Джеймс Крюс. Тим Талер, или Проданный смех
страница №2
...лтаться про господина Треча! И про договор! -твердил он про себя. - Не то он потеряет силу!"
Наконец Тим проговорил, запинаясь:
- Я... один раз... давно уже... нашел... пять... десять... марок. И я
хотел пойти на ипподром и поставить на какую-нибудь лошадь. - Теперь он
снова говорил уверенно, без запинки. - Я думал, что, может быть, выиграю
немного денег... И тогда я поставил на Маурицию и правда выиграл. Вот это
все!
Он показал рукой на кухонный стол. Потом вытащил из кармана отрывной
талончик квитанции и приложил его к деньгам. Фрау Бебер хотела получше
рассмотреть талончик, но мачеха уже схватила маленькую полоску бумаги и
внимательно изучала ее не меньше трех минут.
Никто в кухне не проронил ни слова. Тим стоял молча, выпрямившись,
словно застыв. Эрвин в нерешительности искоса на него поглядывал. Фрау
Бебер, сложив руки на груди, улыбалась.
Наконец мачеха снова бросила талончик на стол и встала с табуретки.
- Выигрыш на скачках - это шальные деньги, - произнесла она
поучительно. - Они не заработаны честным трудом!
И вышла из кухни.
Теперь и фрау Бебер внимательно рассмотрела узенькую бумажку и, кивнув
головой, сказала:
- Тебе повезло, Тим!
Из комнаты донесся громкий голос мачехи. Она звала Эрвина. Сын ее
послушно зашаркал из кухни, не сказав Тиму ни слова. Мальчик, продавший
свой смех, почувствовал себя вдруг отверженным. Стараясь сдержать слезы,
он спросил фрау Бебер:
- А разве выигрывать на скачках нечестно? Булочница ответила не сразу.
Помолчав, она сказала:
- Хозяева бойни тоже выиграли. В лотерее. И на эти деньги купили себе
дом. А про них ничего плохого не скажешь.
Потом она взяла со стола тридцать марок и, вынув три марки из кармана
своего передника, положила сдачу на стол:
- За пироги заплачено, Тим. Не унывай!
С этими словами она вышла. Тим услышал, как хлопнула входная дверь.
Теперь он остался один на кухне. Обида, отчаяние и грусть переполняли
его сердце.
Немного подумав, он сгреб деньги со стола и сунул их в карман. Он решил
уйти из дому. Насовсем. Далеко-далеко.
Но только он хотел открыть дверь квартиры, как услышал голос мачехи:
- Сию же минуту ложись спать! Немного помолчав, она добавила:
- Деньги положи в кухонный шкаф!
Тим понял, что ветер переменился. Он послушался, отнес деньги на кухню
и, голодный, взволнованный, обессиленный, лег в постель. Другая постель
была пуста. Эрвин спал сегодня в комнате мачехи.
И, раньше чем Тим успел о чем-нибудь подумать, он уснул глубоким,
тяжелым сном.
6. МАЛЕНЬКИЙ МИЛЛИОНЕР
На следующий день торговля в булочной фрау Бебер шла очень бойко. Лавка
была полна любопытных - каждому хотелось услышать историю про выигрыш
Тима. Эту историю фрау Бебер повторяла все снова и снова, приправляя
рассказ похвалами своему товару:
- ...А потом мальчонка и говорит мне, что собрался ограбить директора
водокачки. Надо вам сказать, директор водокачки и все его семейство в
восторге от наших сдобных булочек! Ну так вот, я как услыхала, что у
мальчишки в кармане тысячи, думала, меня прямо удар хватит! Скорей надеваю
воскресное платье и бегом на водокачку. Ведь было как раз воскресенье: мне
все равно туда заказной торт нести с надписью из крема: "Желаю счастья в
день рождения!" Мой муж эти надписи прекрасно делает! Ну, и узнаю, значит,
что там ни о каком ограблении и слыхом не слыхали! "Дорогая фрау Бебер, -
говорит мне господин директор, - я знаю, вы женщина с понятием, и булочки
у вас чудесные, но тут, видно, вышла ошибка. У нас, говорит, ничего не
украли".
И так далее в том же духе...
Тим сделался героем дня. У соседей, в школе и даже дома. Мачеха,
нацепившая на пальто рыжую лису, стала обращаться с ним осторожнее;
сводный брат то и дело задавал ему разные вопросы насчет скачек; соседи
называли его не то в шутку, не то из зависти "маленьким миллионером", а на
школьном дворе ему проходу не давали.
Тима радовало это всеобщее внимание. Он давным-давно уже простил тем
троим ребятам, что они на него донесли, а мачехе - оплеухи и
подзатыльники. Ему хотелось теперь шутить и смеяться вместе со всеми. Но
как раз это-то у него и не получалось. Как только он пытался улыбнуться,
на лице его появлялась наглая гримаса. И вскоре он махнул рукой на эти
попытки. Он перестал улыбаться. Он привык делать серьезное лицо. А разве
может случиться с мальчиком что-нибудь хуже этого?
Соседи начали поговаривать:
- Заважничал! Задрал нос!
Товарищи по классу стали его избегать, и даже мачеха, которая сделалась
теперь немного спокойнее, называла его "кислятиной".
Впрочем, мачеха никогда уже больше не говорила, что деньги, выигранные
на скачках, шальные. С некоторых пор она считала, что выигрыш на скачках
вполне законное и очень почетное дело. Она даже как-то раз спросила Тима,
не хочет ли он взять двадцать марок из выигранных денег, чтобы пойти в
воскресенье на ипподром и поставить на какую-нибудь лошадь. До сих пор
Тиму еще не досталось ни копейки из этих денег: с мечтами о мраморной
плите и о самокате пришлось пока распроститься. А теперь - от обиды и из
упрямства - он отказался и от двадцати марок. С тех пор как он узнал про
долг за пироги, он стал смотреть на мачеху другими глазами. Он больше не
доверял ей.
Всю эту неделю Тим думал о том, что хорошо бы на свете вовсе не было
воскресений. Он боялся, что мачеха уговорит его пойти на ипподром. И страх
его был не напрасным. Уже в субботу вечером она начала разговор издалека:
- Хочешь еще хлеба, Тим? Вообще-то говоря, когда человеку везет, надо
пробовать счастье до трех раз. А впрочем, до завтра времени много. Еще
успеешь решить, идти тебе или нет. Правда?
И Тим, конечно, пошел. Не только потому, что Эрвин и мачеха за
завтраком повели разговор о скачках и не прекращали его до обеда и за
обедом: Тиму хотелось испробовать силу контракта - странной бумаги,
лежавшей под подкладкой его фуражки. Теперь он и сам уже толком не знал,
что это такое - честное соглашение ила подлая сделка?
