Чингиз Абдуллаев. Уйти и не вернуться
страница №5
...тское воспитание,его пионерское детство, его комсомольская молодость. И это тоже было частью
его судьбы и его души.
Скрывать свое знание языка становилось опасным, и он неохотно начал
овладевать основами пуштунского языка, читать некоторые суры корана на
фарси. В один из весенних, солнечных дней к нему пришли двое мужчин. Кичин
знал, что должен пройти и через этот обряд посвящения, но, увидев мужчин,
все-таки заколебался. Слишком необычной была плата за жизнь. Слишком
тревожной для него. Согласно мусульманским обычаям его должны были обрезать,
убирая крайнюю плоть* .
Нужно быть мужчиной, чтобы понять все его страхи. Но пути назад уже не
было. Цирюльник дал выпить ему успокоительного, после чего Кичина раздели и
положили на кровать. Двое мужчин звзя^али ему руки и ноги. Для детей,
которым делали обрезание, эта процедура проходила менее болезненно, чем для
взрослого человека. Кичин, несмотря на налиток, внутренне напрягся.
Цирюльник поднял огромные ножницы и... страшный крик Виктора Кичина потряс
все соседние палатки.. Цирюльник быстро посыпал каким-то темным порошком.
- Все кончено, - сказал он, - не бойся. Заживет быстро.
Кичин, которому наконец развязали руки и ноги, провалился в
спасительный сон.
Еще целую неделю он мылся водой со слабым содержанием марганца и
наконец, когда твердая корка, покрывающая рану, спала, понял, что все
кончено.
Вскоре он получил мусульманское имя Вахтад и был перевезен в Пакистан,
в небольшой город Хангу. Там, таких как он, оказалось восемь человек. Среди
них были русские, татары, таджики, башкиры. Но единственным офицером был он
- старший лейтенант Виктор Кичин, взявший себе имя Виктора Косолапова и
называемый теперь таким чужим именем - Вахтад.
До них дошли слухи, что где-то советские пленные подняли мятеж, но их
было слишком мало в городе, в котором размещались пять сотен афганских
моджахедов, проходящих переподготовку в тренировочных лагерях под Хангу, где
их готовили американские и пакистанские инструкторы.
Кичин провел за рубежом, в Пакистане, более шести лет. А в далекий
сибирский город Ачинск продолжали поступать ответы из Министерства обороны
СССР, где Виктор Кичин по-прежнему значился, как "пропавший без вести". А в
город Семипалатинск, в Казахстане., шли сообщения, где подтверждалось, что
Виктор Косолапов, по сведениям зарубежной прессы, находится в плену, в
Пакистане, и сообщения о его смерти были не совсем точны.
И обе матери, в Семипалатинске и Ачинске. моли ли Бога о милости, прося
вызволить их сыновей и вернуть домой. Виктор Кичин вернулся домой в марте
девяносто второго. Он не понимал - куда он вернулся. В приграничном
Пакистане было спокойнее. Его родины - Советского Союза - более не
существовало. И не было многого другого. Он вернулся в чужую страну, в
другое время.
Изменения, происшедшие в стране, потрясли его больше, чем изменения,
происшедшие в его личной жизни. Он сбрил бороду, усы, сменил прическу, начал
снова говорить по-русски, с трудом подбирая некоторые знакомые слова. Мать,
истово верившая в его возвращение, уже покоилась на кладбище. В армии он был
чужой. Летом девяносто второго он приехал к Акбару Асанову. Они долго сидели
вместе, пили за павших, вспоминали погибших товарищей.
- Объясни мне, - говорил с болью Кичин, - что произошло? Как будто
попал в девятнадцатый век. Везде идут войны - в Абхазии, в Азербайджане, в
Молдавии. Нет нашей страны, а вместо нее этот ублюдочный трехцветный флаг
денвкинцев. Как это могло случиться?
- Многое случилось, Виктор, - с болью говорил Асанов, - многое
изменилось. Сначала мы не придавали этому значения, а потом поняли, что уже
поздно. Пока мы воевали в Афгаяе, нас предавали здесь политики. Все уже
слишком поздно.
- Почему? - горячился Кичин, - почему никто не ударил кулаком, не
крикнул - что же вы делаете, су кины дети?
- Пытались, - вздохнул Асанов, - кое-кто пытался ударить кулаком, даже
танки вызывал. Но все было бесполезно. Та система себя отжила. Пойми,
Виктор, она уже только мешала нам нормально существовать.
- Поэтому вы развалили страну?
- Это делал не я, - возразил Асанов.
