Юлиан Семенов. Экспансия - III
страница №3
...огость против евреев, онбы поставил разболтанные европейские демократии на колени". Бэн
поинтересовался: "А Россию?" Кареро Бланко убежденно ответил: "Он был
слишком мягок со славянами. Там была необходима еще более устрашающая
жестокость. Пройдет пара лет, и вы убедитесь в правоте моих слов... И еще:
евреи играли большую роль в противостоянии фюреру, они занимали большие
посты в Кремле... Если бы Гитлер гарантировал им свободу, Россия бы
распалась, как карточный домик, русские не умеют управлять сами собой, им
нужны иностранные инструкторы, неполноценная нация". Бэн посмеялся: "А как
же объяснить феномен Толстого, Чайковского, Гоголя, Прокофьева,
Менделеева?" Кареро Бланко не был готов к ответу, эти имена ему были плохо
известны, однако он усмехнулся: "Поскребите этих людей и увидите, что
русской крови в них практически не было". Бэн рассердился: "А в Эль Греко
была испанская кровь, адмирал?!"
...Уже возле трапа самолета (Бэн летал на новеньком "Локхиде") Кареро
Бланко сказал:
- Полковник, ваши люди почему-то оберегают некоего русского агента в
Аргентине - очень высокого уровня и достаточно компетентного... Нам не
известны ваши планы, вы нас в них не посвящаете, но вполне серьезные люди,
конструирующие внешнеполитические аспекты государственной безопасности, -
а ей грозит большевизм, и ничто другое, - считают, что далее рисковать
нельзя... Этот человек должен быть нейтрализован...
- Кого вы имеете в виду? - удивился Бэн.
- Некоего Макса Брунна, полковник. Он служил в мадридском филиале
ИТТ, а теперь находится где-то в Аргентине...
- В первый раз слышу это имя, адмирал, - ответил Бэн. - Спасибо за
информацию, я переговорю с моими друзьями...
КРИСТИНА (Осло, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________
Вернувшись в дом родителей, где пахло сыростью и торфяными брикетами,
первые два дня Кристина пролежала на широкой кровати; она подвинула ее к
окну, чтобы был виден фьорд; цветом вода напоминала бритву, прокаленную в
пламени, - серо-бурая, с тугим, нутряным малиновым высветом; было странно
видеть, как по этому металлу скользили лодки; доверчивость их хрупкой
белизны казалась противоестественной.
...В магазинах продукты продавали еще по карточкам, хотя помощь из
Америки шла ежедневно; хозяйка соседней лавки фру Йенсен, узнав Кристину,
посоветовала ей обратиться в магистрат; на рынке она смогла купить
несколько ломтиков деревенского сыра, булочку и эрзац-кофе; этого ей
хватило; она сидела, подложив под острые лопатки две большие подушки, пила
коричневую бурду и размышляла о том, что ей предстоит сделать в
понедельник.
"Слава богу, что я купила в аэропорту сигареты, - вспомнила она, -
здесь это стоит безумных денег". Глоток кофе без сахара, ломтик сыра и
затяжка любимыми сигаретами Пола - солдатскими "Лаки страйк" - рождали
иллюзию безвременья; несколько раз Криста ловила себя на мысли, что
вот-вот крикнет: "Па!" Это было ужасно; иллюзии разбиваются, как зеркало,
- вдрызг, а это к смерти, с приметами и картами нельзя спорить.
В воскресенье Криста достала стопку бумаги из нижнего ящика шкафа,
оточила карандаш, нашла папку, в которой отец хранил чертежи, и снова
устроилась возле окна, составляя график дел на завтрашний день; отец
приучил ее писать рядом с каждым намечаемым делом - точное, по минутам, -
время: "Это очень дисциплинирует, сочетание слов и цифр символизирует
порядок, вечером будет легче подвести итог сделанному".
Своим летящим, быстрым почерком она записала:
9.00 - магистратура, карточки, работа, пособие.
9.45 - юрист.
11.00 - университет, лаборатория, докторантура.
12.15 - редакция.
13.15 - ланч.
14.00 - телефонная станция, оплата включения номера.
15.00 - страховка.
15.30 - поездка в порт, на яхту.
16.30 - куда-нибудь в кино, до 21.00.
Но все равно в десять я буду дома, подумала она, в пустом доме, где
жива память о том, чего больше никогда не будет; а без прошлого будущее
невозможно...
Криста взяла с тумбочки Библию; перед сном мама обычно читала
несколько страниц вслух, будто сказку Андерсена, порою пугаясь того, что
слышала; Криста открыла "Песнь песней" и, подражая матери, стала шептать,
скорее вспоминая текст, чем читая его:
- Вот зима уже прошла, дождь миновал, перестал; цветы показались на
земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей;
смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают
благовоние. Встань, прекрасная моя возлюбленная, выйди! Голубица моя в
ущелии скалы под кровом утеса! Покажи мне лицо твое, дай услышать голос
твой, потому что голос твой сладок и лицо приятно. Ловите нам лисиц,
лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвету.
Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями. Доколе
день дышит прохладою и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или
молодому оленю на расселинах гор. На ложе моем ночью искала я того, кого
любит душа моя, искала его и не нашла. Встану же я, пойду по городу, по
улицам и площадям и буду искать того, которого любит душа моя; искала я
его и не нашла...
Криста слизнула со щек слезы острым, кошачьим языком (почему у всех
женщин одинаковые языки? У мужчин... У Пола он лопаточкой, желтый от
курева), поднялась, быстро, как-то даже лихорадочно оделась и вышла на
улицу; не бойся, сказала она себе, ты живешь в свободном городе, здесь нет
немцев, нет комендантского часа, иди, куда хочешь, иди в центр, сядь в
кафе и закажи себе чего-нибудь выпить, ведь иначе не уснуть, нет ничего
страшнее , привычки, как ужасно, когда любовь делается привычной...
В аптеке на углу улицы Грига старенькая бабушка в хрустящем халате и
с серебряными, несколько даже голубоватыми волосиками, прижатыми к
ч е р е п у сеточкой, продала ей снотворное: "Оно очень легкое, утром вы
не ощутите усталости, милая девушка, но лучше все же к нему не
привыкать"...
В кафе было полно людей, отчего-то больше всего моряков; Криста
слышала шум, смех, пьяные разговоры, музыку; это еще ужаснее -
присутствовать на чужих праздниках: вроде как на собственных поминках...
Вернувшись домой, она завела будильник и приняла две таблетки, но
уснула только под утро...
В приемной магистратуры ей выдали талон номер "двенадцать", сказали,
что ждать придется не менее получаса: "Простите, бога ради, но сейчас
масса работы, начинается бум, люди едут из провинции, огромное количество
дел".