Они поехали втроем на трамвае к ипподрому. Бледное лицо Эрвина впервые
в жизни покрылось красными пятнами, а мачеха, как всегда, тараторила без
передышки - о риске, о спекуляции на скачках, о слишком высоких ставках.
Она вручила Тиму двадцать марок, осыпая его бесчисленными
предостережениями, а потом еще добавила:
- Только не ставь на Фортуну, Тим! В трамвае я слыхала, что у Фортуны
никаких шансов! Не то она больна какой-то лошадиной болезнью, не то еще
что-то. Слышишь Тим? Только не на Фортуну.
Уж конечно, теперь-то Тим твердо решил поставить на Фортуну. Контракт
лежал у него в фуражке - раздумывать было нечего. Да и мачехе было полезно
доказать, что он лучше ее разбирается в таких вещах.
Но как только они очутились на ипподроме, мачеха и Эрвин вообще забыли
о существовании Тима - так захватило их то, что творилось вокруг. Нарядные
дамы и элегантные господа, лошади, которых вели под уздцы маленькие жокеи
в красных картузах, шум, болтовня, суматоха, толкотня возле кассы и у
барьера - от всего этого глаза разбегались.
- А ты разве не будешь смотреть? - спросила мачеха, когда Тим отдал в
окошко квитанцию и получил талон. Тим мотнул головой.
- На какую лошадь ты поставил? - спросил Эрвин.
- На Фортуну! - ответил Тим громче, чем это было необходимо. Мачеха
взбеленилась.
- На Фортуну? Да ведь я же тебе сказала, что эта лошадь... что я
слыхала в трамвае...
Выстрел, возвестивший начало скачек, перебил ее болтовню. Послышался
топот копыт, зрители начали шуметь, выкрикивая имена фаворитов, и мачеха с
Эрвином бросились вперед в надежде разглядеть лошадей, хотя это было
нелегко из-за множества цилиндров, кепок и шляп. Но пробраться сквозь
толпу им не удалось - они стояли теперь неподалеку от Тима, севшего в
сторонке на траву. Время от времени Эрвин взволнованно кричал, обернувшись
к Тиму:
- Фортуна выходит на третье место!
И снова:
- Фортуна перегоняет!
И, наконец, захлебываясь от восторга:
- Фортуна впереди!
Но потом вдруг начало казаться, что Фортуна обессилела. Она
споткнулась, ее обошли, и Эрвин крикнул:
- Пропали наши денежки! Фортуна выдохлась!
Теперь мачеха повернула голову к Тиму, взгляд ее говорил: "Вот видишь!
Я же предупреждала! Вот не послушался!.."
Но когда до финиша оставалось уже совсем немного, Фортуна начала вдруг
с невиданной скоростью наверстывать упущенное время.
Эрвин орал как одержимый:
- Молодец, Фортуна! Ай да Фортуна! А ну-ка, а ну-ка, а ну-ка!.. И толпа
выкрикивала все громче и громче:
- Фортуна! Фортуна! Фортуна!
Потом раздался дружный рев, и Тим понял: Фортуна победила! И господин
Треч тоже победил.
Тим, собственно говоря, еще и потому сел в сторонке, что надеялся
увидеть господина Треча. Но из-под немногих клетчатых кепок, на которые
натыкался его взгляд, на него смотрели совсем незнакомые лица. Треча нигде
не было. (А между тем он был здесь, на ипподроме, правда, на этот раз не в
клетчатом. Переходя с места на место, он, прищурившись, внимательно
наблюдал за мальчиком.)
Эрвин, запыхавшись, подскочил к Тиму.
- Выиграли! - заорал он во всю глотку. - Давай-ка сюда талон!
Но Тим крепко держал талон в руке и ждал, пока поредеет толпа у кассы.
Только когда у окошка не осталось ни одного человека, он подошел и получил
свой выигрыш - две тысячи марок!
- Довольно большой выигрыш, - сказал он, протягивая деньги мачехе, -
здесь должно быть две тысячи марок.
- А ты проверил деньги? Тебя не обсчитали?
- Да уж наверно не обсчитали, - ответил Тим.
- А ну-ка давай сюда! Я сама пересчитаю! Чуть ли не выхватив деньги у
него из рук, она принялась пересчитывать ассигнации; ошиблась, пересчитала
снова и наконец сказала:
- Сошлось! Ровно две тысячи марок.
И тут все трое замолчали. Мачеха уставилась на пачку бумажек, которую
держала в руке; Эрвин стоял с открытым ртом; лицо Тима, как всегда,
оставалось серьезным. Наконец мачеха прервала молчание:
- Что же нам теперь делать со всеми этими деньгами?
- Не знаю, - сказал Тим. - Это твои деньги!
И мачеха разрыдалась; кто знает - от радости ли, от потрясения или от
всего этого, вместе взятого. Она бросилась целовать то одного, то другого
мальчика, а потом вытерла глаза носовым платком и сказала:
- Пойдемте, дети! Это надо отпраздновать!
И опять Тим сидел в саду под каштаном за тем самым столиком, за которым
сидел когда-то с отцом, потом с мошенниками, а еще в прошлое воскресенье с
господином в клетчатом.
Мачеха была в приподнятом настроении и тараторила без передышки:
- Я прямо как чувствовала, что Тим неспроста поставил на Фортуну! Ну и
хитрец же ты! - И она ласково потрепала его за ухо.
Потом она заказала лимонаду и каждому по куску торта, на этот раз не
орехового, а шоколадного.
Эрвин болтал без умолку об игрушечной электрической железной дороге и о
коричневых полуботинках на толстой подметке. Только Тим сидел молча, не
раскрывая рта, - мальчик, который не мог смеяться.
7. БЕДНЫЙ БОГАЧ
Теперь Тиму приходилось каждое воскресенье отправляться с мачехой и
Эрвином на ипподром. Он делал это нехотя и иногда даже притворялся
больным. Изредка ему удавалось улизнуть в воскресное утро из дому, и тогда
он являлся домой поздно вечером. В такие дни мачеха с Эрвином ходили на
скачки без него. Но им не везло. Если они и выигрывали, то не больше
нескольких марок.
Поэтому Тиму приходилось в следующее воскресенье снова идти вместе с
ними и с каждым разом все увеличивать ставку. Вскоре он сделался самым
знаменитым человеком на ипподроме - его там, как говорится, знала каждая
собака.
Везенье его вошло в поговорку. О тех, кто часто выигрывал, говорили:
"Везет, как Тиму!"
Тим быстро сообразил, что ему лучше выигрывать не всегда одинаково -
когда побольше, а когда и поменьше, - и часто ему удавалось это
подстроить. Если он ставил на знаменитого рысака, на которого ставили и
многие другие, выигрыш был не так уж велик; если же выбирал какую-нибудь
захудалую лошаденку, на которую почти никто не решался поставить, то
выигрывал огромные суммы.
