Юлиан Семенов. Экспансия - III
страница №9
...орио началработать в комиссии по расследованию антиаргентинской деятельности
нацистов, он не пропускал ни одного приема в посольстве рейха, даже
выкраивал время для просмотра фильмов, присылавшихся в Буэнос-Айрес из
Берлина.
Его потрясли ленты, посвященные "гитлерюгенду"; сделал перевод гимна
нацистской молодежи - ни одной мысли, крикливая пропаганда: "Наш флаг
развевается над миром, один за другим, ровным строем, мы идем в лучезарное
будущее, маршируем за нашим Гитлером сквозь ночи и невзгоды, за флагом
свободы, мира и хлеба! Флаг ведет нас к счастью, и верность значит больше,
чем смерть!" Тем не менее фильм "Гитлерюнге", сделанный Хансом Штайнхофом,
был достаточно популярен в Европе, поскольку над сценарием сидел лично
Геббельс, выверяя каждую фразу; героем картины был молодой коммунист, из
бедной рабочей семьи; постепенно, шаг за шагом этот молодой парень
начинает понимать "правду" национал-социализма, посещает подпольные
собрания молодых борцов, где трибуны "тысячелетней доктрины" объясняют
обманутому поколению, как большевики, славяне, евреи и американские
финансисты плетут всемирный заговор, нацеленный на то, чтобы лишить
арийцев их великих традиций, рун и баллад, отторгнуть от прошлого, заменив
культуру безродными импрессионистами, новоявленными малярами от живописи;
авангардистами типа Брехта, Пискатора, Эйслера, Пудовкина, Эйзенштейна,
Протазанова, Мейерхольда; авторами чудовищных по своей ублюдочности
проектов Корбюзье и Нимейера, глумящимися над самим понятием формы;
писателями, заведомо лгущими читателю, такими как Горький, Роллан, Алексей
Толстой, Нексе, Арагон, Драйзер, Жан Ришар Блок, не говоря уже об ублюдке
Фейхтвангере, не умеющем и думать-то по-немецки, не то что писать.
То, что главный удар был нацелен на коммунистов, то, что идеология
Гитлера была п у н к т и р н о й, открыло дорогу картине в коммерческом
прокате Западной Европы; коммунисты не были окарикатурены, - несчастные
немцы, обманутые Коминтерном, они прозреют, рано или поздно осознают свою
н е м е ц к о с т ь, нужно время, это лучший лекарь против коммунизма, оно
работает на истинную свободу и настоящую демократию, которую несет
человечеству национальный социализм Адольфа Гитлера. Сразу же после этого
фильма Геббельс выпустил картину, рассчитанную на европейских финансистов:
режиссер Ф. Харлан пригласил на роль немецкого предпринимателя Эмиля
Яннингса; умный, умеющий думать в кадре актер сыграл роль настоящего
хозяина растущего производства, который в первую очередь думает не о
личной наживе - она неотделима от хорошей работы и преданности стране, _
но о рывке вперед, о новой системе национального хозяйствования, когда
директор, если он истинный патриот рейха, становится фюрером народной
экономики, живет чаяниями рабочих, искомый пример классового мира;
единство крови выше противостояния мифических "классов", только почва и
кровь роднят людей, все остальное - химера. Геббельс обращал внимание
только на у д а р н ы е темы; комедии, которые выпускали частные фирмы,
его не занимали; чиновники министерства следили лишь за тем, чтобы в
лентах не было американской музыки (джаз есть кривлянье черных
недочеловеков), только мощные хоры или же альпийские оркестры - аккордеон,
виолончель и скрипка; дозировалось использование славянской музыки,
Чайковский, спору нет, грамотный композитор, но он русский, как можно
меньше русских мелодий; Кальман недопустим, еврей, очень жаль, конечно,
его оперетты милы, но немцы откажутся слушать музыку недочеловека. По
заказу министерства пропаганды Харлан сделал свой новый фильм - "Еврей
Зюсс"; Гиммлер приказал всем членам СС и работникам полиции дважды
посмотреть картину: борьба против наемников большевизма есть альфа и омега
идеологии великого фюрера германской нации, отношение к еврею есть
выявление твоего отношения к отечеству. Следующим боевиком, который
распространялся через немецкие посольства за границей, была лента Густава
Усицки с Паулой Вессели в главной роли: удар против славян; трагедия
немецкого меньшинства в Польше, глумление "славянских извергов" над
арийцами, "тупая жестокость поляков, белорусов и украинцев, ненавидящих
носителей вековой цивилизации". После начала войны Геббельс заказал три
фильма: первый был скопирован с "Броненосца "Потемкина"", - восстание
буров против англичан, война маленького народа против вторжения
империалистов, героическое сопротивление "национальных революционеров";
фильм назывался "Ом Крюгер", поставил его тот же самый Штайнхоф, что делал
"Гитлерюнге"; главный удар был обращен против британского премьера
Чемберлена и "полковника" Черчилля; второй суперфильм с царственными и
батальными сценами был о Фридрихе Великом, снял его тот же Харлан; о
Бисмарке ленту сделал Либенайнер, пригласив на главную роль Пауля
Хартмана, игравшего - до захвата власти Гитлером - в пьесах Брехта,
Горького, Чапека.
Когда Оссорио смотрел эти ленты, ему становилось страшно: словно бы
какая-то слепая, давящая, неодолимая сила медленно, неотвратимо, фатально
двигалась на него дорожным катком, который раздавит, сомнет, превратит в
плоскую жестянку; зритель лишался права на мысль, ему, словно слепому
птенцу, вкладывали в разинутый клюв готовые рецепты поведения, ответы на
все вопросы, которые при этом были сведены к минимуму, - чем меньше
вопросов, тем лучше, интеллигенция несет историческую ответственность
перед немцами, именно она разрешила чужеродным элементам развращать нацию
большевизмом и беспочвенностью.
Именно во время этих просмотров сенатор и проникся какой-то звенящей,
несколько даже истерической ненавистью к нацистам: как можно было им
позволить изнасиловать и развратить такую великую нацию, как немцы?!