- Но гы молчал, - разозлился Виктор, - хорошо, я тоже сукин сын, сидел
все эти годы в плену, но я был контужен, тяжело ранен, я ведь в плен не
сдавался по доброй воле. Все искал возможность бежать. Не было такой
возможности, не было. Но вы же - сытые, довольные, счастливые жили в своей
стране. И что вы с ней сделали?
- У нас тоже не было никакой возможности. Народ уже не принимал прежней
системы. Все распалось. Тебе трудно это понять, Виктор, ты словно попал к
нам из другого времени. Но это так. Последние годы был просто обвал. А в
августе девяносто первого его пытались искусственно остановить. Некоторые
считают этих людей героями, некоторые подлецами. Но сделанного не вернешь.
Страны больше нет. Вместо нее Россия.
- А ты кто теперь. Иностранец? - съязвил Кичин, - гражданин другого
государства.
- Я офицер российской армии, - возразил Аса-нов, - и таджик по
национальности. Я не отрекаюсь ни от своего народа, ни от своей армии, ни от
языка, на котором говорю.
- Как все это глупо, - поднял свой стакан Кичин, - там, в Афгане, мы
воевали, выполняя свой интернациональный долг. Так нам, во всяком случае,
говорили, но мы были представители великой страны, империи. Мы гордились
своей страной. Что с вами случилось? Как могло получиться так, что вы забыли
об этом. Где ваша присяга, господа офицеры? Сейчас ведь, кажется, модно
говорить друг другу это слово "господа"? "Где была ваша совесть? Почему ни
один генерал не пошел на Москву со своими полками, почему не остановил это
безумие, эту вакханалию бесов?
- Все было не так, - Асанов залпом выпил свой стакан, стукнул его об
стол, -пойми, мир очень изменился. Изменилось сознание людей, сознание
офицеров, настрой всей страны. Стали доказывать, что ничего хорошего у нас
не было, что вся наша история за последние семьдесят лет - одно говно. Что
нашими руководителями были маньяки Ленин, Троцкий, Сталин или слабоумные
идиоты типа Брежнева, Хрущева и Черненко. Начали открыто писать о тридцать
седьмом годе. Вместе с правдой нам сообщили, что мы все были либо стукачами,
либо палачами. Население дрогнуло. А потом сказали, что ввод войск в
Афганистан был преступлением. И, значит, мы с тобой, Виктор, уже не герои, а
преступники. А потом написали, что в последней войне с Гитлером мы просто
задавили его своими трупами, выиграв таким образом войну. И, наконец,
сказали, что коммунисты ничуть не лучше фашистов, даже термин придумали
"красно-коричневые". Что оставалось делать? Поднимать по тревоге полк? Так
любого генерала тут же арестовали бы его собственные офицеры. Ты многого еще
не знаешь, Виктор.
- И не хочу знать, - Виктор закрыл глаза, - знаешь, как тяжело было
там, в Пакистане. Как я скучал по нашему черному хлебу, по нашим песням, по
нашей водке. Не поверишь - иногда ночью пел сам себе, вспоминая все знакомые
мелодии. Вот, думал, когда-нибудь вернусь и все. А теперь что? Приехал на
родину, которой нет. Я ведь теперь за двоих живу - за себя и Витьку
Косолапова из десантного. Его мать в Семипалатинске живет, значит, уже в
другом государстве. И выходит, что я гражданин сразу двух государств -
России и Казахстана.
Они выпили еще раз за Виктора Косолапова, за геройски погибшего майора
Симонова, за Павку Свешникова, за всех остальных товарищей.
Вечером Кичин уехал. Вскоре, получив наконец свои документы, бывший
старший лейтенант военной разведки устроился работать на какой-то фабрике.
Он еще несколько раз звонил Асанову, каждый раз все более отчаянный и
неустроенный. Акбар ходил по кабинетам, даже просил Орлова. Все было
бесполезно - человеку, отсидевшему шесть лет в плену, никто не верил. А тем
более, когда стало известно, что Виктор стал мусульманином, словно его вера
не позволяла ему работать в разведке.
Он погиб в октябре девяносто третьего, защищая Верховный Совет России -
оплот своей последней надежды и веры. Так в не понявший, и не принявший
происшедших перемен, он оказался чужим для страны, откуда ушел воевать
восемь лет назад. На его похороны успел приехать Акбар Асанов. Это был его
последний долг перед несчастным офицером, раздавленным неумолимым колесом
времени.
V
К полудню следующего дня группа вышла наконец к подножью горного
хребта, у небольшого селения Лими. В этом месте лодки пришлось затопить и
весь груз перераспределить на восемь равных частей. Теперь начиналась самая
трудная часть пути через горы, когда от людей Асанова требовалось почти
альпинистское мастерство в скалолазании.
Достали заранее приготовленные ледовые и скальные крючья, ледорубы,
молотки, веревки. Ботинки у всех были на профилированной резиновой подошве.