Мачеха, заявившая вначале, что все выигранные деньги принадлежат Тиму,
а она только распоряжается ими как его опекунша, вскоре заговорила о
"наших выигрышах", о "наших деньгах", о "нашем лицевом счете в банке". Тим
получал от нее всего лишь несколько марок на карманные расходы, и все же
ему удалось понемногу скопить на мраморную плиту. Эти деньги Тим решил
отложить. Он обменял серебро и медь на ассигнации и спрятал их в большие
старинные часы, так как случайно сделал открытие, что подставка у этих
часов с двойным дном.
Мачехе неожиданное богатство словно в голову ударило. Очень скоро у нее
оказалось ровно столько врагов, сколько было жителей в узком переулке.
Своей бывшей подруге, с которой она когда-то пила по утрам на кухне кофе,
она заявила прямо в лицо, что та слишком плохо одета и с ней стыдно
показаться на улице. (Подарить подруге новое платье ей, разумеется, и в
голову не приходило.) Пироги, торты и коврижку фрау Бебер она ругала на
каждом перекрестке и покупала теперь дорогое печенье и пирожные в
кондитерской в центре города. (То, что фрау Бебер отпускала ей прежде
целые горы сдобы в долг, разумеется, выпало у нее из памяти.)
Эрвин, которому фрау Талер всякий раз старалась потихоньку подсунуть
еще немного денег на карманные расходы, разыгрывал мальчика из богатой
семьи. Он носил полуботинки на чудовищно толстой подметке, длинные брюки и
очень яркие галстуки. Кроме того, он потихоньку курил и изображал из себя
знатока лошадей.
Только Тим втайне проклинал богатство, виновником которого был сам.
Часами бродил он теперь в отдаленных кварталах большого города, надеясь
встретить господина в клетчатом. Может быть, Треч согласится вернуть ему
его смех, если Тим навсегда откажется от богатства? Но Треча нигде не
было.
Господин в клетчатом, однако, не терял Тима из виду. Время от времени
по кварталу, где жил Тим, проезжал роскошный автомобиль, и в нем,
откинувшись на кожаные подушки, сидел господин в клетчатом кепи. Заметив
на улице Тима, он приказывал шоферу остановиться и с озабоченным, почти
боязливым выражением лица наблюдал за мальчиком. Этот господин позаботился
и о том, чтобы в квартиру Тима попал календарь, где рядом с рекламными
стишками, воспевающими кофе, какао и масло, были приведены изречения
знаменитых людей. На первой странице календаря можно было прочесть:
"К контракту надо относиться, как к браку: сначала взвесить все "за" и
"против", а потом хранить верность.
Ч.Треч."
К счастью для Тима, мачеха оторвала и припрятала этот листок, потому
что на оборотной стороне его был напечатан гороскоп - объяснение судеб по
звездам. Она родилась под созвездием Скорпиона.
Тяжелее всего Тиму было то, что очень скоро к нему стали враждебно
относиться в переулке. Серьезное выражение лица соседи принимали за
признак высокомерия и зазнайства и решили между собой, что мачеха, Эрвин и
Тим одного поля ягоды. "Выскочки!" - только так их теперь и называли.
Поэтому никто так не радовался, как Тим, - насколько он вообще мог еще
радоваться, - когда мачеха сняла квартиру в богатом квартале и они
переехали из переулка в большой дом на широкой улице.
Мебель - разумеется, только старую - мачеха раздарила соседям по
переулку - тем немногим, с кем она еще разговаривала. Она хотела подарить
и большие старинные часы, в которых были спрятаны сбережения Тима, но, к
счастью, Тим вовремя услыхал об этом и попросил ее разрешить ему поставить
часы в своей будущей комнате на новой квартире. Он просил об этом так
горячо, что мачеха наконец согласилась; она была скорее удивлена, чем
рассержена. Так сейф, отбивающий время, оказался вместе с Тимом в его
собственной отдельной комнате, где он впервые в жизни мог без всякой
помехи готовить уроки.
Мачеха, поселившись в новой квартире, наняла прислугу. Но ни одна
прислуга не могла с ней ужиться. За Марией последовала Берта, за Бертой -
Клара, Клару сменила Иоганна, и, наконец, когда Иоганна ушла, появилась
пожилая женщина по имени Грит. Она сумела продержаться дольше всех, потому
что не спускала мачехе ни одного слова и, когда та ее ругала, огрызалась в
ответ. Так они то ссорились, то мирились, а время шло, пока наконец Тиму
не исполнилось четырнадцать лет. Теперь пора было подумать, какую
профессию ему избрать.
Мачеха настаивала и даже требовала, чтобы Тим поступил учеником в
контору при ипподроме. Это имело свои причины. Год назад, как раз в тот
день, когда Тиму исполнилось тринадцать лет, он поставил большую сумму на
лошадь, которую только из милости в последний раз допустили к скачкам. Ни
один человек, кроме Тима, не решился на нее ставить. Но раз на нее
поставил Тим, лошадь, к изумлению всех знатоков, пришла первой. Тим
получил в окошке тридцать тысяч марок. После этого выигрыша он объявил
мачехе, что теперь они достаточно богаты и больше он не будет играть на
скачках. Ни слезы, ни побои не могли изменить его решения. С этого дня он
больше ни разу не был на ипподроме.
И вот теперь мачеха надеялась, что Тим снова почувствует вкус к
скачкам, если поступит учеником в контору при ипподроме. Она даже вступила
в переговоры с самым богатым в городе устроителем скачек. Но Тим упрямился
и говорил, что хочет пойти в моряки и отправиться в плавание и никогда
больше не играть на скачках.
Однажды - это было через несколько дней после того, как Тим окончил
школу, - мачеха снова завела свой обычный разговор о будущем Тима:
- Ведь ты уже не ребенок, Тим! Так и так пора тебе приниматься за
какое-нибудь дело. А в конторе ты со своими способностями можешь
разбогатеть! Ведь я тебе только добра желаю, мой мальчик! Ведь не о себе
думаю, только о тебе!
- Не пойду я в контору, - резко ответил Тим. - Я хочу отправиться в
плавание!
Мачеха сперва рассердилась, потом разъярилась, а под конец
расстроилась. Как всегда, она стала плакать и кричать, что он хочет ее
покинуть, чтобы на старости лет она осталась без гроша в кармане и пошла
просить милостыню. Хочет бросить ее и своего брата Эрвина на произвол
судьбы, а сам стать богачом. Да и вообще он ничуть не привязан к своей
семье! Даже никогда не улыбнется!
Последнее замечание задело Тима куда больнее, чем могла подозревать
мачеха. Кровь бросилась ему в лицо. Ему захотелось убежать сейчас же, сию
же минуту! Но, с тех пор как он потерял свой смех, он приобрел
самообладание, редкое и удивительное для мальчика его лет.
Он и на этот раз настолько овладел собой, что мачеха ничего не
заметила, разве только, что он покраснел.