Потом, впрочем, он возразил себе: немцы виноваты не меньше, чем нацисты,
они голосовали за приход Гитлера к власти, хотя знали, что он принесет им,
из своей программы Гитлер не делал тайны; да, жизненное пространство будет
расширено за счет славян, да, это недочеловеки, их следует отшвырнуть за
Урал, там их место, чем их меньше, тем лучше; да, евреи и цыгане будут
уничтожены, нации без государства, паразиты человечества, антисемитизм
был, есть и будет путеводной звездой национал-социализма; да, Франция
будет наказана за Версаль, это историческая справедливость; колонии должны
быть возвращены Берлину, Африку придется поделить так, как это было в
прошлом веке, Польша - ублюдочное государство, заплата на карте мира, как,
впрочем, и Чехословакия, не говоря уж об Австрии и Югославии. Если бы
Гитлер обманывал немцев, если бы он, подобно Наполеону, шел к власти,
используя лозунги Вольтера, Робеспьера и Марата, а лишь п о т о м объявил
себя императором, - одно дело; в Германии тридцатых годов все было иначе,
безумец открыто признавался в безумстве, обещал перекроить земной шар так,
как ему хотелось, выделял из всех наций лишь одну, немецкую, назвав ее
арийской; въедливая зараза национализма была принята немцами;
экономическую разруху, инфляцию, всеобщее разочарование в лозунгах партий
и парламентских обещаниях Гитлер компенсировал правом сильного; он забыл
математику: сложение нескольких сил всегда больше одной, даже присвоившей
себе право на исключительность, - так или иначе грядет крах, возмездие
будет устрашающим...
Работая в антинацистской комиссии, Оссорио был самым резким из тех,
кто был привлечен к исследованию проблемы гитлеровского проникновения в
Аргентину; работал по ночам; почувствовав, что у комиссии есть могучие
противники, особенно среди ряда предпринимателей, связанных с оборонной
промышленностью и, следовательно, с армейской средой, Оссорио привез часть
материалов - наиболее у б о й н у ю - домой, попросил секретаря Валеро
сделать копии; спрятал у надежных друзей, люди церкви поддерживали его в
противостоянии гитлеризму, поддерживали и масоны; и те и другие знали, как
прятать, этого им не занимать.
В день военного переворота, когда танкисты Перона блокировали центр
города, в квартиру Оссорио постучались; три майора были вежливы и
корректны:
- Сенатор, генеральный штаб берет в свои руки расследование
антиаргентинской деятельности. Не были бы вы так любезны передать ваши
материалы? Они необходимы для завершения начатой работы.
- Я не храню дома служебных материалов, - ответил Оссорио. - Все, чем
я оперирую, находится в сенате. Вы вольны ознакомиться с ними, испросив
разрешения председателя...
- Армии нет надобности на разрешение вашего председателя, сеньор
Оссорио. Армии известно, что наиболее важные материалы вы храните у себя.
Не понуждайте нас переходить рамки допустимого.
- Если у вас есть санкция на обыск, приступайте к работе.
- Сенатор, армия не нуждается в санкциях. Армия исповедует приказ.
- Гитлеровцы тоже исповедуют приказ.
- У нас слишком много своих проблем, сенатор, здесь, в Аргентине,
чтобы заниматься немецкой проблематикой. Это дело немцев, согласитесь.
Патриотом мы считаем того, кто прежде всего болеет сердцем за свою родину.
- Я вынужден ответить вам словами Льва Толстого: "Патриотизм -
последнее убежище негодяев".
- Не надо вырывать фразу из контекста. Дело сеньора Толстого писать о
России, он русский. В Аргентине живут аргентинцы. У них свое отношение к
святому понятию патриотизма, мы будем пресекать толстовские толкования
святого чувства народа. Итак, вы отказываетесь отдать ваши материалы?
- Повторяю, все материалы находятся в сенате.
- Вам придется последовать с нами в генеральный штаб, сенатор, очень
сожалеем.
...Три дня он провел в казармах; в доме все перерыли; парашютисты
прилетели и на ферму; после освобождения поставили наблюдение; агенты
военной контрразведки т о п а л и за ним, не таясь; все телефонные
разговоры прослушивались; прислуга, девушка из Патагонии Хосефа, пришла в
слезах: "Меня принуждают писать каждый день отчеты о тех людях, которые к
вам приходят, и что говорят за столом, когда я подаю кофе. Лучше увольте
меня, сеньор! Я ведь так верна вашей семье!" - "Пиши им правду, Хосефа, -
посоветовала Елена, - нам нечего таить от властей". Оссорио возразил:
"Тогда из девушки сделают профессионального осведомителя, у нее будет
страшная жизнь, я согласен, Хосефа должна уйти". - "Но ведь каждый, кто
придет к нам вместо нее, будет о т т у д а", - заметила жена. "Ну и что?
Ты совершенно права, нам нечего таить, подождем какое-то время, я не
думаю, что хаос будет продолжаться слишком долго". - "Мой родной, раз хаос
начался, он надолго! Не обольщайся! К сожалению, только пора законности и
спокойствия быстротечна".
Первое время Оссорио взбрасывался с кровати, как и раньше, в семь, -
успеть принять душ, сделать гимнастику, просмотреть газеты,
с о б р а т ь с я перед началом работы в сенате, непременно посетить
своего парикмахера дона Басилио, народный избранник обязан быть красиво
причесан и тщательно выбрит; гардеробом занималась Елена, менять костюм
надо было три раза в неделю; конечно, испанцы в этом смысле повлияли на
нацию, отношение к человеку во многом складывается из того, как он одет и
обут, дикость, но не считаться с этим пока что нельзя.
Теперь же он был совершенно свободен, весь день свободен, какое
блаженство! Так, однако, ему казалось первые две недели; потом он начал
испытывать гнетущее чувство собственной ненужности; он мог выйти из дома в
одиннадцать, прогуляться по любимым переулкам, не страшась опоздать куда
бы то ни было, а ведь последние десять лет он жил по минутному графику;
единственно, что могло вывести его из себя, было опоздание; воистину,
точность - вежливость королей, к этому приучает только общественная
работа, когда ты весь на виду, любая расхлябанность сразу же заметна;
человек, который постоянно срывает встречи, не имеет права брать на себя
бремя ответственности.
Не обращая внимания на слежку, он заходил в маленькие кафе или бары,
садился к окну, заказывал себе матэ' - очень верил в целебную силу этого
напитка - и растворялся в людских разговорах; теперь у него был лишь один
источник информации - разговоры людей на улицах; около вокзала он
вслушивался в то, о чем говорили фермеры, строители, ветеринары; в центре
истинных п о р т е н ь я с'' - в Ля Боке, на берегу залива, он погружался
в заботы художников, исполнителей танго и композиторов, - это был их
Монпарнас, самое загадочное место столицы; посещал студенческие кабачки,
ездил в рабочие районы, постепенно убеждаясь, что те сводки, с которыми
сенаторов знакомила секретная полиция и армейская контрразведка, были
тенденциозно с к о н с т р у и р о в а н ы, далеки от правды и по сути
малоталантливы.