Асанов подозвал Семенова и Елагина.
- Вы лучшие специалисты, оба мастера спорта по альпинизму. Как вы
думаете, какой сложности наш маршрут по этим скалам?
Он знал, что все маршруты в альпинизме разбиты на шесть категорий
трудности. Первые две категории были наиболее легкими, последние две
требовали особого мастерства, почти виртуозного владения альпинистской
техникой.
Елагин и Семенов добросовестно осмотрели в окуляры биноклей начало
маршрута, просмотрели по карте весь предполагаемый путь, и в один голос
заявили, что маршрут третьей категории сложности. Это означало, что
необходима страховка и очень внимательное движение по маршруту. Асанов
распорядился, чтобы первыми шли по маршруту Елагин - Чон Дин - Рахимов.
Затем Семенов - Падерина - Машков. Замыкать движение должна пара Асанов -
Борзунов. Генерал надеялся при этом на сноровку капитана.
Ночью идти через горы не имело смысла, но селение было слишком близко,
и Асанов вынужден был выставить ночью двойную охрану, распорядившись
дежурить по два часа, чтобы дать возможность отдохнуть всем членам группы,
равномерно распределив силы на завтрашний день.
Ночь прошла спокойно. Из соседнего кишлака не доносилось никаких
звуков, люди и животные спали. С рассветом Асанов поднял своих людей. Шел
уже третий день и нужно было особенно торопиться. К счастью, в сонном
селении все было спокойно.
Группа начала переход, когда солнце еще только поднималось над
кишлаком, неохотно проглядывая между гор.
К чести офицеров, несмотря на трудный переход, они старались изо всех
сил, помогая друг другу в трудных ситуациях. Им приходилось тащить на себе
огромные рюкзаки с оружием, боеприпасами, костюмами, рацией, питанием на
семь дней. Это было не столько сложно, сколько тяжело. Но никаких других
вариантов не существовало. Идти приходилось с этим тяжким грузом и по этому
сложному маршруту.
К полудню наконец решено было сделать первый привал. Асанов проверил по
карте. Они прошли лишь треть маршрута и следовало торопиться.
- Отдых - полчаса, - распорядился генерал.
К нему подсел Рахимов.
- Вы думаете, люди Абу-Кадыра пойдут за нами?
- По этому маршруту нет. Но охотиться будут, безусловно. Мы дважды
выходили на их людей. Слишком много убитых, - недовольно заметил Асанов.
- Люди устают, - осторожно заметил Рахимов, - думаете завтра утром
успеем перейти этот хребет?
- Должны успеть, - ответил Асанов, - и так потеряли слишком много
времени.
- Елагин говорит, впереди еще труднее будет, - напомнил Рахимов, - а у
нас столько груза. Не дай, Бог, кто-нибудь сорвется.
- Что предлагаете? - спросил Асанов.
- Два-три человека с грузом идут медленно, не торопясь, могут даже
подождать, - предложил Рахимов, - пятеро остальных налегке проходят маршрут
и выходят к дороге на Зебак. После того как мы разобьем там лагерь, можно
будет вернуться за грузом. Нам все равно нужны будут еще день-два, чтобы
обстоятельнее узнать о Нурулле, о его людях. А за это время грузы спокойно
дойдут до места назначения, и мы сумеем лучше подготовиться к операции.
- Разумное предложение, - согласился Асанов, - мы действительно будем
работать в Зебаке довольно долго. Кого предлагаете в первой пятерке? В любом
случае должны идти Падерина и Чон Дин, способный заменить Ташмухаммедова. Он
знает местные языки, явный кореец, которого можно принять за китайца или
киргиза. А у представителей этих наций на лице бывает меньше растительности,
это уже неплохо, не вызовет подозрений.
- Значит, я должен остаться, - понял Рахимов.
- Другого выхода нет, - кивнул Асанов, - первую группу возглавлю лично.
Вам оставляю Елагина и Борзунова. Елагин мастер спорта по альпинизму, а
капитан Борзунов поразительно выносливый человек. Впятером мы выходим в
долину, высылаем первую пару в Зебак и еще двое возвращаются за грузами.
Пятый остается на связи.
- Все правильно, - согласился Рахимов, - тогда мы втроем остаемся
здесь.
- А мы пойдем через ледник, - достал карту Асанов, - чтобы было
быстрее. Возьмем с собой только самое необходимое. В Зебаке нас ждет
связной.
- Не знал этого, - удивился Рахимов, - а почему вы HP говорили?
- Пока нет ничего конкретного, - уклонился от ответа Асанов, затем,
подумав, добавил, - не хотел давить на психику наших ребят.