- Дай мне в следующее воскресенье столько же денег, сколько тогда, в
последний раз, - сказал он. - У меня, наверное, будет большой выигрыш.
И раньше, чем мачеха успела ответить, Тим выбежал из дому, помчался к
реке, сел на уединенную скамейку на берегу и попытался справиться со своим
волнением. Но это ему не удалось - он заплакал. Он не хотел плакать и
боролся с собой, но рыдал все горше и горше, пока наконец не дал полную
волю своему отчаянию. Когда же рыдания стали стихать, а слезы иссякли, Тим
начал трезво и хладнокровно обдумывать свое будущее.
Он решил, что в следующее воскресенье снова поставит на какую-нибудь
захудалую лошадь и выиграет много денег. Все деньги он отдаст мачехе, а
сам просто убежит, бросив ее и Эрвина. Может, наймется юнгой на
какой-нибудь корабль, может, еще кем-нибудь. Насчет денег ему беспокоиться
нечего. Играть на скачках можно везде. А от богатства - теперь-то уж он
знал это наверняка - все равно никакой радости. Он отдал свой смех за то,
что ему вовсе не нужно.
И тут же на берегу Тим принял еще более важное решение: во что бы то ни
стало он вернет свой смех! Он отправится за ним в погоню и разыщет
господина Треча, где бы тот ни скрывался, хоть на краю света.
Как было бы хорошо, если б в целом мире нашелся хоть какой-нибудь
человек - пусть пьяный кучер или полоумный бродяга, - с которым Тим мог бы
поделиться своим решением! Самые сложные вещи иной раз становятся
простыми, когда поговоришь о них с кем-нибудь. Но Тиму нельзя было ни с
кем говорить об этом. Он должен был замкнуться в своей тайне, как улитка в
раковине. Сложенный вчетверо листок бумаги, лежавший теперь вместе с
деньгами в больших старинных часах, сделал его самым одиноким мальчиком на
земле.
Тим стал думать об отце и о деньгах, скопленных на мраморную плиту. И
он решил еще вот что: прежде чем навсегда покинуть город, он поставит
плиту на могилу отца. Он понимал, что это будет не так-то просто, но
твердо надеялся преодолеть любые трудности.
Теперь он спокойно поднялся со скамьи: у него был план; оставалось
только привести его в исполнение. И план этот придавал ему силы.
8. ПОСЛЕДНЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Когда наступило воскресенье - последнее воскресенье, проведенное Тимом
в родном городе, - мачеха уже за завтраком начала проявлять нетерпение Она
сварила сегодня особенно крепкий кофе и пила его жадными глотками, но
почти ничего не ела. Тиму она дала немного больше денег, чем он попросил.
Нарядившись в свое самое шикарное шелковое платье, вышитое цветами, она
достала из шкафа лису, чтобы надеть ее, когда будет выходить из дому.
- Ах, как любопытно, как любопытно, - тараторила она, - выиграем мы
сегодня или нет?! Ты уже знаешь, Тим, на какую лошадь будешь ставить?
- Нет, - ответил Тим. И это была правда.
- Так ты еще и не думал об этом? Хочешь ставить прямо так, с
бухты-барахты?
- Тим уж знает, что делает! - заявил Эрвин. Успехи сводного брата на
скачках внушали ему и зависть и уважение.
После завтрака они сели втроем в такси и поехали на ипподром. Едва
выйдя из машины, мачеха бросилась было к окошку кассы. Но Тим сказал, что
ему нужно сперва немного оглядеться, и мачеха сочла это вполне разумным -
пусть потолкается в толпе, послушает, что говорят люди.
На ипподроме успели уже почти совсем позабыть Тима: ведь он целый год
не играл на скачках. И все же кое-кто его помнил; когда он проходил,
некоторые зрители шептались, подталкивая друг друга локтями. Особенно
большой интерес к Тиму проявлял какой-то человек с курчавыми темными
волосами и странно колючими водянисто-голубыми глазами. Он вертелся вокруг
Тима, словно верный пес вокруг хозяина, и буквально не сводил с него глаз,
как-то ухитряясь при этом оставаться незамеченным. Когда Тим начал читать
список лошадей, человек этот встал с ним рядом.
- На Южного, кажется, никто не поставил! - заметил он как бы между
прочим, даже не взглянув на Тима. - А ты что, тоже собираешься ставить?
- Да, - ответил Тим, - и как раз на Южного!
Теперь незнакомец повернулся к нему лицом.
- Очень смело, малыш! Ведь у Южного, можно сказать, никаких шансов!
- Увидим, - ответил Тим.
Ему вдруг почему-то захотелось рассмеяться. Но смеяться он не мог.
Серьезно и грустно смотрел он на незнакомца, который начал теперь
подшучивать над смелым замыслом Тима и его надеждами на выигрыш. Он
проводил Тима до самой кассы.
По дороге незнакомец все продолжал шутить. Он подсмеивался над
маленькими жокеями, внимательно вглядываясь при этом в лицо Тима. Но лицо
Тима оставалось по-прежнему серьезным.
Почти уже дойдя до окошка кассы, спутник Тима остановился; Тим тоже
невольно замедлил шаг.
- Меня зовут Крешимир, - сказал незнакомец. - Я желаю тебе добра,
малыш. Я знаю, что на этом ипподроме ты ни разу не проиграл. Случай редкий
и удивительный. Можно, я задам тебе вопрос?
Тим поглядел в водянисто-голубые глаза незнакомца, и они показались ему
странно знакомыми. Они напоминали ему кого-то, только он никак не мог
вспомнить, кого именно.
- Пожалуйста! - сказал он. - Спрашивайте.
Не сводя глаз с мальчика, Крешимир тихо спросил:
- Почему ты никогда не смеешься, малыш? Тебе не хочется? Или... ты не
можешь?
Тим почувствовал, что краснеет. Кто этот человек? Что он знает о Тиме?
Ему вдруг показалось, что у этого человека глаза Треча. Может быть, это
Треч так изменился? И хочет испытать Тима?
Пожалуй, он слишком долго медлил с ответом. Крешимир сказал:
- Твое молчание достаточно красноречиво. Может быть, мне когда-нибудь
удастся тебе помочь. Не забудь: меня зовут Крешимир. До свидания!
И человек исчез в толпе, запрудившей ипподром. Тим сразу потерял его из
виду. Встревоженный, он подошел к окошку кассы и поставил на Южного все
деньги, какие у него были. Едва отойдя от окошка, он наткнулся на мачеху и
Эрвина. Наверняка они нарочно его здесь дожидались. Но на этот раз Тим не
стал говорить им, на какую лошадь поставил. Зато он сегодня впервые вместе
с ними следил за скачками.