_______________
' Особый чай (исп.).
'' Так называют коренных жителей Буэнос-Айреса.
Как обидно, сказал он себе, что политик начинает вращаться в гуще
народа только после того, как к его титулу прибавляются три буквы - "экс"
("бывший"); незнания можно было избежать, если бы раньше шел не по одним
лишь верхам; конечно, все решают десять процентов интеллектуалов,
определяющих лицо промышленности, армии, полиции, банков, железнодорожных
компаний и Академии наук, не говоря, понятно, о людях прессы, те напичканы
новостями, но ведь общество подвижно, в нем происходят скрытые процессы,
понять которые дано тем, кто не зашорен и хочет получить правду из первых
уст, а не расписанную по аккуратным сводкам - две страницы в день, не
более того; сенаторы - занятые люди, незачем обременять их избыточной, к
тому же чаще всего негативной информацией.
Однажды, когда он вышел из бара "Неаполь" (итальянская семья
арендовала в муниципалитете первый этаж старого дома, собрались соседи,
покрасили стены белой краской; художник Эусебио Альмейда нарисовал
странные картины, - очень любил море и танго; купили на воскресной
распродаже три столика и двенадцать стульев, кофеварку помог наладить дон
Паскуале, старый мастер, золотые руки), Оссорио окликнули из машины:
- Сенатор!
Номер "паккарда" был столичный, хотя в говоре того, кто к нему
обратился, чувствовался иностранный акцент; агент, не отстававший от
Оссорио ни на шаг, махнул кому-то рукой, через мгновение из-за поворота
выскочила вторая машина, сразу видно, военная.
- Слушаю вас, - ответил Оссорио человеку, который окликнул его.
- Я бы с радостью подвез вас в центр. Я англичанин, работаю здесь
семь лет, железные дороги и мосты...
- Я не один, - Оссорио улыбнулся. - Меня сопровождают, - он кивнул на
мужчину, который сразу же отвернулся к витрине. - Если вы пригласите и мою
тень, тогда я воспользуюсь вашей любезностью, в противном случае кое-кто
может решить, что я говорил с вами о чем-то таком, что может представлять
военную или государственную тайну. Честь имею...
Тем не менее от встречи ему не удалось уклониться: соседнюю квартиру
арендовала семья представителя бразильской фирмы по разработке и продаже
минералов (лазурь, аметисты, топазы, изумруды); возглавлял д е л о Честер
Оуэн; балкон был общий, громадный, пятнадцать метров, настоящий зимний
сад.
Здесь-то к Оссорио и обратился невзрачный мужчина в мятом сером
костюме, но очень дорогой сорочке настоящего китайского шелка:
- Я американец, сеньор Оссорио. Мое имя нет смысла называть, - он
говорил очень тихо, мешая себе сигаретой, которую не выпускал изо рта. -
Кроме неприятностей оно никому ничего не принесет, в первую очередь вам. С
тех пор, как наши войска высадились в Нормандии, нас особенно интересует
все о нацистах в Латинской Америке... Мы допускаем, что в последние месяцы
битвы удары против наших транспортных судов могут значительно увеличиться,
подводные лодки нацистов - смертники Гитлера, некие камикадзе, но без
поддержки здешних немцев они ни на что не способны. Нам было бы легче
спасти тысячи жизней американцев, да и немцев, кстати, если бы вы помогли
нам с теми материалами, которыми обладаете...
- Вы обратились не по адресу, - ответил Оссорио. - Я бывший сенатор,
с вашего позволения. Я не вправе распоряжаться теми материалами, которые
были в моем распоряжении раньше...
- Через несколько месяцев они будут интересовать только историков, -
ответил американец. - Мы все равно победим. Да, ценою больших жертв, да,
ценою жизней молодых парней, сражающихся за демократию, то есть за то, что
и вы цените превыше всего, сеньор Оссорио...
- Став членом сената, джентльмен, я дал присягу на верность этой
стране. Я останусь ей верен, кто бы ни правил Аргентиной в настоящее
время... Лидеры - преходящи, народ - вечен.
- Красиво сказано, - согласился американец. - Не смею настаивать,
сенатор... Что же касается преходящих лидеров... Что ж, мы уважаем мнение
собеседника, право на личную точку зрения есть основа основ демократии.
Простите, что потревожил вас... Просить о встрече по телефону - значило бы
нанести вам ущерб, только поэтому я пошел на этот балконный разговор,
поймите меня верно... Всего вам лучшего...
...После того, как Перон объявил войну Японии (Германии не стал), -
за несколько дней до того, как русские захватили рейхстаг, - Оссорио
впервые подумал, что он тогда, на балконе, проявил человеческое малодушие;
впрочем, поправил он себя, оно неотделимо от гражданского; помоги я
американцам, мне бы не было так совестно думать, что я - пусть и косвенно
- виноват в десятках жертв; тот американец прав, материалы только тогда
важны, когда они могут спасти людей; я смалодушничал...
Второй раз он подумал об этом, когда узнал, что люди Перона дали
политическое убежище десяткам тысяч нацистов, особенно военным и деятелям
науки, создававшим военную промышленность Гитлера.
Однако сделать он уже ничего не мог: Перон победил на выборах, стал
президентом и не считал долгом скрывать свое отношение к тому, что
произошло в Европе: "Трагедия немцев касается и нас, будем делать выводы
на будущее".
Оссорио тогда понял, что такое п у с т о т а, ощущение собственной
ненужности; запершись дома, он начал писать исследования, посвященные
истории наиболее интересных районов Буэнос-Айреса, потом увлекся
музыкальной религией народа, танго; из дома выходил редко, только на
дневную прогулку перед обедом.
Во время одной из таких прогулок к нему подошел человек рабочего
кроя, сказал, что он представляет немецких антифашистов, ему известно, что
господин Оссорио обладает материалом, бесценным для Нюрнбергского
трибунала; поначалу сенатор д р о г н у л, - он внимательно следил за тем,
что происходило в поверженном рейхе; однако немец, почувствовав, видимо,
что сенатор готов к разговору, нажал; в том, как он говорил, в том, что он
ни разу не оглянулся, хотя любой антифашист обязан был понимать особое
положение, в котором очутился Оссорио, было что-то слепое, устремленное,
жестокое.
