Николай Николаевич Шпанов. Поджигатели
страница №22
...ведениедел, которое не мешало бы генералу Франко одержать победу над республикой.
Франция и Англия не составляли исключения, несмотря на все давление, какое
массы этих стран оказывали на свои правительства. Повидимому, немалое
влияние на ход дел в комитете оказывали и международные круги спекулянтов,
спешивших нажиться на войне в Испании.
Все это быстро стало ясно Флемингу. Стало ему ясно и то, что в
отношении Испанской республики все это было действительно вопиющей
несправедливостью. Но ведь его послали сюда вовсе не для того, чтобы
бороться за справедливость. Его обязанностью было создавать порядок в
канцелярии комитета. И только. Даже если бы в душе его шевельнулось желание
чем-нибудь помочь республиканцам, он легко подавил бы его. Впутываться в
дела, которые его не касались, - за испанцев или против них, - значило
рисковать служебной карьерой, а следовательно, и возможностью приватно
заниматься бабочками...
Монти поймал мистера Флеминга уже совсем недалеко от подъезда
министерства. Ему пришлось даже сделать несколько быстрых движений, чтобы
пересечь Флемингу дорогу. Монти радостно хлопнул себя по лбу, словно
неожиданная встреча с Флемингом заставила его что-то вспомнить.
- Как кстати я вас встретил!
Флеминг с равнодушным видом складывал зонтик.
- Да, это чрезвычайно удачно! - повторил Монти. - Кто-то говорил, будто
вы занимались в колониях чем-то таким... - Монти щелкнул пальцами, вспоминая
ускользнувшее слово: - энтомологией, о!
- Совершенно верно! - Флеминг с недоумением посмотрел на Монти:
репутация брата председателя комитета была ему хорошо известна, но не думает
же он, что бабочек можно разводить с целью дохода?!
- У вас есть труды по этой части? - спросил Монти.
- Да.
- Я имею в виду неизданные труды.
- Да.
- Я начинаю издательское дело... такая, знаете ли, серия: "Богатство
фауны Британской империи".
В глазах Флеминга снова загорелся свет, погасший при приближении к
служебному порогу.
- Да?
- Меня особенно интересует фауна наших заморских владений: Новая Гвинея
и тому подобное.
- Моя работа касается бабочек Новой Гвинея, - скромно сказал Флеминг.
- Отлично! - воскликнул Монти. - Мы можем купить вашу рукопись! Вы
слышите: мы покупаем ваш труд, мы платим деньги!
- Это интересно, - неуверенно произнес Флеминг.
Монти удивленно посмотрел на него. Он в первый раз в жизни видел
человека, который при слове "деньги" колебался или думал о чем-то другом.
Теряя терпение, он сказал:
- Несите вашу рукопись - и завтра же чек!
- Да, да... Это очень интересно.
Флеминг приподнял шляпу и исчез в подъезде.
Завернув за угол, Монти остановился. Совершенно новая идея пришла ему
на ум: чек Флемингу он, конечно, выпишет завтра же, но рукопись... да,
рукопись он не станет печатать: он ее законсервирует. Это будет отличный
способ воздействовать на Флеминга! Может быть, даже не понадобится дарить
ему испанские бумаги.
16
Один из добровольцев, здоровенный детина, лежавший слева от Даррака, с
интересом, в котором сквозило легкое презрение, следил за тем, как тот в
третий раз принимался устраивать себе прикрытие. Француз делал это,
подтягивая к себе кирпичи и аккуратно складывая их в дыре, пробитой
снарядом.
- Послушай, Луи, - сказал доброволец, - ты, верно, воображаешь, что это
коробки с шоколадом?
Добровольца звали Айком Стилом. Он был американец, когда-то
строительный рабочий, потом авиационный механик, превратившийся теперь в
пехотного солдата. У республики было слишком мало самолетов, чтобы
использовать около них всех, кто умел с ними обращаться. Не было ничего
мудреного в том, что Айк лучше скрипача знал, как обращаться с кирпичом.
Айк боком подполз к Дарраку и, сдвинув вместе два больших обломка
стены, устроил надежный бруствер.
- Можно подумать, что вы занимались этим всю жизнь, - вежливо
проговорил Даррак.
- Отец мне всегда толковал, что никакая наука не пропадет даром. А
этому я научился двадцать лет назад, когда нас приволокли в Европу такими же
цыплятами, как ты сейчас. Вот и выходит, что мой старик был прав - наука не
пропала.
Гулкий удар мины под самой стеной заглушил конец фразы Стила. Все
прижались к полу.
Стил стряхнул с себя осыпавшуюся со стены известку.
- Все это было бы пустяками, если бы мародеры не стреляли по нас из
американских минометов!
- Хорошо, если бы только из минометов... - проворчал кто-то рядом. -
Говорят, у них все иностранное: от пушек до рубашек. А раз так, наверно, уж
не дали маху ни ваши американские, ни всякие другие товарищи.
Даррак молча слушал, глядя поверх бруствера на небо, на видневшиеся
впереди деревья Каса дель Кампо и на развалины домов между этими деревьями и
тем строением, которое занимала их собственная рота.
Вероятно, еще недавно тут помещалась факультетская библиотека. Вороха
книг с шорохом и стуком сыпались за спинами бойцов при каждом близком
разрыве. Шкафы разваливались от сотрясения; ни в одном из них давно не было
стекол.
- Мир - удивительная штука, - сказал англичанин Крисс. - Идет
оживленная торговля всем, чем можно: на американские деньга покупают
немецкое оружие для франкистов; французы делают к этим пушкам снаряды, чтобы
стрелять в нас же, французов.
- Уж это ты брось, - послышался голос эльзасца Лорана, - французы не
станут делать снаряды для этой сволочи!
Стил протяжно свистнул.
- Чем французский фабрикант лучше нашего? Одна шайка. Одна во всем
свете. Особенно эти, которые делают оружие!
- Только не французы, - упрямо заявил из своего угла Лоран.
- Да что они тебе дались, словно у тебя самого оружейная фабрика! - со
смехом крикнул боец, устраивавший себе ложе из книг.
- Честное слово, Лоран, ты меня удивляешь, - терпеливо сказал Стил. -
Ты что, приехал сюда как адвокат фашистов?
- Я приехал, чтобы еще раз набить морду бошам. Вот и все, - сказал
Лоран.
- Тогда тебе предстоит еще очень многое понять. Но ты не...
- Да ты не отчаивайся, Лоран, - со смехом перебил новый боец, - тут ты
все скоро поймешь. Ребята из разведки говорили, что вчера напоролись на
склад снарядов у батареи башибузуков. Снаряды имели клеймо Шнейдера.