Чиновник, принявший ее, поклонился довольно сухо, извинился, что не
может угостить чаем, дефицит, и предложил изложить дело, которое волнует
милую фрекен, по стадиям: "Так мне будет удобнее составить подробную
картину, женщины слишком экспансивны, за чувствами теряется сухой
прагматизм бюрократической логики".
- Я вернулась из Соединенных Штатов... Уехала отсюда осенью прошлого
года, потеряла право на карточки...
- Вы приняли американское гражданство?
- Нет, нет... Мы... Я не успела...
- Где вы работали ранее?
- Я заканчивала докторантуру.
- Я прочитал ваше заявление... Вы дочь профессора Кнута Кристиансена?
- Да.
- У кого вы учились?
- У профессора Дорнфельда.
- Он умер.
Криста схватилась подушечками пальцев (они у нее выгибались, словно у
китаяночки) за вмиг побелевшие щеки:
- Сердце?!
- Нет, профессор добровольно ушел из жизни. В прощальном письме он
отметил, что не хочет умирать, разочаровавшись в людях окончательно,
"пусть со мной уйдет хоть капля доверия"...
- А в чем... Почему это случилось? Когда?
- В мае этого года... Кто-то написал в газету, что профессор
коллаборировал с Квислингом'... А он хлопотал за арестованных учеников и
коллег... И во имя этого действительно сделал два заявления на радио,
которые, при желании, можно расценить как лояльные по отношению к
оккупантам... Да, это очень горько, погиб ни в чем не повинный человек...
Кто был - в ваше время - ассистентом профессора, фрекен Кристиансен?
_______________
' Премьер Норвегии, назначенный Гитлером.
- Господин доктор Персен.
Чиновник ловким жестом снял трубку, бросил ее на плечо, раскрыл
справочную книгу, набрал номер, поприветствовал доктора Йенсена, ответил
на его вопрос по поводу подключения дополнительных номеров на телефонной
подстанции ("Видимо, в конце этого месяца ваша просьба будет
удовлетворена"), а затем поинтересовался, как быстро может быть получена
справка о фрекен Кристиансен: "Да, да, она вернулась; нет, она у меня; не
премину; благодарю вас; значит, мы можем выдать фрекен карточки? Она
по-прежнему считается вашим докторантом? Благодарю вас, это очень любезно
с вашей стороны, я надеюсь, что завтра справка будет у меня на столе, вы
же знаете, как нас мучают проверки, ничего не попишешь, еще год с
продуктами будет сложно, до свиданья".
Чиновник поднял на Кристину глаза - очень усталые, видимо, сильно
близорук, однако, судя по всему, очки не носит; рубашка довольно старая,
несколько даже застиранная, воротничок подштопан:
- Ну, вопрос хлеба насущного мы с вами решили, фрекен Кристиансен,
это главное. Карточки вам выпишут в комнате номер три, я позвоню, когда вы
туда пойдете. Вы сказали, у вас три вопроса... Пожалуйста, второй.
- Я бы хотела просить помочь мне с работой...
- Хм... Это прерогатива биржи... Впрочем, какую работу вы имеете в
виду?
- Я должна подрабатывать, пока не защищу диссертацию... Я готова на
любую работу...
- Физическую?
- Если речь пойдет об уборщице или ночном стороже, я согласна...
- Я бы посоветовал вам зарегистрироваться в очереди на посудомоек в
ресторанах, особенно привокзальных, это сэкономит вам массу денег... Я
постараюсь сделать все, что могу, но вам придется выполнить необходимую
формальность, это окно номер два, на первом этаже. Третье, пожалуйста.
- Я слыхала, что семьям погибших от рук гитлеровцев полагается
пособие...
- А разве вы не получали?!
- Нет... А сейчас мне придется платить за включение телефона, за
отопление, воду... Это большие деньги... Мне достаточно неловко просить о
пособии, но выхода нет... Когда я устроюсь на работу, можно будет
отказаться...
- Пособие дается единовременно... Сколько вам было лет, когда погиб
ваш отец?
- Я была совершеннолетней...
- Чем вы занимались?
Кристина почувствовала, как кровь прилила к щекам:
- Я... Я тогда... училась...
- Хорошо, тут нам не обойтись без справок: о вашем отце и о вас...
- Мама тоже погибла...
- Разве она работала?
- Нет. А это влияет на дело?
- Если бы она также занимала какой-то пост, пособие могло быть
большим процентов на двадцать... Только не обольщайтесь по поводу суммы,
фрекен Кристиансен, это небольшие деньги... Впрочем, на то, чтобы
расплатиться за отопление, воду и телефон, вам хватит. Это все?
- Да, благодарю вас, вы были очень добры...
- Это моя работа, не стоит благодарности... И, пожалуйста, попросите
в ходатайстве кафедры приписать, что вы не были замечены в коллаборанстве
с нацистами, это крайне важно для всего дела: не смею вас более
задерживать, до свиданья.
Господи, какое же это счастье говорить на своем языке, подумала
Кристина, выйдя из магистратуры; все дело заняло двадцать девять минут;
продуктовые карточки на лимитированные товары были уже готовы, когда она
вошла в комнату номер три; всего семь минут пришлось подождать в очереди,
где ставили на учет ищущих работу; порекомендовали сегодня же посетить
главного повара ресторана в отеле "Викинг" господина Свенссона: "Он будет
предупрежден, но, пожалуйста, не употребляйте косметику и оденьтесь как
можно скромнее".
Адвокат, доктор права Хендрик Мартенс послушно перевернул кресло -
так, чтобы на лицо не падали солнечные лучи, заметив при этом:
- Однако и в свете яркого солнца вы так же прекрасны, как в тени,
фрекен Кристиансен.
- Благодарю вас за комплимент, господин доктор Мартенс.
- Это не комплимент, а чистая правда... Я к вашим услугам...
- Господин доктор Мартенс, я хотела бы обратиться к вам сразу по двум
вопросам... Первое: мой отец погиб в гестаповской тюрьме. Он был арестован
неким Гаузнером. Ныне, как я слыхала, этот Гаузнер проживает в Мюнхене и
работает в организации некоего доктора Вагнера... Словом, оккупационные
власти знают его адрес, он сотрудничает с ними. Я бы хотела выяснить, кто
отдал Гаузнеру приказ на арест моего отца, профессора Кристиансена, кто
расстрелял его и кто отправил маму в концлагерь, где она и погибла.