Оссорио п р о в е р и л с я: слежки не было; это убедило его в том,
что немец не прост, возможна игра.
- Все документы в сенате, - ответил он трафаретной фразой, - ничем не
могу быть вам полезен, очень сожалею.
После этого он старался не выходить из дома, почувствовав кожей
сгущавшуюся опасность: но почему они стали жать на меня именно сейчас,
через полтора года после окончания войны?
Елена сказала ему: "Милый, твоя раздражительность совершенно понятна,
это следствие слома того ритма, к которому ты привык за многие годы. Ты
живешь на нервах! Давай посоветуемся с надежным человеком, может быть,
стоит попринимать какие-то успокоительные пилюли". - "Родная, страх не
лечат". - "Нам нечего бояться!" - "Я боюсь за тебя и внуков. Постоянно,
Елена. Каждую секунду". - "Ну, это ты сам себя изводишь. Боятся только те
люди, которые чувствуют за собою хоть какую-то вину".
Доктора звали дон Антонио Ларигес; седоголовый старик с длиннющими
пальцами, которые жили своей особой жизнью, словно бы отдельно от него
самого; когда он выстукивал Оссорио, его прозрачная кисть казалась
гипсовым слепком десницы великого музыканта или ваятеля.
- Скажите, сенатор, вам бы не хотелось уехать в Европу? На год,
полтора? - спросил дон Антонио, кончив осмотр пациента. - Сердце у вас
хорошее, немного частит, но это вполне поправимо... Печенка в пределах
нормы, легкие чистые, почки тоже совершенно нормальны... Переутомление,
болезнь середины двадцатого века... Это еще только начало, дальше такого
рода болезнь приведет к взрыву сердечно-сосудистых заболеваний и раку,
поверьте моему чутью... Уезжайте в Париж, этот вечный город вернет вам
спокойствие...
Оссорио улыбнулся:
- Доктор, поскольку я традиционно исповедую идею и норму жизни
христианской демократии, моя совесть не позволяла мне брать взятки. Мне не
на что ехать в Париж. Я не коррумпирован, доктор. Я жил тем заработком,
который получал в сенате.
- Хорошо, тогда, в конце концов, можно уехать в деревню. Сеньора
говорила, что у вас есть маленькая ферма на юге...
- Ощущение оторванности от жизни будет там еще более гнетущим...
- Ну, хорошо, - дон Антонио вздохнул, - вы относитесь к породе
самолеченцев, вы знаете свой организм, относитесь к нему как к некоему
механизму... В чем вы сами видите выход из нынешнего депрессивного
состояния?
- В торжестве справедливости, - ответил Оссорио. - А поскольку я
понимаю, что сие от меня зависит в весьма незначительной степени, я
пребываю в состоянии известной растерянности...
...Доктор Гуриетес, возглавлявший маленькую амбулаторию для
сотрудников аргентинского филиала ИТТ, был знаком с Оссорио шапочно: за
два месяца перед переворотом он вместе с директором филиала Арнолдом был у
сенатора на приеме, - американцы добивались права организовать медицинское
обслуживание работников фирмы по нормам и законам Соединенных Штатов.
"Мы не можем разрешить вам д р а з н и т ь аргентинцев, - ответил
тогда Оссорио. - Я считаю, что ваша медицина шагнула далеко вперед,
обогнав все страны мира; если вы намерены поделиться с нами своим опытом в
лечении тех болезней, которые являются бичом для наших людей, тогда мне
будет легче поддерживать вас. Если же вы намерены создать государство в
государстве, мы на это не пойдем, опасная вещь". - "Может быть, наоборот,
- возразил генеральный директор Арнолд, - государство в государстве есть
некий стимулятор мыслей и поступков?" - "Если бы не было оккупации вашими
войсками Никарагуа, если бы вы не поддерживали Трухильо, если бы ваши
канонерки не высаживались на Кубе, если бы вы не поддерживали монстров в
Мексике, тогда было бы легче, сеньор Арнолд. Наш континент - от границ
Техаса и до Огненной Земли - говорит на одном языке, нельзя не учитывать
настроения людей".
Доктор Гуриетес, увидав Оссорио на улице, поинтересовался, отчего
сенатор так бледен, затащил в кафе выпить чашку экспрессо, чуть не
насильно взял руку сенатора, долго слушал пульс, потом спросил:
- Вам известно, что в каждой китайской аптеке сидит доктор? Когда
приходит человек, жалующийся на боль под лопаткой, тяжесть в затылке или
ломоту в пояснице, лекарь слушает его пульс в течение двух-трех минут и по
пульсу, только по пульсу, ставит диагноз! Причем, как правило,
безошибочный! Я-то вообще считаю, что глаза пациента и его пульс могут
сказать врачу - если только он не полнейший коновал - куда больше, чем
данные анализов. При нашем испанском врожденном борделе сестры милосердия
могут перепутать пробирки, не там поставить запятую или вообще написать ту
цифру, которая им более всего нравится, ведь у каждого человека есть своя
любимая цифра, я, например, поклонник шестерки... Вы мне не нравитесь,
сенатор. Вы же никогда не пили и не курили, вели вполне размеренный образ
жизни... А после того, что началось, когда к власти пришел Перон с его
лозунгами, столь близкими доктрине генералиссимуса Франко, каждый
интеллигент потерял почву под ногами: очень трудно жить в условиях, когда
одураченный народ славит того, кто его дурачит, ощущая при этом свое
полнейшее бессилие хоть как-то изменить ситуацию.
Этот человек прочитал мои мысли, подумал тогда Оссорио, вот что
значит настоящий врач; прежде всего психолог, остальное приложится; в
документах, фиксирующих смерть, никогда не употребляли того слова, которое
могло определять летальный исход, - "тоска"; сколько миллиардов погибли
именно от этого неизлечимого заболевания! Тоска и алкоголизм - болезни
социальные, их можно излечить изменением общественного климата, все
остальное - вздор и чушь, припарки из настоя полыни, которые предлагают
словно панацею тому, кто умирает от пулевого ранения в живот...
- Ну, а что вы мне можете посоветовать, сеньор Гуриетес?
- Не знаю, - ответил тот с обезоруживающей искренностью. - Просто не
знаю. Вы человек азартный?
- В работе - да.
- Ну, азартность и проявляется именно в работе. Если больной жрет,
как лошадь, или пьет, словно у него не внутренности, а бездонная бочка,
это не азарт, а скотство. Охоту любите?