- Крезо? - недоверчиво спросил Лоран.
- А то какого же?
Лоран все еще недоверчиво покачивал головой:
- К немецким пушкам?..
- По маленькому открытию каждый день... - начал Стил.
- ...и ты уедешь отсюда профессором, - закончил другой боец.
- Хотел бы я знать, - в раздумье произнес Лоран, - какого чорта они
тянут там, в Комитете по невмешательству.
- Он для того и создан, чтобы тянуть, - вставил замечание Даррак.
- Ты был там? - насмешливо спросил Лоран. - А я был в Париже, когда
Блюм предложил его, это самое невмешательство. У него были честные
намерения.
- Честные намерения старой шлюхи, - сказал Стил.
- Но, но! Блюм все-таки наш, социалист.
- Банкирский сынок-то? Знаем мы таких социалистов. Вроде лейбористов из
лордов... Знаем, - веско проговорил англичанин, до сих пор слушавший молча.
- Скажи, дружище, сам ты кто, из рабочих?
- А то кто же, - обиженно ответил Лоран, - жестянщик я и, говорят, не
из последних... Только не везет мне в жизни, давно сижу без работы.
- Значит, не по пути тебе с Блюмом, товарищ, послушай лучше
коммунистов, - сказал Крисс.
Грохот нового разрыва заглушил ответ Лорана. Это уже была не мина.
Снаряд разорвался, ударившись в стену следующего дома.
- Наше счастье, что они стреляют, как сапожники. А то с их запасом
снарядов...
Звук резкий, свистящий и очень быстро удаляющийся снова пронизал
пространство. Так же мгновенно, как возник, он разрешился хлещущим
отрывистым ударом разрыва где-то далеко позади библиотеки.
- Удивительно, - сказал Стил. - К этому времени они обычно уже стелют
кроватки для послеобеденного отдыха, а тут... Они что-нибудь затевают!
Огонь фашистов усиливался. Над головами бойцов снова и снова слышался
скрипучий, вибрирующий свист пролетавших снарядов.
- Сточетырехмиллиметровки, - определил Стил.
Остальные молчали, инстинктивно наклоняя головы при звуке
приближающегося снаряда. Почти все они прежде были солдатами. Их нельзя было
удивить орудийным обстрелом, но то, что начиналось сегодня, происходило тут
в первый раз. В пролом стены, за спинами бойцов, было видно, как на склоне
холма, где расположены резервы Интернациональной бригады, дымные облачка
разрывов сливались в сплошную тучу. Она меняла окраску, шевелилась, как
живое существо, то вспухая, то брызжа в стороны длинными черными лучами, то
выбрасывая вверх стремительные фонтаны желтого или белого дыма. Пламя
пронизывало тучу то золотистыми стрелами, то языками - оранжевыми и яркими,
как клочья начищенной меди.
Даррак видел такое впервые, так же как и Лоран.
Тяжелый снаряд, пронизав угол дома, обдал всех дождем кирпичных
обломков. Обгоняя их, истерически завизжали осколки снаряда. Один из них со
скрежетом царапнул стену над Дарраком и врезался в паркет, торчком, как
матросская свайка. Кусочек металла еще дрожал и гудел подобно камертону,
когда Даррак с любопытством потянулся к нему, но под общий смех бойцов
тотчас испуганно отдернул руку: рваные края осколка обожгли ему пальцы, как
зубья раскаленной пилы.
- Когда такая штука попадает в человека, она распарывает его, как мешок
с требухой, - проворчал кто-то.
Даррак с недоверием посмотрел на осколок. Он был не более трех-четырех
дюймов в длину. Но его зазубренные края выглядели зловеще.
- Да, - сказал Стил, - представить себе это может или тот, кто тут
побывал, или сумасшедший.
- Эти могут все, - рассмеялся кто-то.
- Мы с вами, ребята, тоже можем все, - уверенно сказал Стил. - Ну-ка,
скажите мне, чего мы не можем?
- Знать, для какого чорта они затеяли сегодня эту кутерьму.
- Небось, Матраи уже догадался.
- Это верно, - отозвалось сразу несколько бойцов. - Наш генерал
наверняка уже знает все, что нужно!
- Я проторчал в окопах всю ту войну, - задумчиво проговорил пожилой
боец, - но, убейте меня, не видел такого генерала. Да и не думал, что такие
бывают.
- Говорят, в России...
- В России. Мало ли что есть в России и чего мы никогда не увидим!
- А может быть, и увидим, а? - мечтательно проговорил боец помоложе. -
Ради чего же мы сейчас валяемся тут, как не ради того, чтобы увидеть,
наконец, то же, что увидели русские?
- Пожалуй, - согласился пожилой боец. - Ты сказал именно то, что я не
знал, как выразить.
Даррак закрыл глаза и прижался лбом к прикладу винтовки. Он, кажется,
понемногу привыкал ко всему: к жужжанию пуль, к реву снарядов, к бессоннице
и грязи, даже к тому, что он давно уже не видел свою, оставленную в ротном
обозе, скрипку. Наконец, он, повидимому, привык даже к тому, что его пальцы,
длинные тонкие пальцы скрипача, были черны от многодневной грязи и покрыты
ссадинами. Ему казалось, что он привык ко всему. Ко всему, кроме одного: он
не мог привыкнуть к раненым. Да, это было, пожалуй, единственным, к чему еще
не мог тут присмотреться Даррак - раненые, страдания раненых.
Между тем беседа под грохот канонады продолжалась.
- Мы должны с этим покончить, - сказал Стил.
- Чтобы покончить с этим, нужно покончить с Германией! - непримиримо
крикнул Лоран.
- Милитаризм - это не только Германия, - возразил Стил.
- Но сегодня его зовут "Германия"!
- Я вам скажу, ребята, - проговорил Крисс: - наши британские лорды в
этом отношении немногим лучше немцев.
- А американские "короли" и их прихлебатели?
- Пожалуй.
- А французы из этих самых... "двухсот", так те и вовсе.
- Это так, - поправил Стил, - но во всех этих странах еще есть и люди,
способные протестовать и бороться против того, что их делают пешками в этой
проклятой игре.
- И они должны победить, непременно должны! - сказал Даррак.
- Кого? - спросил кто-то.
- Фашистов.
- Этого мало. Победить нужно не фашистов, а фашизм, не генералов, а
войну. Войну как таковую, чорт ее побери! А для этого нужно свернуть шею
хозяевам - тем, кто стоит за фашистами и за генералами.