Южный оказался необычайно темпераментным молодым жеребцом; он всего в
третий раз участвовал в скачках. Поговаривали, что его слишком рано
выпустили на ипподром. До сегодняшнего дня он оба раза приходил к финишу
четвертым. Правда, был один случай, когда в самом начале заезда он понесся
вдруг как стрела и, обойдя остальных, вырвался на полкорпуса вперед. Но
вскоре он отстал и пришел, как и в первый раз, четвертым.
Все это Тим узнал из беседы каких-то двоих людей, стоявших неподалеку
от него в толпе. Впервые в жизни он с волнением следил за скачками. Он
боялся, что после разговора с Крешимиром его контракт с господином в
клетчатом окажется недействительным. Результат скачек должен был показать,
справедливы ли его опасения.
Выстрел возвестил начало первого заезда. Лошади побежали, и Южный
сразу, как всегда, оказался на четвертом месте. Двое мужчин рядом с Тимом
разговаривали теперь о лошади, шедшей впереди. Но потом разговор снова
перешел на Южного. В возрастающем шуме до Тима доносились только обрывки
фраз:
- Многому научился... бережет силы... вырвется... Однако шансов на
победу у Южного, по-видимому, не было никаких. Он все еще держался
четвертым, но лошади, бежавшие впереди него, ушли далеко вперед. Эрвин и
мачеха все приставали к Тиму, чтобы он сказал им, на какую лошадь
поставил. А Тима охватили сомнения. Теперь он со страхом следил за
скачками. Южный едва заметно выдвинулся вперед. До финиша оставалось уже
совсем немного.
И вдруг лошадь, бежавшая впереди, споткнулась. Две другие, шедшие вслед
за ней, испуганно мотнув головами, подались в сторону. В это мгновение
Южный пронесся мимо них великолепным галопом и благополучно пришел к
финишу первым. В реве толпы звучало скорее разочарование, чем восторг. Тим
услышал, как рядом с ним кто-то сказал:
- Самые нелепые скачки из всех, какие я видел!
На большом табло в самом верху появилась надпись: "Южный". Тим вздохнул
с облегчением. Как ему хотелось сейчас рассмеяться! Но вместо этого он
молча вынул из кармана талончик и, протянув его мачехе, сказал:
- Мы выиграли! Получи, пожалуйста, деньги сама!
Фрау Талер в сопровождении Эрвина бросилась к окошку кассы. А Тим, не
дожидаясь их возвращения, поехал на трамвае домой, достал из старинных
часов контракт и деньги и, сунув контракт за подкладку фуражки, а деньги
во внутренний карман куртки, хотел было уже выйти за дверь, как вдруг
услышал, что мачеха с Эрвином поднимаются по лестнице. Он едва успел
спрятаться за портьеру, закрывавшую вход в небольшой чуланчик. И тут же
дверь квартиры отворилась, и мачеха стала громко звать его по имени. Тим
не откликнулся.
- И куда это он запропастился? - услышал он снова голос мачехи. - Он
такой чудной последнее время!
Голоса стали удаляться - теперь они уже доносились не то из кухни, не
то из спальни. Тим услышал еще, как Эрвин спросил:
- Теперь мы чертовски богаты, правда?
И резкий голос мачехи издалека что-то ответил. До Тима долетело:
- ...сорока тысяч...
"Ну, - подумал Тим с холодным спокойствием, - теперь я наверняка им
больше не нужен".
Он вышел из чулана, неслышно открыл и закрыл входную дверь, пробрался,
прижимаясь к стене, под самыми окнами своей квартиры и бросился бежать со
всех ног в сторону кладбища, на восточную окраину города.
Только когда толстый усатый кладбищенский сторож спросил его у входа,
какой номер могилы ему нужен, он сообразил, что ошибся: мраморную плиту
для отца надо было, наверное, заказать заранее где-нибудь в другом месте.
И все-таки Тим решил хотя бы что-нибудь разузнать.
- Не могу ли я заказать у вас мраморную плиту? - вежливо спросил он
сторожа.
- Мраморные плиты у нас не разрешаются, только каменные! - буркнул
усатый. - Да и вообще ты обратился не по адресу. Но мастерская надгробных
памятников все равно по воскресеньям закрыта!
И вдруг Тиму пришла в голову отчаянная мысль.
- Давайте спорить, что на могиле моею отца уже лежит мраморная плита! И
на ней золотыми буквами написано; "От твоего сына Тима, который никогда
тебя не забудет".
- Ты проиграл пари, мальчик, еще не успев его заключить!
- Все равно, давайте спорить! На плитку шоколада! (Он еще раньше
заметил плитку шоколада на подоконнике сторожки.)
- А у тебя хватит денег на плитку шоколада, если ты проиграешь? Тим
вытащил из кармана свои ассигнации.
- Ну как, спорим?
- Более дурацкого пари и не выдумаешь! - пробормотал кладбищенский
сторож. - Ну что ж, давай!
Они ударили по рукам и побрели по громадному, похожему на парк
кладбищу, туда, где находилась могила отца Тима.
Уже издали они заметили троих рабочих в комбинезонах, возившихся у
могилы. Толстый кладбищенский сторож, ускорил шаг.
- Да ведь это... - Он фыркнул, как морж, и бросился бежать к могиле. На
могилу как раз положили новую мраморную плиту. На ней золотыми буквами
были написаны имя и фамилия отца и даты его жизни. Внизу стояла подпись:
"От твоего сына Тима, который никогда тебя не забудет".
Рабочие не обратили ни малейшего внимания на крик сторожа. Они показали
ему какие-то бумаги, подтверждавшие, что плита эта положена на могилу
вполне законно. Среди документов было даже специальное разрешение на
замену каменной плиты плитой из мрамора. Сторож, как выяснилось, клевал
носом, когда рабочие проходили мимо его сторожки, и им не хотелось его
будить.
- А заплатить за все это, - добавил один из них, - должен некий Тим
Талер.
- Верно, - сказал Тим. - Вот деньги - Он достал из кармана ассигнации
и, сосчитав их, передал одному из рабочих. Теперь у него осталось всего
пятьдесят пфеннигов.
Кладбищенский сторож, ворча, поплелся обратно к сторожке. Рабочие
собрали инструменты, приподняли на прощание кепки и тоже пошли к выходу.
Тим, зажав в кулаке монету в пятьдесят пфеннигов, остался стоять один у
могилы отца. В другой руке он держал свою фуражку, за подкладкой которой
был спрятан странный, непонятный контракт. Он рассказывал тому, кого давно
уже не было в живых, все, что ему так хотелось бы рассказать хоть одному
живому человеку.
Наконец он умолк, еще раз осмотрел новую мраморную плиту и нашел ее
очень красивой. Потом негромко сказал:
- Я вернусь, когда снова смогу смеяться. До скорого свидания! Но вдруг
запнулся и прибавил: - Надеюсь, что до скорого...
Проходя мимо сторожки, он взял у рассерженного сторожа плитку шоколада.