- Ненавижу.
Гуриетес удивился:
- Отчего?
- Не знаю... В этом какое-то неравенство...
- Езжайте в Игуасу, пойдите в джунгли и попробуйте добыть ягуара,
тогда вы поймете, что такое неравенство... Вы повторяете хрестоматийные
истины, сенатор... Рыбалка?
- Это слишком тихо... И не видно борения...
- Хороший тунец показал бы вам, что такое борение... Я в прошлом году
путешествовал в Чили, Пуэрто-Монт, меня вывезли на рыбалку, поразительное
впечатление... Слушайте, у меня есть идея... Отправляйтесь-ка в горы,
встаньте на лыжи, те минуты, которые вы потратите на то, чтобы покорить
к р у т я к, поставят вас лицом к лицу с риском, вы хозяин ситуации,
захотели - спустились, испугались - нашли другой склон... Могу устроить
поездку, не очень дорого, вернетесь совершенно успокоившимся... По-моему,
это единственное средство обрести бодрость духа. Берите ручку,
записывайте... Барилоче...
...Звонок в дверь, особенно в утренние часы, когда Оссорио выключал
телефон и садился за пишущую машинку, показался ему странным.
Он накинул халат, подошел к двери, посмотрел в глазок: незнакомая
зеленоглазая женщина стояла на площадке, то и дело бросая взгляды в пролет
лестничной клетки.
- Кто здесь? - спросил Оссорио.
- Пожалуйста, откройте, сенатор, я прилетела из Барилоче, мне
необходимо сказать вам несколько слов...
...В жизни каждого человека бывают такие минуты, когда происходит
некий внутренний взрыв; поскольку самое понятие взрыва есть следствие
соединения двух веществ, таящих в себе несовместимость, нарушение баланса,
то и поступок, определяющий новое качество личности, проистекает из
мгновенного столкновения веры и подозрительности, добра и вражды, озарения
и лености, любви и страха.
Оссорио смотрел на лицо женщины; очень красиво; чувствуется
породистость и при этом какая-то бесшабашность - и в том, как волосы, не
уложенные у парикмахера, закрывают часть лба, и в отсутствии косметики, и
в том, что губам не была придана обязательная форма бантика; причем мажут
отчего-то самой яркой краской, по-моему, это разрушает само понятие
женственности, но никто так не прилежен моде, то есть защитительной
стадности, как женщины.
Ну, хорошо, сказал он себе, я и на этот раз проявлю ту выдержку,
которая дорого стоит, это только окружающим кажется, что я флегма; я и на
этот раз откажусь говорить с женщиной, прилетевшей из Барилоче, этого
немецкого поселения Аргентины; во имя чего же я тогда храню то, что
связано с нацизмом? Для будущих диссертаций? А заинтересует ли историков,
которые, может, только сейчас родились на свет, история нацистов в моей
стране? Может быть, их воспитают - по рецептам наци - в удобном для любой
тоталитарной власти качестве следования раз и навсегда утвержденным
концепциям, разработанным теми, кто смог взобраться на вершину
государственной пирамиды; может быть, я просто-напросто боюсь за
собственное благополучие, а еще точнее - жизнь? Но ведь я придумал ее
себе! То, что сейчас происходит со мною, есть некая калька жизни, на
самом-то деле я убиваю себя, то есть ту индивидуальность, которая
определяет субстанцию Эухенио-Сесара Оссорио...
Он снял цепочку с двери, открыл замок и предложил женщине войти; та
покачала головой, поманила его пальцем и полезла в сумочку; никогда не
предполагал, успел подумать он, что смерть приходит так неожиданно, к тому
же в облике женщины с зелеными глазами и без косметики.
Какой-то миг Оссорио хотел резко захлопнуть дверь и упасть на пол;
пусть стреляет, я отползу в сторону, да и потом дверь достаточно толстая,
не так-то ее легко прострелить; однако, представив себя падающим, в халате
и шлепанцах, не бритым еще, он не смог п е р е с т у п и т ь в себе
потомка испанских конкистадоров: достоинство, прежде всего сохранить
достоинство, особенно в последние мгновения жизни.
Женщина достала из сумочки два тонких листка бумаги, шепнув:
- Это вам. Просмотрите. Если заинтересует, тогда я смогу рассчитывать
на разговор с вами...
- Почему вы не хотите войти ко мне, сеньора? - спросил Оссорио,
испытывая облегченное чувство умиротворенной радости.
- Потому что мой друг сказал: у вас не чисто.
Оссорио пожал плечами, еще раз посмотрел на женщину; быстро пробежал
текст: "В Мар дель Плато живет штурмбанфюрер СС Визер, повинен в убийстве
семисот белорусских женщин и детей; в Парагвае скрывается штурмбанфюрер СС
фон Рикс - на его совести четыреста французов; в Египте под именем Али
Бена Кадера скрывается штандартенфюрер СС Бауманн, разыскиваемый
Нюрнбергским трибуналом как руководитель эйнзац-групп по уничтожению
поляков и евреев; доктор Вильхельм Байснер живет там же; работник СД
Бернхард Бендер скрывается под псевдонимом Бена Салема в Каире, во время
войны был штурмбанфюрером СС, возглавлял отдел по борьбе с евреями в
гестапо Варшавы; доктор Бубль скрывается в Мадриде под псевдонимом Амана
Хуссейна Сулеймана, офицер гестапо из секции по борьбе с евреями; доктор
Вальтер Кучман, виновен в расстрелах поляков, русских, белорусов и евреев,
проживает ныне в районе Мирамор под фамилией Педро Рикардо Ольмо;
штандартенфюрер СС Франц Адомайт, сотрудник военного преступника Эйхмана,
проживает в Мадриде под псевдонимом Паоло Саарейба, сотрудничает с фирмой
ИТТ; доктор Эрих Альтен, руководитель гестапо в Галиции, находится в
Лиссабоне, имеет паспорт подданного Египта на имя Али Бела; ближайший
сотрудник Геббельса доктор Ханс Апплер проживает в Малаге, имеет два
паспорта - на имя Салеха Шаффара и Эмилио Гарсиа; в Кордове открыто живут
под своими фамилиями полковник Рудель и штандартенфюрер СС профессор
доктор Танк..."