- Ради этого мы и здесь, - снова сказал Стил.
- И попомните мое слово, ребята, - сказал англичанин: - драться нам
придется не только здесь!
- Верно, Крисс, - со спокойным кивком подтвердил Стил. - Здесь, в
Испании, мы даем первый открытый бой всей международной шайке. А
когда-нибудь, - и в его голосе послышалась мечтательность, - соберемся опять
вместе, все, всей бригадой, но тогда в ней будет уже не десять тысяч, а
десять миллионов штыков, и окончательно загоним в могилу всю шайку...
- Хватит! - испуганно сказал Лоран.
- С тебя уже хватит! Вот блюмовская школа! - насмешливо произнес
американец. - Нет, эльзасец, когда мы покончим с этим здесь, нам придется
еще немало драться. Может быть, даже у себя дома.
- Со своими? - спросил Лоран.
- Иначе их не приведешь в чувство, - сказал Крисс.
- Ты прав, - сказал Стил, - настолько-то мы с тобою знаем собственных
сволочей.
- Эй, эй, глядите-ка, ребята! - крикнул пожилой боец.
Он высунулся было в наполовину заложенное мешками окно, но пули
франкистов тотчас заставили его отползти обратно. Следом за ним и все стали
смотреть на небо, которое было хорошо видно в дыру, зиявшую на месте
стеклянного купола библиотеки.
- Проклятое воронье, - сердито проговорил пожилой боец. - Всегда так,
десять на одного... Заклюют!
- Не заклюют! - сказал молодой. - Смотри, как он дает им.
Истребитель с республиканскими знаками на крыльях отбивался от десятка
насевших на него итальянских "Фиатов". Он уже сбил одного; второй, дымя,
поспешно уходил в свое расположение. Но силы были слишком неравны. Дело
кончилось тем, что республиканский самолет загорелся, завертелся в воздухе,
начал штопорить. Вот от него отделился падающий летчик. Через несколько
секунд над его фигуркой брызнула струя белого шелка, а еще через мгновенье
раскрылся парашют.
Затаив дыхание, бойцы следили за тем, как ветер несет летчика к зданиям
Университетского городка. Им казалось, что летчик упадет прямо на железные
стропила разбитого купола библиотеки.
Но случилось нечто худшее: летчик упал между позициями своих и
франкистов. Из окопов фашистов тотчас поднялся пулеметный огонь. Они
стреляли со всех точек, с которых могли достать до места падения летчика
свинцовыми струями своих пулеметов.
Потом между летчиком и франкистской позицией разорвалось несколько
ручных гранат. Но они до него не долетали.
- Его счастье, - с облегчением проговорил пожилой боец. - Ночью ему
удастся переползти к нам.
- До ночи они добьют его из минометов, - заметил Даррак.
- Так или иначе, они до него доберутся, - сказал молодой боец. - А
впрочем... впрочем, мы им не дадим. Верно, ребята?
- Что ты хочешь сделать?
- Мы должны его вытащить.
Стил в сомнении покачал головой:
- Разве только когда стемнеет.
- Я об этом и говорю, - подтвердил молодой.
- Верно, друг, - согласился Крисс. - Как только стемнеет, мы должны его
вытащить.
- Непременно вытащим! - послышалось несколько голосов.
Стил согнул из железного листа нечто вроде рупора, чтобы предупредить
летчика. С ним пробовали заговорить на всех языках, какие были известны
бойцам, но он не откликнулся ни на один.
Последним сделал попытку окликнуть летчика Лоран.
- Поговори-ка с ним по-немецки, - предложил кто-то.
К всеобщему удивлению, летчик на этот раз действительно отозвался. Он
оказался чехом.
Повидимому, франкисты разгадали намерение республиканцев. Через
короткий промежуток времени из их окопа послышалась немецкая речь. Франкисты
обратились к летчику с предложением выбирать: с наступлением темноты
переползти к ним или быть сожженным из огнемета, который сейчас будет
доставлен во франкистский окоп.
Интернационалисты молча переглянулись...
Сумерки сгущались.
В неприятельском окопе было заметно движение. Вскоре оттуда крикнули на
испанском и немецком языках, что огнеметчики прибыли, огнемет установлен.
- Что делать? - спросил пожилой доброволец. - Не можем же мы им
позволить сжечь этого чешского парня... Послушай, Лоран, крикни, чтобы он
попробовал переползти поближе к нам.
- Не нужно! - Стил остановил Лорана. - Еще слишком светло. Скажи ему
только, что мы постараемся ему помочь.
Некоторое время летчик молчал. Потом удалось с трудом разобрать его
ответ: он ранен в ногу, он не может двигаться.
- Ранен в ногу? - сказал пожилой боец. - Ну что же, придется его оттуда
вынести.
Стил оглядел небо. На его потемневшем фоне блески разрывов становились
все ярче.
- Через полчаса будет темно! - сказал Стил, и все поняли, что это
значит: через полчаса они должны спасти чеха.
Переползая от простенка к простенку, Стил перебрался в соседнюю
комнату, где находился командир роты. Посоветовавшись, они вызвали по
телефону батальон и сообщили о положении летчика. Через пять минут из
батальона позвонили и сообщили, что точно засекли огнемет. Командир
батальона обещал ровно через полчаса выпустить по нему из своей единственной
пушки пяток снарядов. Большего он обещать не мог.
С этой вестью Стил вернулся к своим. Пулеметчики дали несколько
коротких пристрелочных очередей, чтобы попытаться, когда наступит момент,
заткнуть глотку пулеметам франкистов. Стрелки приладили винтовки. Каждый
выбирал себе точки поприметней, чтобы не тратить зря патронов, когда станет
темно.
В библиотеке воцарилась тишина.
Затихли и фашисты.
Однако они молчали не долго. Вскоре послышался глухой выкрик из
мегафона:
- Эгей, летчик! Даем тебе пять минут, чтобы собраться в дорогу... либо
к нам, либо на тот свет.
Как бы для придания веса своим словам, франкисты выбросили из огнемета
короткую струю, мгновенно воспламенившую несколько срезанных снарядами пней
между позициями. Они сгорели быстро и ярко, как ракеты.
Даррак еще никогда не видел действия огнемета.
- Боже мой! - вырвалось у него.
- А ты думал, шутки? - усмехнулся пожилой солдат.
- Вот мерзавцы, - пробормотал Лоран. - Какие мерзавцы, о господи!
Стил посмотрел на часы.
- Придется поспешить.
Он послал бойцов позвонить командиру батальона, чтобы вызвать огонь на
огнеметную точку немцев не через полчаса, как было условлено, а через пять
минут.