Второе, - заметив, как адвокат подвинул к себе листки бумаги, чтобы начать
записывать данные, необходимые при начале дела, Криста напористо, без
паузы заключила, - и немаловажное заключается в том, что у меня сейчас нет
наличных денег для уплаты расходов... Однако если вы возьмете на себя труд
продать мой дом на берегу Саммерсфьорда и, возможно, нашу яхту, то, думаю,
вопрос с оплатой ваших трудов в Мюнхене отпадет сам по себе...
- Вы единственная наследница? Никто не может предъявить претензий на
имущество?
- Нет, нет, я одна...
- Замуж не собираетесь? - улыбнулся адвокат. - Муж вправе
претендовать на определенную часть суммы...
- Я замужем, господин доктор Мартенс.
- Необходимо согласие вашего мужа, чтобы я начал дело о продаже
собственности. Попросите его заглянуть ко мне или написать коротенькое
письмо, я его заверю здесь же, у меня есть гербовая печать, не зря плачу
налоги правительству.
- Мой муж живет в Соединенных Штатах.
- Но он скоро вернется?
- Не очень скоро. У него бизнес, он не волен распоряжаться своим
временем.
- В таком случае он должен прислать телеграмму, заверенную его
юристом. Вы сможете организовать это?
- Конечно. Я закажу телефонный разговор, объясню ему суть дела, и
телеграмма будет отправлена в течение суток... Но я ставлю второй пункт
разговора в зависимость от первого, господин доктор Мартенс. Согласны ли
вы взять на себя дело о преследовании лиц, виновных в гибели моих
родителей?
- Вы понимаете, конечно, что это не слишком дешевое дело? Необходима
поездка в Мюнхен... Не знаю, куда еще... Все это оплачивает клиент, то
есть вы. Это большие деньги... Вы намерены потребовать компенсацию от
господина... Простите, я не успел записать имя...
- Гаузнера. И тех, кто стоит за ним, господин доктор Мартенс.
- Каковы должны быть... Словом, сколько вы хотите с них получить?
- Я бы хотела услышать ваше предложение.
- Сколько лет было вашему отцу, когда он погиб?
- Сорок семь.
- Ах, какой ужас! Совершенно молодой человек, профессор, светило...
Вы помните его годовой заработок?
- Нет, я никогда этим не интересовалась... Честно говоря, меня не
интересуют деньги... Они очень интересуют гаузнеров и их начальников...
Вот я и хочу ударить их по больному месту... С волками жить - по-волчьи
выть.
- Могу ли я предложить вам чашку чая?
- Да, благодарю, у меня еще есть время...
Адвокат вышел в приемную, попросил пожилую машинистку с невероятно
длинным, каким-то даже волнистым носом приготовить две чашки чая, вернулся
за свой стол и, потерев хорошо ухоженным пальцем переносье, заметил:
- Я понимаю всю безмерность вашего горя, фрекен Кристиансен, но ведь
Германия уже понесла возмездие... Страна в руинах... Правительство
повешено в Нюрнберге... Я боюсь, вы затратите много денег, но компенсации
- я имею в виду материальную сторону вопроса - не получите... Они
банкроты, им нечем платить...
- Но ведь я смогу привлечь их к суду? Если вы их найдете, если вы
соберете данные в наших архивах, а они сохранились, как я слыхала, мы
сможем обратиться в суд? Меня удовлетворит процесс против мерзавцев...
- Фрекен Кристиансен, я сочувствую вашему горю, поверьте... Но сейчас
времена изменились... Опасность с Востока делается реальной... Тенденция
не в вашу... не в нашу пользу... Увы, единственную силу, которая может
спасти цивилизацию от большевистского тоталитаризма, Запад видит именно в
Германии... Если постоянно пугать человечество ужасом немецкого
национал-социализма, мы можем оказаться беззащитными... Нет, нет, если вы
настаиваете, - адвокат увидел в глазах Кристы нечто такое, что заставило
его резко податься вперед, он захотел положить руку на ее пальцы,
стиснувшиеся в жалкие, худенькие кулачки, - я приму ваше дело, не
сомневайтесь! Выдвигая свои контрдоводы, я думаю в первую очередь о вас, о
ваших интересах!
Секретарша принесла чай, повела своим гигантским носом над чашками,
тряхнула черной челкой и отчеканила:
- Непередаваемый аромат: "липтон" всегда останется "липтоном".
- Я полагаю, - сухо заметил адвокат, - вы приготовили три порции?
Угощайтесь в приемной, фрекен Голман, я знаю, как вы неравнодушны к
настоящему чаю.
- О, благодарю вас, господин доктор Мартенс, вы так добры...
Секретарша кивнула Кристе, не взглянув на нее (ненависть к красавицам
в женщинах неистребима), и, ступая по-солдатски, вышла из кабинета;
бедненькая, подумала Криста, как ужасно быть такой уродинкой; она обречена
на одиночество; нет ничего горше, чем жить без любви; хотя можно придумать
идола, по-моему, она уже придумала - влюблена в своего шефа, у нее глаза
п л ы в у т, когда она глядит на него.
- Чай действительно прекрасен, - сказала Криста, хотя "липтон" был
почти без запаха, в Голливуде такой сорт даже не продавали, в основном чай
поставлял Китай, феноменальный выбор, сортов тридцать, не меньше, да еще
Латинская Америка; все-таки, когда всего слишком много - плохо; приходится
долго думать, что купить, одно расстройство.
- Это подарок британского капитана... Случился несчастный случай, он
сшиб велосипедиста, я принял на себя защиту, все уладил миром, ну и
получил презент: картонную упаковку "липтона", - пояснил адвокат Мартенс.
- Я начну диктовать те фамилии, которые мне известны?
- Вы все же решили начать это дело?
- Да.
- Хорошо, я готов записывать... Не угодно ли сначала выслушать мои
условия?
- Я их принимаю заранее, вы же лучший адвокат города...
- Так говорят мои друзья. Если вы повстречаетесь с недругами, вам
скажут, что я бессовестный эксплуататор человеческого горя, рвач и
коллаборант...
- Но вы не коллаборировали с нацистами? - Криста закурила мятую "Лаки
страйк", сразу же увидев постаревшее лицо Пола близко-близко, так близко,
что сердце сжало тупой болью.