Клаудиа заметила, как глаза сенатора перестали
и н с п е к т и р у ю щ е, словно бы подчеркивая строки, вылущивать из
бумаги фамилии; испугавшись, что он вернет ей текст и молча уйдет в
квартиру, она сказала:
- Это десятитысячная часть тех материалов, которые находятся в
распоряжении моего друга, который направил меня к вам. И еще он просил
передать, что человек, который предлагал вам - или в ближайшее время
предложит - отдохнуть на горных курортах Барилоче, на тех склонах, где
разворачивается бизнес американца Краймера и его компаньона, на самом деле
охотится за вашими материалами, он - звено в провокации...
- Войдите, пожалуйста, сеньора, я готов продолжить разговор, но не
здесь...
- В вашей квартире нельзя разговаривать, - повторила Клаудиа, - мой
друг рекомендовал говорить на лестнице, в подъезде, в автобусе...
- Хорошо, я переоденусь, с вашего позволения, - Оссорио улыбнулся. -
А вы молча посидите в гостиной.
- Лучше уж я доскажу здесь то, что меня просили передать вам. Если вы
решитесь включиться в борьбу против нацистов, которые развертывают свою
активность в Аргентине, мой друг позвонит вам и представится именем
Массимо... И еще: он очень ждет хоть каких-то фамилий тех немцев, которые
начали переселяться в Барилоче накануне военного переворота Перона... И
окружение нациста Зандштете и доктора Фрейде также интересует моего
друга... Он сказал, что эти люди сохранили в своих руках все нити
национал-социалистской подпольной организации...
- Проходите же, - повторил Оссорио, - я мигом.
Он усадил женщину возле радиоприемника, шла веселая утренняя
передача, предложил посмотреть последние иллюстрированные журналы и
отправился в ванную комнату. Остановившись возле зеркала, он посмотрел на
свое изображение и сразу же увидел рядом с собою доброго доктора Гуриетеса
из ИТТ, который столь вдохновенно описывал красоты сказочного горного
курорта, куда добрались безумные "гринго", намереваясь превратить этот
уголок Аргентины в филиал Скво-вэлли; видимо, Перон им этого не позволит,
как-никак традиционное австрийское местечко, закрытая зона: "Но если вы
хотите по-настоящему отдохнуть, отправляйтесь туда, спросите фирму
Краймера и отключитесь от изводящего душу безумия столичной жизни, только
там вы сможете прийти в себя, никто не достанет..."
РОУМЭН (Голливуд, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________
Каждое утро теперь Роумэн начинал с гимнастики.
Рабинович сам показывал ему упражнения; занимались они во дворике,
никто не подслушает; Эд передавал последние новости, которые приходили от
Джека Эра, тот сообщал и про работу в архивах, и про Кристу, которая - в
случае надобности - будет ждать их на яхте в открытом море, именно там,
где будет заранее оговорена встреча.
В тот день, однако, Рабинович был хмур, дал Полу взбучку за то, что
тот плохо прогибается: "У тебя в загривке большие отложения солей, надо
разгонять, иначе действительно свалишься, все сосуды проходят там"; потом
объяснил, что вчера приезжали два типа из Вашингтона: "Мы бывшие коллеги
мистера Роумэна, разрешите посмотреть историю его болезни, возможно,
удастся поставить вопрос о пенсии, человек честно воевал, нельзя забывать
героев".
- Ну и как? - поинтересовался Роумэн, делая утомительные приседания с
обязательным выбросом рук в стороны. - Удовлетворились?
- Разговором со мною - да... Но потом они пошли по сестрам и
санитаркам, в открытую, нагло. Увидав это, я прогнал их.
- Не бери в голову, Эд. У тебя работает какой-то человек, который
дает обо мне ежедневную информацию. Черт с ними... Я веду себя верно.
- Я не хотел тебе говорить... Словом, их приезд совпал с новым
слушанием Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности...
- Принес?
- Довольно подробный отчет... Лично я ощущаю себя обгаженным...
Роумэн, однако, гимнастику не прервал, закончил, лишь когда взмок;
поднялся в палату, принял контрастный душ - сначала горячий, потом
ледяной, прекрасный массаж сосудов, - и лишь потом углубился в чтение
материалов комиссии.
В нижнем левом углу полосы давалось сообщение, набранное петитом, о
том, что Чарльз Чаплин предложил Пабло Пикассо организовать комитет в
защиту Ханса Эйслера; комитет был организован в Париже; американскому
послу во Франции вручили протест против травли комиссией великого
композитора, подписанный Матиссом, Пикассо, Кокто, Арагоном, Элюаром. В
свою очередь, Альберт Эйнштейн и Томас Манн обратились к генеральному
прокурору Тому Кларку с требованием прекратить издевательства над
Эйслером.
Две полосы были отданы допросу, проведенному комиссией в Голливуде,
куда были вызваны - в качестве свидетелей, подтверждающих коммунистический
заговор в киноиндустрии Штатов, - писательница Анн Рэнд, актеры Гари
Купер, Адольф Менжу и Роберт Тейлор, самые известные в Америке.
"С л е д о в а т е л ь С т р и п л и н г. - Пожалуйста, миссис Рэнд,
как бывшая советская подданная, объясните комиссии, что вы понимаете под
термином "коммунистическая пропаганда".
Р э н д. - Коммунистической пропагандой я считаю все то, что
изображает жизнь в России как вполне нормальную, даже хорошую. Возьмите, к
примеру, фильм, снятый в Голливуде, "Песнь о России". Он посвящен дружбе
наших стран в борьбе против Германии. Роберт Тейлор играл роль
американского дирижера, приехавшего в Россию. Он встречает девушку из
русской деревни. Она умоляет его, великого дирижера, приехать к ним в
деревню. Агенты ГПУ не мешают ей сделать это. Доверчивый американец
влюбляется в хорошенькую крестьянку. Он показывает ей Москву. Зритель
видит высокие дома и чистые улицы, - но таких нет в Москве! Потом вы
посещаете московский ресторан, - но ведь их нет в городе! Там есть только
один буфет для партийных бюрократов и приезжающих иностранцев, куда
впускают по разрешению НКВД! Но русская девушка, которая по советским
законам не имеет права въехать в Москву без специального разрешения,
оказывается с американским дирижером в ресторане! Он протягивает ей
меню... Но в России нет таких меню! Разве что были до революции! А из
ресторана они отправляются на прогулку, ездят в роскошных вагонах
метрополитена, а потом заглядывают в парк, где бегают чистенькие,
улыбающиеся дети! Это совсем не те бездомные оборвыши, каких я видела в
России двадцать лет назад, это какие-то херувимчики! Затем дирижер
отправляется с любимой в ее деревню, и нам ни слова не говорят о тех
миллионах мужиков, которых по решению правительства погубили голодной
смертью, чтобы остальных заставить войти в колхозы!