На последние деньги он купил трамвайный билет.
Куда он едет, он и сам не знал. Он знал только, что ему надо найти
господина в клетчатом и вернуть проданный смех.
9. ГОСПОДИН РИКЕРТ
Трамвайный вагон был почти пуст. Кроме Тима, здесь сидел только
кругленький, небольшого роста пожилой человек с веселым лицом, немного
похожий на добродушного мопса.
Он спросил мальчика, куда гот едет.
- На вокзал, - ответил Тим.
- Тогда тебе придется сделать пересадку. Этот трамвай не идет к
вокзалу. Это я знаю точно: я и сам еду на вокзал.
Тим держал свою фуражку на коленях и, ощупывая пальцами подкладку,
слушал, как шуршит под его рукой сложенный вчетверо контракт. И вдруг ему
пришло в голову, что теперь он должен стараться как можно чаще заключать
самые невероятные пари. Может быть, какое-нибудь он и проиграет. Ведь
тогда он вернет свой смех!
И он сказал:
- Держу пари, что этот трамвай идет к вокзалу!
Кругленький человечек рассмеялся и сказал то же самое, что и
кладбищенский сторож:
- Ты проиграл пари, еще не успев его заключить! - И добавил: - Ведь это
"девятый"! Он еще никогда не шел до вокзала.
- И все-таки я держу с вами пари! - сказал Тим с такой уверенностью,
что человек с удивлением замолчал.
- Что-то уж чересчур ты в этом уверен, малыш. Так на что же мы будем
спорить?
- На билет до Гамбурга, - быстро ответил Тим. Он и сам был обескуражен
своим поспешным ответом. Эта мысль так неожиданно пришла ему в голову! И
все же она пришла не случайно. Ведь он давно уже решил отправиться в
плавание.
- А ты что, собираешься ехать в Гамбург?
Тим кивнул.
Приветливое лицо "мопса" расплылось в улыбке.
- Тебе незачем спорить, малыш! Дело в том, что я тоже еду в Гамбург и
взял два билета в двухместном купе. А тот господин, который должен был
ехать со мной, задержался. Значит, ты можешь составить мне компанию.
- И все-таки мне хотелось бы заключить с вами пари, - серьезно ответил
Тим.
- Хорошо! Давай поспорим. Но предупреждаю: ты проиграешь! А как тебя
зовут?
- Тим Талер.
- Хорошее имя. Звучит, как звон монет [талер - старинная немецкая
серебряная монета, равная трем маркам]. А моя фамилия Рикерт.
Они пожали друг другу руки. Так они одновременно и познакомились и
заключили пари.
Когда по вагону прошел кондуктор, господин Рикерт спросил его:
- Скажите, пожалуйста, этот трамвай идет к вокзалу?
Только кондуктор хотел ответить, как вагон качнуло, и он остановился.
Тим чуть не упал на господина Рикерта.
Кондуктор побежал на переднюю площадку. Как раз в эту минуту на нее
вскочил чиновник управления городского транспорта с серебряными нашивками
на кителе. Он взволнованно сообщил что-то кондуктору, тот взволнованно
что-то ответил, потом вернулся в вагон и обратился к господину Рикерту:
- Сегодня вагон в порядке исключения пойдет к вокзалу, потому что на
нашей линии поврежден провод. Но обычно "девятый" не ходит по этому
маршруту.
Он приложил два пальца к козырьку фуражки и снова пошел на переднюю
площадку.
- Черт побери, ловко же ты выиграл спор, Тим Талер! - рассмеялся
господин Рикерт. - Сознайся-ка, ведь ты наверняка слыхал, что на этой
линии оборван провод. Ну, сознайся!
Тим грустно покачал головой. Ему гораздо больше хотелось проиграть этот
спор, чем выиграть. Теперь ему окончательно стало ясно, что господин Треч
обладает необыкновенными возможностями.
На вокзале господин Рикерт поинтересовался, где оставил Тим свой багаж.
- Все, что мне нужно, со мной, - ответил Тим очень неопределенно и
совсем не по-детски. - А паспорт у меня в кармане куртки.
У Тима и правда был при себе паспорт. Когда ему исполнилось
четырнадцать лет, он добился у мачехи, чтобы она выхлопотала ему
собственный паспорт, ссылаясь на то, что ему придется показывать паспорт в
кассе на ипподроме. Этот довод убедил мачеху, тем более что Тим целый год
вообще отказывался играть на скачках.
Но только теперь Тим понял, как необходим ему паспорт. Ведь он ехал в
Гамбург.
Купе господина Рикерта оказалось в первом классе. На двери купе висела
табличка с его именем: "Христиан Рикерт, директор пароходства".
А внизу на той же табличке стояло еще одно имя, и, прочитав его, Тим
побледнел: "Барон Ч.Треч".
Когда они сели на свои места, господин Рикерт спросил:
- Тебе нехорошо, Тим? Ты так побледнел!
- Это иногда со мной бывает, - ответил Тим (и нельзя сказать, чтобы это
было неправдой, потому что с кем же этого иногда не бывает!).
Поезд шел некоторое время вдоль Эльбы. Господин Рикерт глядел на реку,
на ее берега; видно было, что это доставляет ему удовольствие. Но Тим не
смотрел ни в окно, ни на господина Рикерта.
Ласковый взгляд "мопса" время от времени незаметно останавливался на
лице мальчика, но затем снова обращался к живописным берегам реки.
Господин Рикерт был озабочен: он не переставая думал об этом мальчике.
Наконец он решил подбодрить его каким-нибудь забавным рассказом о
морском путешествии, но, едва начав рассказывать, тут же заметил, что
мальчик рассеян и совсем его не слушает.
Только когда господин Рикерт перевел разговор на барона Треча, место
которого в купе занимал сейчас Тим, тот стал вдруг внимательным и даже
разговорчивым.
- Барон, наверное, очень богат? - спросил Тим.
- Чудовищно богат! У него есть свои предприятия во всех частях света.
Пароходство в Гамбурге, которым я заведую, тоже принадлежит ему.
- Разве барон живет в Гамбурге?
Господин Рикерт сделал неопределенное движение рукой, которое, как
видно, должно было означать: "А кто его знает?"
- Барон живет везде и нигде, - пояснил он. - Сегодня он в Гамбурге,
завтра - в Рио-де-Жанейро, а послезавтра, может быть, в Гонконге. Главная
его резиденция, насколько мне известно, это замок в Месопотамии.
- Вы, наверное, очень хорошо его знаете?
- Никто его хорошо не знает, Тим. Он меняет свой внешний вид, как
хамелеон. Вот приведу тебе пример: много лет подряд у него были поджатые
губы и колючие рыбьи глаза. Причем могу поклясться, что они были
водянисто-голубого цвета. А когда я встретился с ним вчера, оказалось, что
глаза у него карие, добрые. И теперь он уже не надевает больше на улице
черные очки от солнца. Но самое странное, что человек этот, на лице
которого я - клянусь тебе! - никогда раньше не видел улыбки, хохотал
вчера, словно мальчишка. И ни разу не поджал губ. А раньше он делал это
поминутно.