- По первому же выстрелу пушки начнем вылазку, - сказал Стил.
Глядя на опытных бойцов, Даррак тоже снял с себя лишнее снаряжение и
примкнул штык. Но Стил сказал:
- Это не для музыкантов.
Даррак промолчал, но по его взгляду Стил понял, что не должен был этого
говорить.
- Я вовсе не хотел тебя обидеть. Мне просто жалко тебя... именно как
музыканта.
Даррак опять ничего не ответил и отвернулся.
- Ладно, пойдем! - сказал Стил и подумал: "Как бы не пришлось
вытаскивать двоих вместо одного".
Под прикрытием темноты и редкого, отвлекающего огня своих стрелков
участники вылазки спустились по стене. Ломая ногти в кровь и раздирая
ладони, Даррак сполз следом за другими на груду битого кирпича. И странно,
как только он перестал чувствовать перед собою стену, отделявшую его от
противника и как бы заключавшую его в одну коробку с товарищами, он сразу
утратил то чувство беспомощности, которое постоянно держало его в тисках
какой-то зависимости от остальных. Темнота защищала его от взглядов более
опытных бойцов. Именно потому, что никто, кроме его собственной совести, не
контролировал сейчас его действий, он решил действовать так, как действовал
бы на его месте самый опытный, самый мужественный и сильный солдат. Больше
всего ему хотелось первым добраться до летчика, спасти его. Даррак не думал
о том, под силу ли ему это. Сейчас ему было под силу то, ради чего он
приехал в Испанию, - подвиг. Сейчас для Даррака в незнакомом ему чешском
летчике сосредоточилось все: Испанская республика, силы антифашизма, победа
над Гитлером, Муссолини и Франко, победа над войной.
Повидимому, заподозрив в замеченном движении интернационалистов что-то
более серьезное, чем спасение летчика, франкисты открыли беглый огонь из
ручного оружия. За спинами Стила и его спутников, на том рубеже, который они
уже успели миновать, вспыхивали светляки разрывных пуль и стали одна за
другой глухо рваться мины. Через одну-две минуты высоко над их головами
звонко разорвались первые шрапнели и послышался посвист разлетающихся пуль.
Даррак полз, ничего не замечая, не думая ни о чем, кроме спасения чеха.
Он в первый раз остановился и инстинктивно прижался всем телом к земле
только после близкого разрыва гранаты, когда на него посыпался дождь камней
и ком земли ударил ему в плечо.
Когда Дарраку показалось, что он уже должен был доползти до места, где
лежал летчик, он поднял голову и огляделся. Он обрадовался тому, что
вспыхнувший в вышине яркий свет ракеты позволил ему все увидеть. Но удар по
каске заставил его снова прижаться к земле. Послышался сердитый голос Стила:
- Молодец, Луи, но не сходи с ума!
И Даррак понял, что взводный все время был рядом с ним. Но теперь он не
испытывал неловкости от этого соседства. Только еще большая уверенность в
своих силах овладела им.
- Я не вижу чеха, - сказал он Стилу.
- Вперед и вправо... метров пять. Только осторожно, когда мародерская
ракета будет уже у земли.
Даррак посмотрел в указанном направлении, но ничего не увидел. И он
понял, что одному ему ничего не удастся сделать. Как только ракета погасла,
он снова услышал голос Стила:
- За мной, Луи!
Отчаянно работая локтями, Даррак пополз за едва различимым в темноте
Стилом.
Через минуту они оба лежали в воронке рядом с летчиком.
- Меня зовут Купка... Ярош Купка. Я думаю, что придется отрезать ногу,
дьявольски горит, - сказал чех так, словно уже был у своих.
17
Сидя в автомобиле, присланном из резиденции Чан Кай-ши, Шверер
торопливо перебирал в уме события последних недель. Он еще раз пытался найти
тот единственно верный ход, который мог бы спасти игру, проигранную им в
Китае. Несмотря на совет Паркера, несмотря на то, что знакомство с китайской
литературой и каждый новый шаг в этой стране убеждали его в неприменимости
немецкого мышления к жизни здесь, Шверер никак не мог заставить себя
поверить тому, что его выводы, составленные по всем правилам немецкой
логики, никуда не годятся.
Было противно сознавать, что ничего не понимающий, по мнению Шверера, в
современном военном искусстве и ленивый Янь Ши-фан мог поставить его в столь
унизительное положение. Не сказав ни одного резкого слова, даже, скорее,
наговорив ему комплиментов, он все же дал понять Швереру, что тот -
неисправимый тупица и похож на слона, попавшего в фарфоровую лавку.
Кончилось тем, что Шверер решил использовать совет Паркера и написал
мадам Чан Кай-ши, прося свидания. Визит был назначен. Он ехал к ней.
Автомобиль остановился у резиденции главного разбойника, как Шверер
называл Чан Кай-ши. Пока Сун Хо-шин отворял дверцу автомобиля, Шверер успел
оглядеть дом. Его поразило великолепное сияние бирюзовых изразцов крыши.
Голубизна глазури казалась столь естественным продолжением неба, что, войдя
в холл, Шверер невольно взглянул вверх, - царивший в холле полумрак был
неожиданным. Не менее удивительным показалось и внутреннее убранство дома.
Два мира, столь не похожих друг на друга, сошлись тут вплотную. Тяжеловесная
старомодность китайского быта смешалась с ультрасовременным комфортом.
Чья-то рука соединила их в пропорциях, создавших впечатление органической
целостности этих разных миров. Это было удивительно. Шверер заранее проникся
почтением к искусству той, чья рука хозяйничала здесь.
Китаец в строгом костюме лондонского дипломата долго занимал Шверера
разговором, прежде чем отворилась дверь и ему предложили войти.
Шверер никогда прежде не видел жены главнокомандующего, но если правда
все, что ему рассказывал Паркер, то эти глаза, окинувшие Шверера таким
жестким оценивающим взглядом и тотчас же с поразительной естественностью
облившие его лучами мягкой приветливости, могли принадлежать только госпоже
Чан Кай-ши. Шверера поразила ее внешность! Он думал увидеть молодящуюся,
утомленную интригами и своеволием старуху, а перед ним предстала женщина,
полная грациозной женственности, с красивым и необыкновенно подвижным лицом.
Хозяйка быстро пресекла попытки Шверера заговорить о том, ради чего он
приехал. Она овладела тонкой нитью беседы и разматывала ее клубок, как ей
хотелось. Ее тон был дружески ласков; несколько раз она даже дотронулась до
колена Шверера веером, который держала в необычайно пропорциональной, хотя и
тонкой руке. Шверер не мог не обратить внимания на пальцы с остро
отточенными миндалевидными ногтями.