- Каждого, кто не сражался в партизанских соединениях, не эмигрировал
в Лондон и не сидел в гестапо, поначалу называли коллаборантами, фрекен
Кристиансен. Это бесчестно, а потому - глупо. Я продолжал мою практику при
нацистах, это верно. Я не скрывал у себя британских коммандос, но я
защищал, как мог, людей, арестованных гитлеровцами. В условиях нацизма
понятие "защитник" было аморальным... Если человек арестован, значит, он
виноват и подлежит расстрелу или медленному умиранию в концлагере. А я
оперировал законом, нашим, норвежским законом... Слава богу, в архивах
гестапо нашлась папка с записью моих телефонных разговоров, это спасло
меня от позора, - за коллаборантами они не следили... Да, у меня в доме
бывали чины оккупационной прокуратуры, я угощал их коньяком и кормил
гусями, чтобы они заменили моим подзащитным гильотину каторгой, - хоть
какая-то надежда выжить... Я хотел приносить реальную пользу моему
несчастному народу, и я это делал... Мне больно обо всем этом говорить, но
вы можете поднять газеты, - я обратился в суд против тех мерзавцев,
которые меня шельмовали... В начале войны они сбежали в Англию, занимались
там спекуляцией, за деньги выступали по радио, призывая к восстанию и
саботажу, а я, оставшись на родине, защищал саботажников и спасал их от
гибели... Я выиграл процесс, фрекен Кристиансен, в мою пользу
свидетельствовали те, кого я спас... Кстати, клеветали на меня люди моей
же гильдии, адвокаты, они потеряли позиции в правозащитных органах за
время эмиграции, - вопрос денег и клиентуры, понятно и младенцу...
- В каких газетах был отчет о процессе?
- Во всех. Да, практически, во всех... Если хотите, я покажу вам. У
меня это хранится, хотя, честно говоря, каждый раз начинается
сердцебиение, когда пересматриваешь все это...
- Я была бы вам очень признательна, господин доктор Мартенс...
- Вы можете взять с собою копию, потом вернете.
- Спасибо... Перед тем, как я начну диктовать вам фамилии...
Адвокат мягко улыбнулся:
- Перед тем, как вы начнете диктовать фамилии, я все же обязан
сказать свои условия... Возможно, вас не устроит мой тариф... Я
д о р о г о й правозащитник... Словом, вы будете обязаны выплатить мне -
в случае успеха н а ш е г о дела - пятую часть той суммы, которую вам
перечислят из Мюнхена. Понятно, вы оплачиваете мои расходы по поездкам в
американскую зону оккупации, перепечатку необходимых документов,
телефонные переговоры и аренду транспорта. Полагаю, сумма может вылиться в
три, а то и четыре тысячи долларов. Естественно, я не включаю сюда деньги,
которые вам придется внести в суд, - если дело дойдет до процесса, - для
вызова свидетелей, их размещения в отелях и питания, это еще две, три
тысячи... Боюсь, что расходы съедят значительную часть тех денег, которые
м ы выручим за ваш дом...
- У меня есть и яхта...
- Я понимаю. Но ведь вместо дома вам надо купить какую-то квартиру?
Словом, я ознакомил вас с моими условиями. Они вполне корректны... Если бы
дело не было связано с мщением нацистам, я бы запросил больше.
- Я согласна... То есть я позвоню вам вечером, когда прочитаю отчет о
вашем процессе... Это будет окончательное согласие... Но я хочу, чтобы вы
собрали материалы, уличающие не только Гаузнера, он, мне кажется, был из
военной контрразведки, но и гестаповцев, начиная с группенфюрера Мюллера,
он отдавал приказы на казнь.
- Как мне известно, он погиб при осаде Берлина.
- Он погиб, но его заместители остались. Словом, меня интересуют
материалы о карательном аппарате Гитлера, - пусть это будет стоить не
четыре тысячи, а восемь, я пойду на это.
- Муж - в случае нужды - сможет помочь вам?
- Он американец, а это - мое дело, господин доктор Мартенс, это
норвежское дело...
- В таком случае, это дело не ваше, а н а ш е... Я тоже норвежец...
Диктуйте, я весь внимание...
В редакции "Дагбладет" Кристину направили в отдел новостей; в большой
комнате стояло восемь столов, по два телефона на каждом, в промежутке
между ними - пишущие машинки, треск и крик: содом и гоморра, как можно
работать в таких условиях?
- С кем я могу посоветоваться? - спросила Криста высокого, худого,
как жердь, парня в свитере с рваными локтями, что сидел за машинкой, но не
печатал, а, тяжело затягиваясь, жевал сигарету, пуская к потолку упругую
струю дыма; он не сразу выпускал табачный дым, сначала было чистое
дыхание, и лишь потом появлялось голубое, быстро темневшее облачко; Криста
представила, какие у него черные легкие; бедный парень, такой молодой,
через год начнет кашлять, как старик; слава богу, Пол не вдыхает так
глубоко, ему важно держать в руках сигарету, поэтому у него такие желтые
пальцы.
- О чем вы хотите посоветоваться со мной? - спросил парень, внезапно
скосив на Кристу бархатные, с игрою, глаза, - конь на гаревой дорожке.
- О нацизме, - усмехнулась женщина. - Компетентны?
- Нет, это не по моей части, - ответил журналист. - Обратитесь к
Нильсену, он дока.
- Где он?
- У нас он бывает редко, работает в кафе "Моряк", на набережной, и
живет там же, на втором этаже... Если хотите - могу проводить. Как у вас,
кстати, вечер?
- Занят, - ответила Криста и вышла из редакции - давящей, но в то же
время какой-то по-особому веселой, полной шального треска машинок, гомона
голосов и пронзительных звонков десятка телефонов.
Нильсен оказался стариком с копной пегих - то ли седых, то ли
выгоревших на солнце - волос, в легком свитере и американских джинсах;
обут, тем не менее, был в модные мягкие туфли, они-то и рождали некоторое
отчуждение между ним и посетителями кафе, которые и говорили-то
вполголоса, стараясь не помешать асу журналистики, легендарному партизану
и диверсанту, сидевшему здесь с раннего утра и до закрытия; отсюда - не
убирая со стола рукописей - он уходил в редакцию и на радио, сюда
возвращался на обед, поднимался к себе в мансарду, чтобы поспать среди дня
(привычка с времен молодости, когда служил моряком на т о р г а ш а х);
никто не смел подходить к его рабочему месту; хозяйка, фру Эва, была
счастлива такому знаменитому завсегдатаю, деньги брала за месяц вперед, но
сущую ерунду, реклама стоит дороже.