Тим поспешно отвернулся к окну. Только что он невольно поджал губы.
Господин Рикерт чувствовал, что что-то в его рассказе одновременно
привлекает и расстраивает мальчика. Он переменил тему разговора:
- А что ты собираешься делать в Гамбурге?
- Хочу поступить учеником кельнера на какой-нибудь пароход. И опять Тим
сам удивился своему внезапному решению: в эту минуту оно впервые пришло
ему в голову. А впрочем, и это решение было не так уж неожиданно; ведь с
чего-нибудь да надо же начинать, если решил отправиться в плавание.
На лице сидевшего напротив человека, похожего на добродушного мопса,
появилась радостная улыбка.
- Послушай-ка, Тим, да ты ведь просто счастливчик! - не без
торжественности произнес господин Рикерт. - Когда ты собираешься ехать на
вокзал, трамвай меняет ради тебя свой маршрут, а когда тебе нужно найти
место, ты тут же натыкаешься на человека, который может тебе его
предоставить!
- Вы можете устроить меня учеником кельнера?
- Кельнер на корабле называется "стюард", - поправил его директор
пароходства. - Для начала ты поработаешь мальчиком в кают-компании, а
может быть, юнгой. Но самое главное сейчас вот что: родители твои
согласны?
Тим немного подумал, потом ответил:
- У меня нет родителей.
О мачехе он умолчал: он знал, что она ни за что бы не разрешила ему
отправиться в плавание.
Да и вообще он больше ни минуты не хотел думать о том, что оставил
позади. Его занимало сейчас другое: была ли его встреча с господином
Рикертом и вправду счастливой случайностью? Или и здесь, как в истории с
мраморной плитой и с "девятым" трамваем, приложил руку господин в
клетчатом?
Вместе со смехом Тим потерял и кое-что другое: доверие к людям. А в
этом, как известно, тоже мало хорошего.
Господин Рикерт спросил его о чем-то, и Тиму пришлось сделать над собой
усилие, чтобы понять смысл вопроса, - голова его так и гудела от разных
мыслей.
- Я спрашиваю, согласен ли ты, чтобы я о тебе немного позаботился? -
повторил господин Рикерт. - Или, может быть, тебе не нравится мое лицо?
Тим ответил, не задумываясь:
- Нет, нравится! Даже очень нравится!
И это была правда. У него вдруг возникло чувство уверенности, что этот
человек хотя и служащий, но вовсе не сообщник господина в клетчатом,
который теперь - к этой мысли Тиму надо было еще привыкнуть! - превратился
в богатого барона Треча. И от этой уверенности Тим стал снова самым
обыкновенным, доверчивым четырнадцатилетним мальчиком.
- Что с тобой? - прямо спросил его господин Рикерт. - Ты сегодня еще ни
разу не улыбнулся. А ведь у тебя было для этого столько поводов. С тобой
стряслась какая-нибудь беда?
Больше всего на свете Тиму хотелось сейчас броситься господину Рикерту
на шею, как это бывает в театре на сцене. Но ведь все это было не в
театре, а на самом деле. Жгучая тоска охватила Тима - тоска по человеку,
которому он мог бы рассказать все.
Ему было так трудно справиться с тоской, и отчаянием, и с чувством
полной беспомощности, что блестящие крупные слезы градом покатились по его
щекам.
Господин Рикерт сел рядом с ним и сказал, словно между прочим:
- Ну-ну, не плачь! Расскажи-ка мне, что с тобой случилось!
- Не могу! - крикнул Тим, уткнувшись лицом в плечо господина Рикерта.
Все его тело сотрясалось от рыданий.
Маленький кругленький директор пароходства взял его руку в свою и не
выпускал до тех пор, пока Тим не уснул.
10. КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР
Корабль, на который Тим должен был поступить помощником стюарда,
назывался "Дельфин". Это был товаро-пассажирский пароход, курсировавший
между Гамбургом и Генуей.
До отплытия парохода у Тима оставалось еще три свободных дня. Это время
он мог провести в доме господина Рикерта.
Дом господина Рикерта, белый, как облако на летнем небе, стоял на
шоссе, проходившем вдоль берега Эльбы; на фасаде его красовался
полукруглый балкон, поддерживаемый тремя колоннами. Высокое крыльцо под
балконом охраняли два каменных льва весьма мирного и благодушного вида. Со
стесненным сердцем глядел Тим на этот радостный, светлый дом. Раньше,
когда он был еще мальчиком из переулка и умел смеяться, все это наверняка
показалось бы ему волшебным сном - домом прекрасного принца из сказки. Но
тому, кто продал свой смех, трудно быть счастливым. Серьезный и грустный,
прошел Тим между двумя добрыми львами в белую виллу.
Господин Рикерт жил вместе со своей матерью, милой, приветливой
старушкой; голова у нее была вся в белых кудряшках, а голосок как у
девочки, и по всякому малейшему поводу она звонко и весело смеялась.
- Ты все такой печальный, мальчик, - сказала она Тиму. - Так не
годится. Да еще в твоем возрасте! Еще успеешь узнать, что жизнь не так
сладка. Правда, Христиан?
Сын ее, директор пароходства, кивнул и тут же, отведя мать в сторону,
объяснил ей, что с мальчиком, судя по всему, случилось какое-то ужасное
несчастье и поэтому он очень просит ее обращаться с ним как можно
бережнее.
Старушка с трудом поняла, о чем толковал ей сын. Она выросла в
обеспеченной, жизнерадостной семье, вышла замуж за обеспеченного,
жизнерадостного человека, и старость у нее была тоже обеспеченная и
жизнерадостная. Она знала об узких переулках в больших городах только из
трогательных историй, над которыми проливала горькие слезы, а про ссоры,
зависть, коварство и тому подобные вещи слыхом не слыхала да и не хотела
слышать.
Всю жизнь она оставалась ребенком. Она была словно вечно цветущий
голубой крокус.
- Вот что, Христианчик, - сказала она сыну после того, как он рассказал
ей все, что знал, - пойду-ка я немного погуляю с мальчиком. Вот увидишь,
уж у меня-то он рассмеется!
- Будь осторожнее, мама, - предупредил ее господин Рикерт. И старушка
обещала ему быть осторожнее.
Для Тима прогулки с ней оказались особенно тяжелыми как раз потому, что
он страшно привязался к этому милому ребенку восьмидесяти с лишним лет.
Когда она брала его за руку своей маленькой мягкой ручкой, ему хотелось
подмигнуть ей и рассмеяться. Он даже подразнил бы ее немного, как старшую
сестру, - это ей вполне подошло бы.