Шверер все больше выпячивал грудь, совершенно забыв, что на нем не
генеральский мундир, а скромная черная визитка. Напрасно пытался он отвести
от себя захлестывавший его поток любезностей и комплиментов. Дама все
говорила и говорила. Подали чай, а запас ее слов все еще казался
неисчерпаемым.
Но вот был окончен и чай. Хозяйка ни словом не обмолвилась ни об
интересовавшем Шверера деле, ни о том, что визит окончен. Но по новому,
совершенно неожиданному, по несходству с прежним, выражению, которое
промелькнуло у нее в глазах, Шверер понял, что ему остается одно -
подняться. Он откланялся. Удаляясь, он почти физически ощущал на спине
провожавший его взгляд хозяйки.
Если бы он в этот момент оглянулся, то понял бы, что ему лучше всего
подобру-поздорову убраться с пути этой женщины.
В холле Шверер столкнулся с Паркером.
- Ага! Послушались-таки моего совета! - развязно сказал американец.
Повидимому, при всем желании Шверера сохранить достоинство, его лицо
достаточно ясно говорило об окончательном поражении. Паркер рассмеялся и,
сделав приветственный жест, прошел во внутренние комнаты. Он держался тут,
как свой человек.
Около автомобиля, придерживая отворенную дверцу, стоял Сун Хо-шин.
Глаза его были опущены и лицо бесстрастно. Всякий, кто взглянул бы на
маленького слугу, тотчас решил бы, что того не занимает сейчас ничто, кроме
желания помочь генералу сесть в автомобиль. Впрочем, такая догадка была бы,
пожалуй, и верна: поручику Харада предстояло захлопнуть дверцу за немецким
советником, благодаря усилиям японской разведки раз и навсегда покидающим
штаб Чан Кай-ши.
Предположение, что он чем-то мешает тут не только Янь Ши-фану, не
приходило в голову генералу Швереру. Хотя он и подумал: не вызван ли его
отъезд происками именно этого американского журналиста?
Но если бы генерал Шверер был способен более глубоко анализировать
события, он понял бы, что тут дело вовсе не в личной антипатии к нему этого
краснолицего американца, который, кстати говоря, решительно ничего не имел
против самого Шверера. Паркер выполнял задание своих вашингтонских
начальников, ведших большую и сложную игру не только в Европе, но и в Азии.
А они считали, что пришло время подумать об изгнании из Китая всех иных
потенциальных завоевателей и продавцов, кроме самих янки.
Шверер был одной из жертв этой новой фазы сложной игры мистера
Ванденгейма и его высоких партнеров, которые ради завоевания в будущем
китайского рынка считали необходимым помочь Чан Кай-ши не чужими немецкими
руками, а своими собственными американскими долларами.
18
Гаусс ничего не имел против штатской одежды, когда видел ее на другом.
Но в применении к самому себе он испытывал к партикулярному платью антипатию
более острую, чем простое презрение. Ведь в конце концов вполне порядочным
можно считать только того, на ком мундир немецкого офицера.
Даже в стране со столь дурно организованным тылом, как Испания,
соображения безопасности не могли заставить его снять мундир, как он не снял
бы его, отправляясь в былое время в любую из немецких колоний. К сожалению,
этих колоний пока не было...
Единственное, на что он пошел, уступая просьбам дипломатов не
привлекать взоров многочисленных иностранных журналистов во франкистском
тылу, - надел поверх мундира штатское пальто. Впрочем, монокль в глазу,
спина, как в корсете, и окружающая Гаусса свора непрерывно щелкающих
каблуками "штатских" субъектов не могли бы обмануть даже самого
недогадливого наблюдателя.
Хотя Гаусс и приехал сюда с правом командовать и распоряжаться, он не
хотел, до времени, принимать участие в военных решениях франкистов. Он не
раз внутренне усмехался, читая распоряжения испанских генералов.
Миновав Бургос, он из Виго проехал прямо в Сеговию, на участок генерала
Мола, руководившего операцией по наступлению на Мадрид с севера. По расчетам
Мола, падение Мадрида должно было произойти к 7 ноября.
Операция развивалась для франкистов успешно. Уже были взяты Вальдеморо,
Торрехон, Пинто. Уже несколько дней шли бои в Карабанчеле и в
Университетском городке, которые можно было считать боями в самом Мадриде.
Французский мост уже несколько раз переходил из рук в руки; марокканцы
однажды перешли на восточную сторону Галисийского моста, к самому Северному
вокзалу.
Падение республиканской столицы казалось вопросом нескольких дней.
На 7 ноября был разработан церемониал вступления франкистов в Мадрид.
Мола должен был въехать на Пуэрта дель Соль на белом коне и произнести самую
короткую и самую выразительную речь, какую когда-либо произносил победитель:
"Я здесь".
Столица была обещана марокканцам и Иностранному легиону на три дня.
На запертых дверях домов представителей пятой колонны уже появились
охранные грамоты многочисленных иностранных посольств и консульств. За
закрытыми ставнями этих домов готовились флаги и букеты для встречи
мятежников и списки тех, кого, по мнению иностранных послов и испанских
реакционеров, следовало посадить в тюрьмы или попросту уничтожить.
Перед радиоагитаторами политической службы франкистов росли вороха
иностранных газет, соревнующихся в предсказаний часа вступления франкистов в
Мадрид. По их следам шла и французская пресса. И не только реакционная.
Французские социалисты во главе с Блюмом вторили крайним правым, даже
опережали их в изобретении способов окончательного и скорейшего удушения
Испанской республики. Английская пресса, славившаяся осведомленностью,
давала сообщения "из авторитетных источников" о том, что Мадрид падет уже
пятого, но официальный въезд Мола состоится седьмого.
Цена всем этим предсказаниям была равна нулю.
Если бы правительство Испанской республики подняло голос, весь мир, мир
простых людей, миллионами глаз вглядывавшихся в строки телеграмм, понял бы,
что победный шум франкистов рассчитан главным образом на тех, чьи биржевые
дела зависят от успехов "каудильо".
Но правительство Ларго Кабальеро хранило молчание.
Курсы испанских бумаг на биржах Парижа и Лондона ползли вверх.
...Гаусс сожалел, что массив гигантского парка Каса дель Кампо делает
невозможным визуальное наблюдение за наиболее интересующим его участком.