С т р и п л и н г. - А священники были показаны в фильме "Песнь о
России"?
Р э н д. - Конечно! Я собиралась сказать об этом! Священник венчает
дирижера с его русской пассией! Но ведь каждому известно, что в России
запрещены свадебные обряды в церкви! Зачем нужна эта ложь, вводящая в
заблуждение американского зрителя?! А после свадьбы колхозники слушают его
концерт по радио. Еще одна ложь! В России не больше ста человек владеют
собственным радио! И вот начинается война, Гитлер напал на бедненькую, не
ожидавшую войну державу Сталина, который был союзником нацистов! Дирижер
хочет увезти русскую жену в Америку, но она отказывается: "Я должна
сражаться с врагом". И это не есть коммунистическая пропаганда?! А
кончается киноидиллия тем, что русские уговаривают жену дирижера поехать в
Штаты, чтобы рассказать там о борьбе русских против немцев... Я верю
хозяину фирмы "Метро-Голдвин-Майер" мистеру Майеру, что он не думал о
коммунистической пропаганде, делая этот фильм. Однако показ нормальных,
смеющихся и симпатичных людей в стране террора и рабства - это
коммунистическая пропаганда, вне зависимости от благих намерений мистера
Майера.
С е н а т о р В у д. - Но ведь фильм был сделан в годы войны, когда
русские противостояли нацистам.
Р э н д. - Это не имеет никакого отношения к вопросу о
коммунистической, пропаганде.
В у д. - Вопрос в этом фильме шел о поддержке русских, которые
воевали...
Р э н д. - А мы помогали им ленд-лизом. Но не надо при этом врать
американцам, что в России есть счастливые люди! Пусть бы сказали правду:
"На какое-то время мы кооперируемся с диктатурой Сталина, чтобы разрушить
диктатуру Гитлера". Это было бы честно! А еще надо было послушать, что бы
на это ответили американцы. Согласились бы они с таким предложением или
отвергли б его...
В у д. - Можно ли вас понимать в том смысле, что мы не должны были
поддерживать русских в их борьбе против Гитлера?
Р э н д. - Мы обсуждаем не этот вопрос. Мы обсуждаем другое: что
нужно говорить о России - правду или ложь? Я считаю, надо было постоянно
повторять слова Черчилля: "Мы идем на блок с дьяволом, чтобы одолеть
другого дьявола".
В у д. - Вы полагаете, что лучше было бы позволить России потерпеть
поражение в войне?
Р э н д. - Я против того, чтобы мораль базировалась на лжи.
С е н а т о р М а к д о в э л л. - Вы нарисовали довольно мрачную
картину русской действительности... Скажите, в России действительно нельзя
встретить на улице смеющихся людей?
Р э н д. - Очень мало. Они улыбаются только при закрытых шторах. Они
просто-напросто не могут смеяться в условиях той системы, в которой живут.
М а к д о в э л л. - Правильно ли я вас понял, что все их разговоры
сводятся к вопросу о пище?
Р э н д. - Да, там говорят только о еде и ни о чем другом.
М а к д о в э л л. - Ну, хорошо, а они могут делать хоть что-то
такое, что делаем мы, американцы? Например, посетить тещу? Или приятеля?
Да просто перейти улицу, в конце концов?!"
Роумэн сломался от смеха; надо запомнить этого сенатора; выходец из
Шотландии, видимо, крутой парень; зачем мракобесы выставили эту
свидетельницу? Девочка для битья? Или что-то случилось в комиссии?
"Р э н д. - Человек, живущий в условиях свободы, никогда не поймет
людей, оказавшихся в тираническом государстве социалистической диктатуры.
Там каждый шпионит друг за другом! И ни от кого нет защиты!"
Странный свидетель, снова подумал Роумэн, а вот с сенатором
Макдовэллом надо бы увидеться... Постараться увидеться, поправил он себя,
Криста права: во всем необходима сослагательность, только тогда можно
ждать исполнения желаний...
"С т р и п л и н г. - Мистер Адольф Менжу, сколько лет вы заняты в
киноиндустрии?
М е н ж у. - Тридцать пять лет я считаю себя актером.
С т р и п л и н г. - Правда ли, что вы занимались изучением
коммунистической активности в Соединенных Штатах?
М е н ж у. - Да, это так. Я изучал марксизм, фабианский социализм,
коммунизм и сталинизм.
С т р и п л и н г. - Исходя из этого анализа, замечаете ли вы угрозу
киноиндустрии Соединенных Штатов?
М е н ж у. - Коммунистическая активность суть антиамериканская
активность. Это работа, направленная против свободной инициативы и
предпринимательства.
С т р и п л и н г. - Вам известны фильмы, использованные для
коммунистической пропаганды?
М е н ж у. - Мне не нравится термин "коммунистическая пропаганда".
Коммунисты не так глупы, чтобы бить в лоб... Другое дело, я видел много
фильмов, произведенных в Голливуде, которые были направлены против
а м е р и к а н и з м а... Вот такие фильмы здесь делали!
С т р и п л и н г. - А какие-нибудь антикоммунистические фильмы вы
видели?
М е н ж у. - Нет, сэр. А я очень хочу посмотреть такие фильмы. Я
думаю, что для тех продюсеров, которые ранее делали антифашистские фильмы,
настало время переключиться на производство антикоммунистических картин...
Думаю, они добьются невероятного успеха с такими лентами..."
Не прошло и двух лет после победы, подумал Роумэн, как нам - в
сенатской комиссии - предлагают оставить в покое фашизм и начать атаку
против коммунистов. Слишком быстро меняют лошадей, некрасиво, форма
провокации, русские не преминут ответить.
"С т р и п л и н г. - Вы знаете мистера Джона Кромвэлла?
М е н ж у. - Да, сэр.
С т р и п л и н г. - Вам известно, что он коммунист?
М е н ж у. - Я никогда не видал его членской карточки, сэр.
С т р и п л и н г. - Но он похож на коммуниста?
М е н ж у. - Да, сэр... Он самолично сказал мне - в своем огромном
доме на берегу океана, - что эре капитализма приходит конец и что я буду
свидетелем этого. Достаточно странное заявление для человека,
зарабатывающего двести сорок тысяч долларов в год и владеющего рядом
предприятий в Лос-Анджелесе и Голливуде. Он зарабатывает на
капиталистической системе и в то же время заявляет, что ей приходит
конец...