...Выслушав Кристину, не перебив ее ни разу, не задав ни одного
уточняющего вопроса, Нильсен достал из кармана своих широких джинсов
трубку-носогрейку, набил ее крупнорезаным табаком, медленно, с видимым
наслаждением раскурил и только после того, как сделал две крутые затяжки
(явно молодой конь из отдела новостей взял у него манеру затягиваться,
отметила Кристина, один стиль, хотя тот курит сигареты), наконец, поднял
бездонно-голубые, совершенно юношеские глаза на женщину:
- Таких историй, как ваша, я знаю тысяч пять, милая моя... Нацизм
рождает типическое, только свобода хранит образчики сюжетной
индивидуальности... Чего вы хотите добиться вашей борьбой? Человечество
мечтает забыть нацизм. Страшное всегда норовят выкинуть из памяти. Люди
рвутся на концерты джазов и музыкальные вечера, где можно всласть
натанцеваться... Если бы вы были писателем - это я понимаю! Нацизм - пища
для интеллектуала, есть обо что точить свою ненависть, каждый художник
ненавидит жестокость и конформизм; тоталитарное государство Гитлера было
воплощением именно этих двух качеств; думаете, сейчас мало дерьма, в
условиях многопартийной демократии?! О-го-го! Но ведь я не ее браню,
любимую... А прошлое... Всегда удобно бранить прошлое... Вы называли людей
в Испании и Португалии, которые вроде бы продолжают дело Гитлера...
Доказательства? Факты? А вы уверены, что, если я отправлюсь туда, - хотя
вряд ли, слишком дорого стоит билет, - они сразу же откроют мне правду?
- Они вздрогнут, - ответила Кристина. - Они - как пауки. А когда паук
вздрагивает, видно трясение всей паутины...
- А у вас есть лаборанты, которые станут наблюдать за трясением
паутины? Я допускаю, что она существует, но сколько вы наберете Дон
Кихотов, которые готовы на драку? С силой можно бороться только силой. Она
есть у вас?
Криста согнула руку, кивнула на плечо:
- Вот мои мускулы.
Нильсен усмехнулся, лицо его подобрело, сделавшись старым и дряблым.
Отчего к старости люди делаются добрее, чем в зрелые годы, подумала
Кристина, это закономерность, интересно бы посчитать, стыковавшись с
биологами, они без нас, математиков, ответ на этот вопрос не дадут.
- Выпить хотите? - спросил Нильсен. - Выбор скуден, но наливают до
краев.
- Мне надо в университет, там неудобно появляться пьяной.
- Кристиансен - ваш отец?
- Да.
- Мы пытались его отбить... Его доцент готовил операцию, мы хотели
отбить вашего отца, когда его возили на машине из тюрьмы на допрос в
гестапо, все было на мази, но потом забрали доцента, дело полетело
кувырком...
Закурив, Кристина долго кашляла, потом спросила:
- А вы не сидели?
Нильсен покачал головой:
- Я - везун... Пил много... Пьяные - счастливчики. Я, милая фрекен,
пил от страха... Пять лет прожил в страхе, оттого сейчас и начал писать...
Страх подвигает человека к фантазиям... Сколько их у меня в голове?! - Он
пыхнул трубкой-носогрейкой. - Объясните, что изменится, опубликуй я список
нацистов, которые укрылись от возмездия? Папен был оправдан трибуналом в
Нюрнберге, а он лично передал портфель канцлера фюреру. Шахт оправдан, а
он финансировал создание армии и гестапо. Их, правда, потом осудили в
немецком трибунале, но это же чистой воды у ж и м к и, западные немцы
потирают руки: "вот у нас уже и свой суд есть!" Дерьмо не тонет... В
политике выгодно сохранять монстров, глядишь, при неожиданном повороте
курса пригодятся, политика похожа на калькулятор, любит счет...
- Скажите, адвокат Мартенс - честный человек?
- А что такое честность!? - Нильсен пожал плечами. - С точки зрения
"буквы" его можно было лишить права на профессию, но если подойти к делу с
прагматической точки зрения, то именно он спас стране десять патриотов,
талантливых и добрых людей... Причем в Англии у него были родственники, он
бы там не бедствовал, да и образование получил в Оксфорде, - в отличие от
тех маленьких адвокатишек, которые и начали против него кампанию,
отсидевшись в Лондоне... Нет, не знаю, как кто, а я к нему отношусь вполне
спокойно, он оказался честнее многих, он хоть что-то делал...
- Спасибо. Если вы измените свою точку зрения на мое предложение о
наци, позвоните, а?
- Я ее не изменю, милая фрекен. А телефон давайте. Я очень люблю
бывать в обществе красивых женщин... Нет, нет, я не о том, - это чисто
эстетическое, красота помогает работе, а нет ничего совершеннее женской
красоты в мире... Диктуйте...
Криста вдруг рассмеялась:
- Погодите, но я забыла номер телефона! Он отключен, я только-только
вернулась... Можно, я позвоню сюда и скажу свой номер?
- Конечно. Я тут торчу круглосуточно... Позвоните, сразу же напрошусь
в гости... И научу варить грог... Любите грог?
- Ненавижу, - ответила Кристина. - Терпеть не могу того, в чем есть
примесь сахара. У меня мужские вкусы...
В университете, ее сразу же восстановили в докторантуре: ах,
Кристина, Кристина, все понятно, любовь, но разве нельзя было отправить
телеграмму: "предоставьте отпуск на двадцать лет"?!
...Яхта стояла на том же месте, где Кристина оставила ее восемь
месяцев назад; краска облупилась, но внутри было все в полнейшем порядке,
даже медные поручни не очень почернели; сторож сказал, что он поглядывал
за порядком: "Вы же молодые, в голове ветер, ну, ничего, доченька, пока
есть на свете старики, можете безумствовать, нам скучно, когда нет дела,
слишком навязчиво думается о смерти".
...Страховой агент, который просил называть его по имени (Роберт),
заметил, что продавать сейчас яхту - чистое безумие: "Хороших денег не
получите, а через пять лет таких корабликов не будет, сделано на заказ,
лучшими мастерами; давайте застрахуем ее на четверть миллиона, хоть
платить придется много, но уж лучше потом взять, чем сейчас потерять; в
крайнем случае утопите, я научу, как это сделать, за риск уплатите
пятьдесят тысяч, без меня ничего не предпринимать, дело может грозить
тюрьмой".
В кино Криста не пошла, вернулась домой рано, письмо Роумэну написала
без помарок, очень кратко: "Дорогой! Видимо, правильнее будет, если ты сам
возбудишь дело о разводе. Ты прав: здесь тоже все сломаны. Мои попытки
отомстить наталкиваются на мягкую стену плохо скрываемого непонимания или
страха. Видимо, - снова ты прав - происходит то же, что и в Америке. Если
захочешь, чтобы я вернулась к тебе, - напиши. Если ничего не напишешь, я
буду ждать. Если же ты пришлешь телеграмму, заверенную юристом, что не
возражаешь против продажи нашего дома и яхты, буду считать себя свободной.
Я".
Через пять дней Пол прислал согласие на продажу дома и яхты,
заверенное юристом студии "Юниверсал".
Дом купил господин Упсалл, предприниматель из Христиании; уплатил
ровно столько, сколько просил адвокат Мартенс. Он же. Мартенс, подобрал
Кристине двухкомнатную квартиру на третьем этаже, с окнами в парк,
неподалеку от университета.