Гаусс уже дважды менял наблюдательный пункт. Он счел себя вправе пренебречь
всеми предостережениями адъютантов и, вместо того чтобы возиться с картами в
кабинете, самому влезть на колокольню. Это еще не был тот фронт, где рвутся
снаряды и свистят пули, - на таком фронте он не был никогда в жизни и,
вероятно, не побывает. Но все же и оттуда, где он сейчас находился,
отчетливо слышались залпы батарей, видны были разрывы снарядов и клубки
шрапнелей.
Гаусс приказал дать разведсводку со схемой расположения противника.
Он посмотрел на карту. Его интересовало, какие республиканские части
обороняют район парка и Университетского городка. Там значилась
Интернациональная бригада. Своим правым флангом она примыкала к группе
анархистов.
- А ПОУМ?.. Где милиция ПОУМ? - спросил Гаусс.
Это было сказано таким недовольным тоном, словно стоявшие рядом с ним
офицеры распоряжались дислоцированием частей и по ту сторону фронта. Офицеры
переглянулись, как бы спрашивая: "Кто из нас допустил такую грубую ошибку,
что ни один участок республиканского фронта не был занят милиционерами
Нина?"
Затянутым в перчатку пальцем Гаусс ткнул в то место, где жирная красная
черта, проведенная у края Каса дель Кампо, обозначала расположение
Интернациональной бригады.
- Эти наделают хлопот.
Пробежав всю линию фронта, палец остановился на правом фланге
франкистов.
- Только идиоты могли ослабить этот фланг.
- Тут у красных бригада Листера, она очень потрепана, - доложил Отто.
Гаусс поднял палец так, точно хотел постучать по лбу адъютанта.
- Учись смотреть не только на номера частей, но и на имена их
командиров... Своих и вражеских!
Он повернулся и стал спускаться с колокольни.
Сквозь кожу перчатки Гаусс чувствовал холодную шероховатость каменной
стены. Он осторожно ступал со ступеньки на ступеньку. Они были крутые и
высокие, с обтертыми до блеска краями.
На середине лестницы генерал приостановился и, не оборачиваясь, сказал
Отто:
- Сейчас же поезжай к тому из офицеров, кто наблюдает за этими... - он
нервно потер висок. - Одним словом: на участках против Интернациональной
бригады и этого, как его... Листера необходимо пустить в ход наши новые
огнеметы. Иначе там будет много хлопот!.. Больше, чем по силам этим
испанцам, - с презрением добавил он.
Когда Отто уже повернулся было, чтобы итти исполнять приказание,
генерал вдруг окликнул его:
- Постой-ка! Скажи там, чтобы ни артиллерия, ни бомбардировщики не
повредили телефонную станцию в Мадриде.
- Слушаю-с.
Гаусс пожевал губами и, глядя в глаза адъютанту, добавил:
- М-мм... Эти дураки там, у Мола, чего доброго, не понимают, что
станция будет нужна им самим! - Он махнул рукой и неожиданно сердито бросил:
- Иди!
Гауссу показалось, будто в глазах Отто мелькнула усмешка, хотя генерал
и был уверен: здесь никто не знает, что пакет акций мадридской телефонной
компании, по дешевке скупленный у испанцев, лежит у него в кармане. Он,
нахмурившись, неприязненно посмотрел в удаляющуюся спину адъютанта и
продолжал осторожно, по-стариковски подрагивая коленками, спускаться с
колокольни.
19
Цихауэр не был в бригаде с того самого дня, как она прибыла в Мадрид.
Он как будто даже забыл, что вызвался исполнять обязанности художника
бригадной газеты, и целыми сутками напролет бродил по Мадриду, жадно
разглядывая прекрасный город.
Чем дольше он бродил по улицам, тем больше убеждался в том, что до сих
пор не имел представления об испанской культуре. Оказывалось, что сокровища
Прадо, знакомые ему по копиям и репродукциям и тщательно спрятанные теперь
республиканцами в подвалы от фашистских бомб, далеко не исчерпывали
испанского искусства в том величии, в каком оно, живое, вставало теперь
перед художником. Оно было огромно и прекрасно! Ему казалось, что
недостаточно всей жизни, чтобы успеть впитать богатства, открывавшиеся ему в
каждой таверне, в каждом дворце, в каждом камне старых домов. Сначала он
боялся, что все это будет разрушено фашистскими бомбами прежде, чем он
успеет увидеть. Чем дольше он ходил по улицам, тем больше убеждался, что
бомбы, падающие с немецких и итальянских самолетов, чаще всего разрываются в
самых людных местах: возле летучих митингов и собраний, рядом с очередями
женщин, ждущих молока или мяса, на площадках для детских игр.
Цихауэр перестал думать о сне и пище. Как ни влекла его старина, но
вместо живописных руин памятников искусства его карандаш неутомимо заполнял
страницы альбома уличными сценами, где на первом плане были дети. Дети
играли в садах, на площадях, на асфальте проспектов и на древних камнях
узких проулков. В эти дни маленькие мадридцы жили своею собственной жизнью.
И, словно угадывая, что дети - самое дорогое из всего, что было в стенах
осажденного города, итало-немецкие летчики охотились за детьми. В них
бросали бомбы, их расстреливали из пулеметов длинными заливистыми очередями.
Цихауэр перебегал от площади к площади, рискуя попасть под огонь
пулеметов, и зарисовывал детей. Он делал это с поспешностью, как если бы
кто-нибудь у него на глазах топтал нежные цветы, единственные в мире,
прекрасные и неповторимые.
Так и увидела его однажды Тереса Сахара - склоненным над телом девочки,
похожей на куклу с фарфоровым лбом, пробитым осколком фашистской бомбы.
Тересе не сразу удалось увести художника к себе в отель. Она заставила
его сбрить неопрятную трехдневную щетину и поесть. Впрочем, он сопротивлялся
лишь до того момента, как его голова коснулась спинки кресла. Слова начатой
им фразы оборвались.
Несколько мгновений Тереса стояла над ним в ожидании продолжения. Ей
еще никогда не доводилось видеть, чтобы человек засыпал так внезапно. Может
быть, ему стало нехорошо?
Нет, дыхание художника было спокойным; вместо обморочной бледности на
щеках проступал румянец. Это был сон.
Тереса подошла к столу и налила себе вина. Задумавшись, она пила
медленными глотками...
Не так представляла она себе эту поездку с Луи!.. Не думалось, что в
первый же день она должна будет расстаться с ним; не думалось, что ее не
пустят туда, где дерутся... Тереса не спорила: работать в санитарном отряде
тоже нужно и, может быть, даже очень почетно, но она представляла себе все
это совсем иначе. Она, конечно, читала в Париже о зверствах фашистов, но
разве можно было себе представить по газетам, что такое бомба, упавшая среди
играющих детей?
