительница. — ...