На телефонной станции Криста написала заявление об установке ей
номера в новой квартире, поинтересовалась, может ли она выбрать себе те
цифры, которые по душе: "Я математик, верю в значение суммы чисел"; ей
любезно ответили, что, поскольку в действие вводится новая подстанция,
просьбу фрекен можно удовлетворить; номер был легко запоминающимся:
25-05-47; рано утром отправила телеграмму в Голливуд, Роумэну, сообщив о
продаже дома; дату заполнения бланка проставила сама: "25 мая 1947 года".
...После того, как все формальности были соблюдены, Криста внесла
деньги за страховку яхты. Мартенс выехал в Мюнхен, пообещав ей позвонить
или написать через две недели: "Раньше не управлюсь, милая фрекен
Кристиансен".
ШТИРЛИЦ, ГАНС (Барилоче, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________
- Иди к ним, иди, - взмолился Ганс. - Это акулы, они набиты деньгами
и не умеют кататься, их перехватит дон Антонио, иди же, только ты можешь
затащить их к нам!
- Не суетись, дурашка, - Штирлиц усмехнулся. - Если они американцы, а
они, действительно, скорее всего американцы, подойди к ним сам, янки любят
тех, кто говорит через пень колоду и с акцентом, им нравится все
иностранное... Я их отпугну нью-йоркским акцентом, они своих боятся - те
обдерут их за милую душу.
Ганс, не отрываясь от окошка, заросшего ледяным плюшем, посреди
которого он выскоблил щелочку и расширил ее быстрым, пульсирующим
дыханием, цепко наблюдал за тем, как семь человек - пять мужчин и две
женщины, одетые по-американски, достаточно скромно и в высшей мере удобно,
но явно не для горнолыжных катаний, - топтались на месте, поглядывая то на
коттедж Отто Вальтера, то на прокатный пункт дона Антонио.
- Они меня не поймут, Макс, я же говорю по-английски с грехом
пополам! И потом я смущаюсь, я не умею заманивать, это унизительно!
- Ну-ну, - сказал Штирлиц и поднялся. - Попробую. Пожелай мне ни пуха
ни пера.
На улице было достаточно холодно, но ветер с Кордильер уже не
задувал; значит, через час-другой солнце начнет припекать; снег прихвачен
ледяной корочкой, кататься нельзя, унесет со склона, разобьешься о камни;
пока-то американцев экипируешь, пока-то поднимешь на вершину, объяснишь,
как надо п л у ж и т ь - спускаться, постоянно притормаживая, -
установится погода, день будет отменным.
- Я вас заждался, - крикнул Штирлиц американцам издали. - Уже полгода
жду! Всех катал - и англичан, и голландцев, и французов, - а вот настоящих
янки не поднимал на вершину ни разу!
Седой крепыш, судя по всему старший, резко повернулся к Штирлицу:
- Вы американец? Здесь!? Какая-то фантасмагория!
Заметив, что к прибывшим во всю прыть гонит младший брат дона
Антонио, сумасшедший Роберто, Штирлиц ответил:
- За рассказ о моей одиссее дополнительную плату не беру, пошли, я
уже приготовил хорошие ботинки прекрасным леди - пятый и седьмой размеры,
попробуйте спорить?!
Дамы не спорили; как истинные американки, раскованно и дружелюбно
расхохотались, заметив, правда, что джентльмен им льстит, размеры чуть
больше, шесть и семь с половиной, и первыми направились к прокатной
станции Отто Вальтера.
- Они шли ко мне, Максимо, - прошептал сумасшедший Роберто,
пристроившись к Штирлицу, который заключал шествие, словно бы загоняя
американцев, будто кур, в сарай, широко расставив руки. - Это не очень-то
по-соседски.
- Надо было скорей поворачиваться, Роберто. И не устраивай истерики -
побью.
- Тогда они испугаются и уйдут от тебя.
- Верно, - согласился Штирлиц. - Пойдут к вам, увидят твою морду с
синяками и тогда вообще побоятся ехать на вершину.
- Но ты хоть позволишь мне подняться вместе с вами?
- Я не могу тебе этого запретить, но объясняться-то я с ними буду
по-английски, все равно не поймешь...
Роберто отошел, бормоча под нос ругательства; седой американец
поинтересовался:
- Конкурент?
- Если знаете испанский, зачем спрашивать? - ответил Штирлиц.
Ганс встретил гостей, затянув ремень, как молодой кадет на параде,
приветствовал их на чересчур правильном английском, осведомился, кто хочет
кофе; есть напитки и покрепче; предложил сразу же начать примерять
обувь...
Штирлиц сумрачно заметил:
- По поводу того, что "покрепче"... До спуска пить запрещено... Я -
ваш тренер, меня зовут Мэксим Брунн, к вашим услугам, леди и джентльмены,
кто намерен подняться на вершину?
- Все! - закричали женщины.
- Прекрасно, у моего босса, - Штирлиц кивнул на Ганса, - будет
хороший бизнес. Ознакомьтесь с расценками за инвентарь. Лично я беру за
день пять долларов с каждого, гарантирую, что за неделю вы научитесь
скоростному спуску. Страховку не беру: фирма гарантирует, что вы вернетесь
в Штаты с целыми ногами и тазобедренными суставами, - вообще-то, их ломают
чаще всего, особенно люди вашего возраста, - обернувшись к женщинам, он
добавил: - К вам это не относится, гвапы... "Гвапа", - галантно пояснил, -
по-галисийски значит "красавица"...
- А что такое "ходер"? - спросила большеногая американочка, лет
тридцать пять, веснушки, ямочки на щеках, в глазах - чистый наив, вполне
естественно совмещенный с оценивающей деловитостью женщины, знающей толк в
любовных утехах.
- Вы чья-нибудь дочка?! Джентльмены, кто отец этой очаровательной
женщины? - Штирлиц улыбался. - Или вы жена? Лучше б, конечно, подруга,
тогда бы я ответил правду.
- Мы жены, жены, - прокричали американки. - Я - Мэри, - сказала
большеногая, - Мэри Спидлэм.
- А я - Хэлен Эрроу, - сказала маленькая, смуглая, стриженная очень
странно, слишком коротко, чуть не под мальчика.
- Если вы жены, то пусть седой господин - мне кажется, он ваш
предводитель - объяснит, что такое "ходер", - усмехнулся Штирлиц. - У меня
язык не поворачивается.
Седой крепыш, понимавший испанский, смущенно ответил:
- Девочки, это слово идентично нашему "заниматься любовью".