Тереса нервно повела плечами и сделала еще несколько глотков. Остро,
как боль, переживала она возвращение на родину. Сколько лет не имела она
возможности ступить на ее землю, - на свою землю своего отца, за которым
последовала в изгнание! Теперь она вернулась, чтобы продолжать его дело,
полная гордости и любви.
Она любила Мадрид. Это был ее город. Каждый стук ее каблука по мостовой
отдавался в сердце праздничным звоном. Каждый шаг по улицам, полным
воспоминаний, был радостью. На рынке ли с тесными рядами пахучих лотков, на
нарядной ли Калле де Алкала, или в темных переулках окраин - везде окружали
ее тени воспоминаний. Тем более милых, что они были воспоминаниями о
радостной юности.
Но не для этих воспоминаний она приехала в родной Мадрид, а для того,
чтобы защищать его, чтобы прогнать от него фашистов. Правда, она поняла, что
мечты взять в руки винтовку наивны. Но неужели это значит, что она должна
оставаться в тылу, спать в гостинице, обедать в ресторане? Нет, она отлично
помнит, что еще там, в парижском бистро, этот немец, что танцевал с нею, -
кажется, его звали Зинном, - говорил, что песня на войне то же оружие. Она
помнит испанские песни своей юности - песни прекрасного, свободолюбивого,
гордого и мужественного народа. Так что же она сидит тут, почему она с этими
песнями не там, где Луи, где этот Зинн, где все, кто защищает республику?..
Ее рука легла на телефон, и палец набрал номер, который дал ей Луи на
тот случай, если ей понадобится помощь. Это был номер одного из уцелевших
домов Университетского городка, где расположилась Интернациональная бригада.
И номер телефона бригады и место ее расположения были военной тайной.
Как мог Луи сообщить их Тересе?! Но Тереса над этим не задумывалась. Ее
палец набрал нужные цифры. Едва умолк первый гудок, как на том конце провода
сняли трубку. Мужской голос сказал, с трудом выговаривая испанские слова:
- Хризантема слушает.
- Какая хризантема? - удивилась Тереса. - Мне нужна Интернациональная
бригада!
После короткого молчания, похожего на паузу удивления, голос спросил:
- Кто это говорит?
- Мне нужен Луи Даррак. Вы слышите?.. Солдат Луи Даррак.
Матраи знал всех своих солдат. При имени Даррака он сразу вспомнил
француза с задумчивым бледным лицом и удивленными глазами большого ребенка.
В мозгу генерала быстро промелькнули простые соображения: в этих развалинах
до штаба бригады действительно помещался батальон Жореса. Боец батальона
Даррак поддерживал сношения с городом?.. Это могло иметь очень дурной смысл.
- Прошу вас, одну минутку, - ответил генерал по телефону. - Я поищу
Даррака...
Тереса слышала в трубке близкие разрывы снарядов, звон разбитого
стекла, лай пулеметов. Под конец все это покрыл грохот прошедшего под стеной
дома танка.
Вбежавшие, запыхавшись, в комнату Зинн и Луи увидели у телефона
улыбающегося генерала. Он протянул трубку Дарраку:
- Вас!
И отвел Зинна в угол. От его улыбки не осталось и следа. Короткими
ясными фразами Матраи изложил Зинну свою точку зрения на происшествие.
Зинн с досадой сказал:
- Я предупредил всех...
Но прежде чем он успел договорить, Даррак положил трубку.
- Тереса Сахара, - вы знаете, певица, - сейчас приедет сюда. Она
надеется найти в городе автомобиль.
Матраи переглянулся с Зинном.
- Зачем? - спросил Зинн.
- Петь для солдат.
Зинну казалось, что он понял генерала: тот боялся, как бы эта особа не
упорхнула.
- Это очень мило с ее стороны... - проговорил Зинн.
- Может быть, лучше съездить за нею? - спросил генерал. - Она едва ли
найдет в городе автомобиль. - И, словно отдавая служебное приказание,
добавил: - Позвоните: пусть ждет вас. Вы поедете за нею сами.
- Хорошо, - радостно проговорил Луи, - это займет немного времени.
Через несколько минут Зинн и Луи сидели в автомобиле. "Неужели верны
опасения генерала?" - думал Зинн. Увы, они слишком естественны для Мадрида
этих дней... Теперь Зинн должен позаботиться, чтобы эти двое не ускользнули
от него.
Войдя в номер Тересы, Зинн увидел спящего Цихауэра. Так, значит, он не
убит, не ранен, не пропал без вести! Попросту дезертировал и... Почему он
тут?
Тереса молча пододвинула к Зинну лежавший на столе альбом Цихауэра.
Зинн, не раскрывая, сунул его подмышку и вопросительно посмотрел на певицу.
Она быстро собиралась. Зинн заметил, как дрожат ее пальцы.
Тереса взяла с кресла большую кружевную мантилью.
- Я готова.
Зинн тронул Цихауэра за плечо.
Открыв глаза, художник некоторое время с удивлением смотрел на Зинна.
Потом поднялся и, не задав ни одного вопроса, пошел к двери.
Молча спустились к автомобилю, поехали.
Цихауэр как ни в чем не бывало взял свой альбом из-под руки Зинна и
стал перелистывать.
- Для бригадной газеты это покрепче батальных сцен! - сказал он.
Зинн отвел взгляд. Как он мог подумать о друге то, что думал...
Когда они повернули за ипподром, через разбитые постройки колонии де
Бельяс Вистас стали видны разрывы снарядов в Университетском городке. Клубки
низких шрапнелей с визгливым треском возникали над кущами Каса дель Кампо.
Зинн почувствовал, как вздрогнула сидевшая рядом с ним Тереса.
Автомобиль остановился на краю пустыря. Дальше пространство
просматривалось противником. Мужчины вылезли. Тереса колебалась. Ее
оливковые щеки стали серыми от покрывшей их бледности. Зинн не видел ее глаз
под опущенными ресницами.
Но вот она с профессиональной легкостью, словно на сцене, выпрыгнула из
автомобиля и выжидающе посмотрела на Луи. Тот, пригнувшись, побежал вдоль
остатков стены Горного училища. Тереса двинулась за ним. Зинн был последним.
Недавние подозрения казались ему смешными и обидными. Впрочем, смешными
- нет. Ничто не было смешным в таких обстоятельствах. Не было секретом, что
восемь тысяч фашистов, заключенных в мадридской тюрьме, - не что иное, как
собранный воедино кулак пятой колонны. Ни для кого не было секретом, что
пятая колонна готовится ко встрече Франко.