Но смех его был далеко. С ним разгуливал по белому свету странный
господин в клетчатом - богатый барон Треч.
Теперь Тим понимал, что продал самое дорогое из всего, что у него было.
Во вторник старенькой фрау Рикерт пришла в голову замечательная идея.
Она прочла в газете, что кукольный театр дает сегодня представление по
сказке "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". Это была сказка про
принцессу, которая не умела смеяться. Фрау Рикерт помнила сказку очень
хорошо и решила посмотреть представление вместе с мальчиком, который не
умеет смеяться.
Она находила свою идею просто блестящей, но пока никому о ней не
рассказывала. Все утро она то и дело загадочно хихикала, а после обеда
пригласила обоих "мальчиков" - господина Рикерта и Тима - пойти с ней на
спектакль театра марионеток. И так как оба они ни в чем не могли отказать
старушке, все трое отправились в кукольный театр.
Кукольный театр находился совсем близко от их дома. Он давал спектакли
в Овельгене, предместье Гамбурга, расположенном на самом берегу Эльбы;
чистенькие домики, окруженные садами, словно выстроились в ряд у реки под
ее прежним высоким берегом. Здесь, в задней комнате небольшого
трактирчика, и расставил свои ширмы театр марионеток.
Тесный зал был полон ребят. Только кое-где над спинками стульев
возвышались головы матерей и отцов.
Фрау Рикерт тут же высмотрела три свободных места во втором ряду и,
смеясь и жестикулируя, стала к ним пробираться. Ее сын и Тим покорно
следовали за ней. И не успели они занять места, как в зале погас свет и
маленький красный занавес маленького театра поднялся.
Спектакль начался прологом в стихах: король вел беседу с бродягой. Они
повстречались ночью в чистом поле, когда взошла луна. Лицо у короля было
бледное и грустное. У бродяги, даже при лунном свете, играл на щеках
румянец, а с губ ни на минуту не сходила улыбка. Вот их беседа,
послужившая прологом к сказке:
КОРОЛЬ. Владенья наши облетела весть: Принцесса без улыбки где-то есть.
Я человек серьезный, смеху враг, И с ней хочу вступить в законный брак.
Послушай, друг, получишь золотой, Коль мне укажешь путь к принцессе той!
БРОДЯГА. Да вон он, замок! Там она живет! Я сам спешу, сказать по
правде, в замок тот. Тебе ж, король, нет смысла торопиться: Войду - и
расхохочется девица!
КОРОЛЬ. Напрасный труд! Хвастливые слова! Она не рассмеется! И права:
Кто не забыл, что ждет в конце нас всех, Того не соблазнит дурацкий смех.
Земля, конечно, шарик хоть куда, Но всякий шарик - мыльная вода! И тот,
кто в этом дал себе отчет, Не станет хохотать, как дурачок.
БРОДЯГА. Король, король, а видно, не дурак. Все вроде так. И все-таки
не так: Выходит, в жизни к смерти все идет, И цель-то смерть. Ан нет,
наоборот! Бокал с вином не для того блестит, Чтобы потом сказали: "Он
разбит". Он для того искрится от вина, Чтобы сейчас сказали: "Пей до дна!"
Ну что ж, что разобьют в конце концов! Пока он цел. И полон до краев!
КОРОЛЬ. Что радости ему, что он блестит, Раз день придет, и скажут: "Он
разбит"?
БРОДЯГА. Да потому и радуется он, Что знает: нет, не вечен блеск и
звон!
КОРОЛЬ. Ну, видно, мы друг друга не поймем. Давай-ка к ней отправимся
вдвоем. Спеши! Смеши! А рассмешишь ее, И королевство не мое - твое!
БРОДЯГА. Что ж, по рукам, король! Но, право, верь, Смех означает:
человек не зверь. Так человек природой награжден: Когда смешно, смеяться
может он!
Занавес опустился, и теперь в зале стало почти совсем темно. Только
сквозь щелочку в занавесе пробивалось немного света. Большинство ребят не
поняли пролога и теперь шептались друг с другом, с нетерпением ожидая,
когда же начнется настоящее представление, только трое людей впереди, во
втором ряду, сидели совсем тихо: каждый из них думал о своем. Старенькая
фрау Рикерт сердилась, что она, оказывается, думает точно так же, как
какой-то бродяга. Она была не слишком высокого мнения о бродягах, хотя и
раздавала много денег нищим. Ей гораздо больше хотелось бы согласиться с
королем - ведь он был такой серьезный и такой грустный.
Господин Рикерт, сидевший справа от нее, вглядывался в полутьме в лицо
Тима. Только один тоненький светлый луч падал на лоб мальчика, бледный,
как у короля на сцене. Господин Рикерт боялся, что затея его матери
оказалась не совсем удачной: ведь только вчера он видел, как Тим плакал.
У Тима была лишь одна мысль: "Только бы со мной сейчас никто не
заговорил!" Его душили слезы. И все снова и снова в ушах его звучали
последние строчки пролога:
Так человек природой награжден: Когда смешно, смеяться может он!
Смеяться может... Может смеяться...
Занавес поднялся, и постепенно внимание Тима привлекла к себе очень
бледная и очень серьезная принцесса, выглядывавшая из окна замка.
В саду, окружавшем замок, как раз под окном принцессы, появился
король-отец. Как только дочь его увидела, она тут же тихонько отошла от
окна.
Его величество король сел на край бассейна у фонтана и стал петь
грустную песню воде и цветам. Он жаловался им, что обращался ко всем
знаменитым шутникам - шутам и дуракам - и испробовал все шутки, какие
только есть на свете, чтобы заставить свою дочь рассмеяться. Но - увы! -
безуспешно.
Потом король, вздыхая, поднялся. Дети в зале сидели не шелохнувшись.
Его величество бродил взад и вперед по саду, сокрушаясь о себе и о
своей дочери, а потом вдруг остановился и крикнул:
"О, если бы кто-нибудь ее рассмешил! Я тут же отдал бы ему в жены
принцессу да еще полкоролевства в придачу!"
Как раз в это мгновение в сад вошли бродяга и грустный молодой король.
Услыхав вопль отчаяния, изданный королем-отцом, бродяга напрямик заявил:
"Ловлю вас на слове, ваше величество! Если я рассмешу принцессу, я
получу ее в жены! Половину королевства можете оставить себе: вот этот
господин, который меня сопровождает, отдает мне свое королевство целиком!"
Король удивленно взглянул на путников, оказавшихся невольными
свидетелями его обещания. Бледный молодой король понравился ему гораздо
больше, чем краснощекий бродяга. Ведь у королей на этот счет свои вкусы.
Однако, не желая нарушить слово, он сказал:
"Если тебе удастся, незнакомец, рассмешить принцессу, ты станешь
принцем и ее супругом!"
Бродяге только этого и надо было. Он вдруг помчался куда-то ...