- Не верно, - Штирлиц покачал головой. - Зачем говорите неправду? Это
идентично нашему "фак"', девушки. В горах надо все называть своими
именами... Ладно, к делу... Кто из вас хоть раз стоял на лыжах?
_______________
' Американский нецензурный жаргон.
Перестав хохотать над разъяснением Штирлица, Мэри и Хэлен
отрицательно покачали головами; седой, укоризненно поглядев на
присутствующих, заметил:
- Нужно ли все называть своими именами?
- Наш инструктор мистер Брунн, - быстро заговорил Ганс, стараясь
исправить неловкость, - настолько силен на склонах, что ему здесь прощают
все... Они психи, эти тренеры, настоящие психи, но что мы без них можем?
- Мистер Брунн не псих, - Хэлен сбросила куртку. - Просто он любит
точность. И мне это нравится. Правда, Эрни? - она обернулась к высокому
мужчине в клетчатой куртке. - Ты согласен?
- С такой женой, - усмехнулся Штирлиц, - ни один муж не рискнет не
согласиться... А вообще-то, леди и джентльмены, я вас проверял: я вожу на
склон только тех людей, которые не выпендриваются... Иногда ведь
начинающих горнолыжников надо - за грубые ошибки - ударить палкой по попе,
как детей, и это по правилам, иначе не научитесь... И это надо простить
тренеру, потому что горные лыжи есть некий момент любви и самоутверждения,
вы в этом убедитесь через час... А теперь все, хватит болтовни, дамы
раздеваются первыми в комнате наверху, берут брюки и куртки, я поднимаюсь
к ним с ботинками через пять минут, мужчины - так и быть - раздеваются при
мне...
...На вершине было холодно, нос Ганса сразу же сделался сосулистым,
но капля, которую так ждал Штирлиц все эти недели, что они работали
вместе, так и не появилась, он так хитро дотрагивался до щек перчатками,
запрокидывая голову, или, наоборот, резко присаживался, вроде бы поправляя
крепления, что успевал смахнуть ее совершенно незаметно; раньше Штирлиц
потешался над этим, сегодня начал анализировать каждый жест молодого
х е ф е; он вообще сегодня смотрел на Ганса по-новому, очень цепко и -
поэтому - внешне совершенно не обращал на него внимания.
- Между прочим, я вам не представился, - сказал седой коротыш,
опустив уши своей шапочки. - Меня зовут Дик Краймер, я работаю в сфере
рекламы... Нашу поездку финансировал нью-йоркский филиал лондонской
туристской фирмы "Кук и сыновья"...
- Намерены прославлять наши восхитительные склоны? - сразу же
заинтересовался Ганс. - Я готов передать вам, совершенно безвозмездно,
материалы об уникальном озере Уэмюль, об его индейском изначалии...
- Изначалие у него вулканическое, - буркнул Штирлиц, и американцы
весело рассмеялись: эта нация не терпит угодничества и не считает нужным
хитрить по мелочам.
Ганс посмеялся вместе со всеми, но в глазах у него промелькнуло то,
прежнее, что Штирлиц прочел во время их первой встречи; тем не менее этот
человек умеет проигрывать, отметил он, и обладает отменной выдержкой;
сумасшедший Роберто полез бы с кулаками, а как же иначе, над ним смеялись
сеньорины, смех - оскорбление для кабальеро, все по правилам...
- Безвозмездно никто ничего не передает, - продолжал между тем
Штирлиц, поглядывая на облака, которые становились все более высокими,
легкими; в них угадывался розовый цвет, значит, они вот-вот разорвутся и
выглянет солнце. - Безвозмездно - значит неинтересно. Или, хуже того,
лживо. Правда, мистер Краймер?
- Вообще-то да, мы не очень верим в безвозмездность, когда речь идет
о бизнесе, - согласился тот. - Но если там всякие фонды и пожертвования,
то это, конечно, другое дело.
- Э, бросьте, - Штирлиц махнул рукой, - фонды не облагаются налогом,
можно спрятать десяток миллионов долларов от ищеек из финансового
ведомства, да и потом реклама, связанная с благотворительностью, даст
неплохую прибыль, нет?
- Вы американец, - утверждающе заметил Краймер. - Не отказывайтесь.
- А кто сейчас отказывается от вашего зеленого картона? Победители,
денег тьма, девушки, - Штирлиц кивнул на Мэри и Хэлен, которые прилаживали
лыжи, - хорошенькие, дурак откажется... Ладно, хватит болтать!
Представители мистера "Кука" должны оценить своими задницами крутизну, а
вы неверно приладили лыжи, давайте помогу.
Он опустился перед женщиной на колени, взял ее левую лодыжку, вогнал
ботинок в крепление, затянул и вдобавок обвязал кожаной тесемкой; в
сумочке, которая служила ему одновременно и поясом, у него были
медикаменты, ремешки, мазь против ожога и плоская фляжка со спиртом.
- Теперь не жмет? - спросил Штирлиц. - Удобно?
- Было бы прекрасно, наладь вы мне и правую ногу таким же образом.
Штирлиц поднял голову; зрачки у женщины стали громадными,
подрагивающими; неужели кокаин, подумал он, или муж опостылел; роман на
склоне, отдушина на полгода, будет что вспомнить; все же женщины тоньше
нас, они подданные чувства, их безрассудство окаяннее нашего, а потому
поэтичнее.
Штирлиц приладил ей и правую ногу, поднялся, задрал голову и крикнул:
- Солнце, давай! Время!
И, послушное ему, солнце разорвало радужные, легкие тучи; американцы
дружно зааплодировали.
Ганс шепнул:
- Ну и сукин же ты сын, Макс.
- Мальчик, зависть погубила Сальери, а он был довольно одаренным
композитором... Ну, "кукины дети", - Штирлиц обернулся к американцам, -
признавайтесь, кто из вас хоть раз стоял на лыжах?
- Один раз я корячился, - сказал Краймер. - Но у меня ничего не
вышло...
- Где это было?
- В прошлом году в Австрии, около Теплицзее, я там кончал армейскую
службу...
Штирлиц посмотрел на Ганса;тот, однако, не спросил, в каком это месте
было, кто тренировал, где останавливался американец; поди ж ты, а как
много рассказывал про тамошние склоны; впрочем, катается он отменно плохо,
так что, быть может, не хочет позориться передо мною.
- Кто вас тренировал? - спросил Штирлиц.
- Какой-то паршивый Фриц, наверняка эсэсовец, они все эсэсовцы, эти
поганые фрицы...
- Это уж точно, - согласился Штирлиц, - что верно, то верно, особенно
Бах и Моцарт...
Мэри засмеялась:
- Дик, вас умыли холодной водой из-под крана... Мой дедушка, кстати,
был фрицем, самый настоящий немец из Гамбурга...