Нет, в осажденном Мадриде ничто не могло быть смешным, кроме
беспечности!
- Нужно отговорить сеньориту от выступления в окопах, - сказал Матраи.
Тереса сердито сдвинула брови:
- Вы хотите, чтоб я перестала считать себя дочерью своего народа?
- Можно транслировать ваши песни по радио.
- Для этого я приехала сюда?
Зинн отлично понимал, что ее появление среди бойцов Интернациональной
бригады могло дать не меньше, чем самые жаркие речи комиссаров. Но он не мог
себе представить, как поведет ее по окопам Каса дель Кампо.
Он еще раз пробормотал что-то насчет пластинок.
- Конечно, - сказала она, - у меня есть и пластинки. Мы их захватили. Я
буду дарить их бойцам, чтобы они вспоминали обо мне. Вы меня понимаете!
Зинн ее понимал. Он сам был артистом.
Он посмотрел на прямую морщинку, прорезавшую ее открытый выпуклый лоб
от переносицы почти до самых волос. Волосы, черные и блестящие, были
тщательно прибраны. И на затылке торчал высокий черепаховый гребень, словно
она готовилась к выступлению на эстраде.
- В конце концов это здорово: певица в окопах, - сказал он Матраи.
- Пожалуй...
Было уже совсем темно, когда они двинулись. Зинн остановился было в
разрушенном доме, служившем убежищем резерву, но Тереса сказала:
- Дальше.
- Дальше опасно.
Она молча взяла чемоданчик с пластинками и пошла.
- Это безумие! - крикнул Зинн.
- По-вашему, там впереди - безумцы?
- Я не могу рисковать вашей жизнью.
- Отвечают они, - и она махнула в сторону противника.
Понадобился еще час, чтобы добраться до окопов, разрезавших аллеи и
холмы Каса дель Кампо.
От времени до времени над парком слышались шуршание и вой вражеского
снаряда; деревья трещали, и разрыв глухо, волною прокатывался по парку.
Зинну казалось, что он физически ощущает, каким напряжением воли Тереса
заставляет себя двигаться, говорить и совершать то, что не казалось простым
даже им, солдатам, долго привыкавшим и не могущим привыкнуть к этой
обстановке.
Он привел ее на пункт, где был установлен микрофон агитаторов. Она с
удивлением огляделась.
- Но... здесь нет солдат!
- Там, где они, нет микрофонов.
Она ответила разочарованным пожатием плеч.
Пока Луи вынимал из футляра скрипку, Тереса щелчком проверила микрофон.
Прежде чем Зинн успел ее остановить, она сказала в него несколько слов, но
таких, что бойцы ее сразу поняли. Под конец она сказала: пусть каждый
батальон пришлет делегата. Она подарит ему на память свою пластинку. Как
иначе она сможет оставить им свои песни? А она хочет, чтобы ее песни были с
ними долго, так долго, как придется драться с этими проклятыми волками по ту
сторону линий. Она уверена: ее поняли все - венгры, чехи, итальянцы, негры.
Она начала петь.
Зинн, державший наушник, слышал, как дребезжит мембрана от разрывов
снарядов...
Тереса исполняла песню за песней. Повидимому, их знали не только по эту
сторону фронта. Солдаты противника проснулись. Как-никак ведь и там были
испанцы. И, может быть, именно потому, что фашисты угадали в передаче живой
голос живой певицы, такой теплый и обаятельный, что, вероятно, его и там
слушали, затаив дыхание, франкистская артиллерия получила приказ нащупать
агитпункт и прекратить концерт.
После очередного, очень близкого разрыва, бросившего в микрофон горсть
песку, Тереса попросила вина.
- Им не поможет, даже если они попадут в самый микрофон! - сказала она
и запела снова.
Сначала ей аккомпанировал на скрипке один Луи, и, пожалуй, никто, кроме
самой Тересы и Луи, не заметил, как к скрипке присоединился осторожный,
мягкий перебор гитары. Это был Варга. Его темперамент не позволил ему при
звуках такого голоса оставаться в окопчике, где сидели спешенные
кавалеристы.
Скоро стоявшие у входа в блиндаж потеснились, чтобы пропустить первого
делегата, приползшего за пластинкой. Перед Тересой вытянулся высокий негр.
- Абрахам Джойс, мэм... Батальон Линкольна, мэм!
Он взял под козырек.
В свете фонаря на его большой черной руке розовели ногти.
Тереса потянулась было за пластинкой, но вдруг обняла негра за шею и,
приподнявшись на цыпочки, поцеловала его. Поцелуй пришелся в широкий,
небритый подбородок.
Огромная фигура, казавшаяся в темносинем комбинезоне такою же черной,
как лицо, гордо выпрямилась, - настолько, насколько позволял низкий свод
блиндажа. Потом негр торжественно опустился на одно колено, взял руку певицы
и прикоснулся к ней осторожным поцелуем. Когда Джойс поднял на певицу
голубые белки своих глаз, Зинну показалось, что негр силится удержать слезы.
А она!.. Ей нехватало сейчас только меча, чтобы положить клинок на его
плечо.
Джойс подошел к микрофону.
- Хэлло, старички!.. Я несу вам пластинку и... поцелуй сестры Тересы.
Зинн почувствовал прикосновение к своей руке и оглянулся.
- Пусть не отрывают людей ради этих пластинок, - сказал ему на ухо
вошедший генерал Матраи. - В батальонах страшное возбуждение. А теперь еще с
этим поцелуем...
Зинн направился выполнять приказание, но у входа его остановил
оглушительный удар в потолок, воющий скрежет металла. Что-то с гулким стуком
упало на землю. Зинн быстро обернулся. Он увидел Тересу, словно
пригвожденную к стене, с раскинутыми руками и бледным лицом. Он посмотрел по
направлению взгляда ее обезумевших глаз. Луи все так же сидел на корточках,
прислонившись спиною к каменной стене блиндажа, но в его фигуре
чувствовалась какая-то мертвая неподвижность. Скрипка с перебитым грифом
лежала на земле. Тереса вскрикнула и бросилась к музыканту.
20
Телефон не работал. Зинн пошел к тельмановцам. Они, как всегда,
занимали один из самых ответственных участков на фронте бригады. По мере
того как серая полоса рассвета за спиною тельмановцев делалась шире,
разгорался и огонь фашистов, словно они своими громами хотели испугать не
только войска республиканцев, но и самое солнце и загнать его обратно за
далекий горизонт, в преисподнюю, туда, ...