С т р и п л и н г. - Мистер Менжу, каковы ваши наблюдения о
коммунистической активности в Голливуде? Особенно после тридцать шестого
года, когда подрывные элементы стали проявлять себя совершенно открыто?
М е н ж у. - Я заинтересовался социализмом еще во время первой
мировой войны. Тогда я прочитал "Капитал". Это была довольно трудная
работа для меня, не скрою... В начале тридцатых годов здесь создались
группы, которые говорили правду о восточной тирании мистера Сталина. В
ответ на это был создан Независимый комитет искусств, науки и профессий.
Ясно, это был коммунистический комитет. Я понял это, когда попал на
заседание директоров и они отказались принять антикоммунистическую
резолюцию... Это было, мне кажется, в тридцать третьем году... Одним из
заправил, кстати, там был сын Рузвельта - Джеймс... Но он вышел из этого
комитета накануне президентских выборов... Потом была создана Американская
ассоциация за демократические действия, ее возглавляла миссис Элеонора
Рузвельт, жена президента... Это тоже была коммунистическая организация,
поскольку они не принимали антикоммунистических резолюций...
С т р и п л и н г. - Какой период вы считаете наиболее опасным - с
точки зрения коммунистической инфильтрации в Голливуд?
М е н ж у. - Сразу после Перл-Харбора, в декабре сорок первого, когда
мы вступили в войну против японцев и Гитлера. Это было как раз то время,
когда Сталин и Гитлер были союзниками, заключив договор о ненападении'...
Именно коммунисты организовали тогда забастовку в Голливуде... А
возглавлял ее Герберт Сорелл, явный коммунист, выполнявший приказы
Коминтерна...
_______________
' В декабре 1941 года Красная Армия нанесла первый сокрушительный
удар Гитлеру под Москвой начиная с 1939 года, когда была объявлена вторая
мировая война.
С т р и п л и н г. - Какой путь борьбы с коммунизмом в Голливуде вам
видится наиболее целесообразным, мистер Менжу?
М е н ж у. - Ну, вообще-то я считаю, что борьба уже начата. То, что
здесь работает Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности,
пробудило людей ото сна и апатии. Все поняли, какая угроза нависла над
нашей страной. Показания о коммунистическом шпионаже никого не оставят
равнодушными. Даже те актеры, которые раньше были против комиссии, сейчас
начали понимать, как важна ее работа. Теперь все поняли, что Коминтерн
никогда не был распущен и что Коминформ, заседающий у Тито в Белграде,
есть подпольный штаб мирового коммунизма... Все члены коммунистической
партии Америки являются агентами Коминтерна.
С т р и п л и н г. - Считаете ли вы, что члены американской
коммунистической партии являются изменниками?
М е н ж у. - Конечно.
С т р и п л и н г. - Во время работы нашей комиссии поступило
несколько предложений запретить коммунистическую партию Соединенных
Штатов. Как вы к этому относитесь?
М е н ж у. - Она должна быть запрещена решением конгресса. Это не
политическая партия, а группа подпольщиков, ставящая своей целью свергнуть
наше правительство путем вооруженной борьбы и поставить во главе страны
правящее политбюро из четырнадцати членов.
С т р и п л и н г. - Мистер Менжу, о нашей комиссии кое-кто пишет,
что, мол, мы хотим установить в стране "жесткий контроль", стать
законодателями всех тем для книг и фильмов. Так ли это?
М е н ж у. - Меня самого называют "охотником на коммунистов". Что ж,
я этим горжусь! Я действительно охочусь за ними... Мне стыдно, что
американское командование выдало красным генералов и офицеров, которые
сражались в русских соединениях'... К счастью, один из таких генералов
сбежал в Буэнос-Айрес. Я считаю, что Соединенные Штаты не должны никого
выдавать русским!"
_______________
' Речь идет о власовцах.
А как же быть с теми русскими, которые воевали в частях Гиммлера,
подумал Роумэн. Как быть с теми русскими гестаповцами, кто возглавлял
зондеркоманды и расстреливал женщин? Как быть с теми, кто по приказу
генерала Власова воевал против наших ребят во Франции?!
"С е н а т о р В а й л. - Мистер Менжу, в газетах появляются письма
видных голливудских актеров, которые публично называют работу нашей
комиссии "охотой за ведьмами". Как вы относитесь к такого рода заявлениям?
М е н ж у. - Это пишут некомпетентные люди. Они не смогут назвать
даже четырех имен членов политбюро! Они ничего не читают, они
необразованны! Они изменят свою позицию!
С е н а т о р Н и к с о н. - Можете ли вы назвать человека или
людей, которые бы действовали как активные коммунисты?
М е н ж у. - Конечно. Все те концерты, на которых выступает Поль
Робсон со своими коммунистическими песнями" позорят Америку. Сталин
мечтает, чтобы наступил крах капитализма, он четыре раза спрашивал
Гарольда Стассена, когда наступит новая "черная пятница", он ее ждет, но
она не наступит!
Н и к с о н. - Что должен сделать кинопродюсер, если ему станет
известно, что сценарист является членом коммунистической партии? Должен ли
он уволить его?
М е н ж у. - Вообще-то среди коммунистов все же есть талантливые
писатели... Просто им нельзя позволять писать по-коммунистически... Надо
постоянно следить за ними, за каждым их шагом...
Н и к с о н. - Иными словами, голливудской киноиндустрии надо
запретить показ хотя бы какой-либо демократии у русских?
М е н ж у. - Да. И еще я считаю, что мы должны открыто сказать народу
про то, как безобразно ведут себя русские с американцами. Я считаю
необходимым прищучить русских с визами. Мне говорили, что сейчас в Штатах
живут три тысячи красных, а в России всего двести американцев. Так вот,
надо вышвырнуть отсюда две тысячи восемьсот русских! И еще... У нас
слишком много границ... И весьма мало пограничников... Поэтому коммунисты
массами проникают в Америку, особенно через мексиканскую границу. И
китайцы тоже лезут сюда. Я считаю, что нам пора вооружиться до зубов.
Необходимо военное обучение всей молодежи! Всеобщее военное обучение
приведет народ к дисциплине и патриотизму!
(Аплодисменты присутствующих в зале.)"
Роумэн отложил газету, лег, положив под голову высокую подушку,
забросил руки за голову; ведь это по-настоящему страшно, подумал он,
заме...