- Ладно, - Штирлиц отчего-то вздохнул. - Объясняю, как надо
спуститься с этого склона живым. Все зависит от того, как вы меня будете
слушать. Сначала давайте разберемся с палками. Смотрите, как надо
продевать руку сквозь тесемки... Поняли? Если потеряете на склоне палку,
то не сможете подняться, когда шлепнетесь. А это - конец, особенно после
того, как задул ветер... Здесь это происходит в минуту: ясное солнышко,
благодать, как вдруг заметет, ни зги не видно и ни хрена не слышно...
Замерзнете за милую душу...
- Ну вас к черту, - сказал долговязый муж Мэри. - Вы инструктируете
нас, словно мы приехали в крематорий.
- Простите, сэр, больше не буду, - смиренно ответил Штирлиц. - Но
если вы потеряете палки и замерзнете, мне придется сопровождать вашу жену
в ее траурном турне до Нью-Йорка... Я не хочу этого, право... Если же вам
вообще не нравится моя манера - валяйте вниз и бегом к нашему конкуренту,
сумасшедший Роберто станет спускать вас на руках, как Дюймовочку...
- Ты несносен, - сказала Мэри своему долговязому. - Мистер Брунн
обладает - в отличие от тебя - чувством юмора. У тебя какая-то страсть
делать всех людей похожими друг на друга... Продолжайте, Мэксим!
Посмотрите, я правильно просунула кисть, чтобы не потерять палку?
- Вы умница. Прирожденная горнолыжница, - кивнул Штирлиц и обернулся
к остальным. - Ну-ка, все поднимите руки! Молодцы! Понятливые. Теперь
давайте-ка поглядите, что такое п л у г... Это - основа основ первого дня
обучения... Спуск с торможением - я это называю "плугом"... Вот, я поехал,
наблюдайте!
Он оттолкнулся палками, чуть согнул ноги, словно приготовившись к
прыжку, слегка развел их и, чуть не упершись кончиком правой лыжи в левую,
начал соскальзывать вниз, придавливая о п о р н у ю ногу так, что еле-еле
ехал по довольно крутому склону, будто какой незримый тормоз сдерживал его
там, где по всем законам физики человека должно нести вниз с устрашающей,
всевозрастающей скоростью.
- Видите, - кричал Брунн, обернувшись к американцам, - смысл в том,
чтобы держать корпус развернутым к склону, постоянно чувствовать ноги,
собранность спины и радоваться тому, что вы управляете скоростью, а не она
вами!..
- Камни! - закричала Мэри. - Вы врежетесь в камни!
- Я не врежусь в камни, - ответил Штирлиц, продолжая спускаться, - я
приторможу, я помню, что в тридцати метрах должны быть камни, но я не
боюсь их, потому что я разведу лыжи пошире и спокойно остановлюсь на самом
крутяке! Вот здесь. Стоп! Видите, как легко я остановился? Понятно, как
надо катить вниз моим п л у г о м?
- Понятно, - прокричали американцы, только долговязый муж Мэри
промолчал.
- А ну, валяйте ко мне! - скомандовал Штирлиц. - По очереди. Дик,
начинайте, вы ж катались в австрийских Альпах? Вперед!
- Боюсь! Меня может понести. Вы зачем-то выбрали слишком крутой
склон, - ответил Краймер. - На какой бок падать?
- Я вам запрещаю падать! Отталкивайтесь палками! Так! Молодец!
Хорошо! Больше разводите ноги! Еще больше! Жмите на опорную лыжу! Еще!
Еще! Еще! Молодец! Ну-ка, остановитесь! Вам не нужна левая нога! Поднимите
ее чуток! Браво! Навалитесь на правую лыжу! Поворачивайте вверх! Молодец,
Дик!
Краймер остановился возле него; лицо покрылось капельками пота,
цепкий мужик, другой бы грохнулся, спуск, действительно, крутоват.
- Мэри, давайте вы!
- Боюсь, - прокричала американка.
- Все женщины боятся первого раза, а потом за уши не оттащишь, -
Штирлиц хмыкнул. - Вперед! Молодец! Садитесь на попу! Ниже! Еще ниже! Ноги
плугом! Отводите правую! Жмите на нее! Правую, говорю, правую! Носки
вместе! Поворот на склон! Молодец, девочка! Браво!
Хэлен, конечно, шлепнулась сразу же; Штирлиц ожидал этого, малышка
прежде всего думала о том, как она смотрится со стороны, а горные лыжи
этого не терпят. Действительно, это настоящая, всепожирающая страсть, ей
отдают себя без остатка, в противном случае получается сделка, пакость,
брррр!
Штирлиц п о д с к а к а л к ней по-оленьи, легко, вспомнил лицо
колдуньи Канксерихи; ай да Гриббл, спасибо ему, все же шпионы добрые люди;
чей только он шпион, неужели б р а т с т в о начало вербовать англичан?
Побежденные подчиняют себе победителей? Парадокс нынешнего времени.
- Ушиблись, Хэлен? - спросил он, склонившись над женщиной. - Больно?
- Страшно, - ответила та, протягивая ему горячую, податливую ладонь.
- Ну, это ерунда, это вы себе вбили в голову... Поднимайтесь... Вот
так... Ноги трясутся?
- Еще как, - сказала Хэлен, не отпуская его руки.
- Пройдет. Постоим минуту, отдышимся, и поедете следом за мной,
повторяя каждое мое движение, ладно?
- Какая-то я неспособная к этим чертовым лыжам...
- Таких нет. Все к ним способны... Только одни научились спускам, а
другие не рискнули. В жизни надо рисковать раз шесть, от силы семь. И
одним из этих семи раз должен быть риск на склоне... Если вдруг стало
очень плохо, надо плюнуть на все, одолжить денег и уехать в горы...
Поверьте, голова и сердце отдыхают, только когда спускаешься по склону...
Ни о чем другом не думаешь, кроме того, как бы спуститься половчей...
Такой отдых мозгу и сердцу необходим... И дают его горные лыжи, ничего
больше. Отдышались?
- Вроде бы да.
- Ноги не трясутся?
- Перестали... Когда вы рядом - не страшно.
- Ну, валяйте за мной, повторяйте каждое мое движение, договорились?
- Не получится...
- Дам палкой по заднице - получится. Пошли, девочка, пошли!
...Остальные спустились без приключений; Чарльз, муж Мэри,
разогнался, ехал д е р е в я н н о, но, видимо, раньше занимался коньками;
с т о й к о с т ь почти профессиональная; затормозил, точно скопировав
манеру Штирлица.
- Поздравляю с боевым крещением, - прокричал Ганс, спустившийся
последним, раскорякой. - Я пора...