Он поднялся, громко приказав:
- Падерина, Машков, Чон Дин, Семенов, идут вместе со мной. Остальные
остаются здесь, будете идти в обход, очень медленно, не ввязываясь ни в
какие бои. Это приказ. Падериной, Чон Дину взять все необходимое для
"экскурсии" в Зебак.
Еще через полчаса они впятером выступили. Следовало торопиться. У
Асанова тревожно заныло на душе, когда, оглянувшись, он увидел три одинокие
фигуры оставшихся офицеров.
Они шли почти три часа, пока наконец не вышли к обозначенному месту.
Идти нужно было через ледник. Семенов долго смотрел наверх, проверяя
ледорубом толщину ледового покрытия.
- Здесь идти очень опасно, - наконец пробормотал он.
- Почему? - устало спросил Асанов.
Маршрут был, конечно, крайне трудным.
- Не нравится мне этот ледник.
Семенов вытер пот, снова ударил рядом с собой ледорубом.
- Здесь в любой момент может начаться обвал. Очень трудный переход.
- Какие предложения? - Асанов не любил, когда ставили только вопросы.
- Если пойдем; то крайне осторожно. Может начаться обвал. Нельзя
кричать, стрелять, производить какой-либо шум.
- А пройти можно?
- Думаю, да. Здесь не так сложно.
- Тогда вперед.
Первым в связке понимался Семенов. За ним шел Чон Дин. Асанов шел
третьим. Он не хотел себе признаваться, но подсознательно поставил Падерину
после себя. Последним шел Машков.
Если для мастера спорта Семенова здесь было не так сложно, то остальным
пришлось тяжко. Даже профессиональная подготовка не особенно помогала при
переходе. Они почти достигли вершины, когда Асанов распорядился сделать
привал.
- Полчаса, - сказал он, зная, что хребет нужно проходить быстро. Здесь
в горах была довольно сильная ультрафиолетовая радиация. Уже темнело, а идти
еще предстояло часа четыре.
- Утром вы должны быть в Зебаке, - сказал Асанов Падериной, - учтите,
что Чон Дин знает только фарси. На пушту он говорит плохо. В Зебаке связной
будет ждать вас на базаре, ъ лавке Али-Рахмана. Спросите: не ждет ли он
вестей из Дели? Ответ: нет, мои родные в Бомбее. Он даст полную информацию о
людях Нуруллы.
- Понимаю. - Падерина посмотрела на часы, - может, сократим наш привал
на пятнадцать минут?
- Я согласен, - встал Асанов, - идем дальше.
Это был самый сложный, самый трудный отрезок пути. Приходилось пускать
в ход даже скальные крючья, чтобы удержаться на отвесной скале. С другой
стороны, солнце стремительно уходило за горизонт и следовало торопиться.
Много раз, потом, в следующие три дня Асанов будет спрашивать себя:
правильно ли они поступили, вывдя вечером. Но ответа, так мучившего его, не
найдет.
Они шли все вместе, держась близко друг от друга, когда внезапно
Семенов поднял руку.
- Здесь нужно быть осторожнее, - сказал он, - сначала пойдем мы с Чон
Дином. Потом поднимем всех остальных.
Отцепившись от общей связки, двое офицеров поднимались по скале, вбивая
страховочные крючья в камни.
Наконец они достигли вершины, бросили сверху веревку.
- Поднимайтесь, - крикнул Семенов, - все нормально.
Как и прежде, первым пошел Асанов. Несмотря на свой возраст, он
сохранил удивительную подвижность, был в хорошей спортивной форме. Следом
шла Падери-'на. Замыкающим поднимался Машков.
Все произошло неожиданно, словно в ужасном мелодраматическом
кинофильме. Посыпались камни, и вдруг поскользнулся Машков. Миг, и он
скользит, по скале, резко дернув веревку. Падерина, не удержавшись на ногах,
падает, страховочный крюк, вбитый, видимо, не совсем сильно или расшатанный
упавшим камнем, вылетает и уже двое людей несутся в бездну. Следующий
страховочный крюк, покосившись, устоял.
Асанов сумел задержаться на скале. Двое людей нависли над бездной. Если
не считать короткого восклицания Машкова, все происходило в полном молчании.
Асанов держался за скалу, чувствуя, как трудно поддерживать ему сразу
двоих людей. Сверху раздавались крики Семенова и Чон Дина. Первый уже лез
обратно, чтобы помочь генералу. Но Акбар чувствовал, что не выдержит.
Веревка больно впилась в его левую руку, и он держал двоих практически одной
рукой. И его силы постепенно иссякали.
Падерина и Машков замерли, стараясь не раскачивать веревцу, но Семенов
явно не успевал; Все трое должны были оказаться внизу. Асанов знал, что не
выпустит веревку и двое других офицеров это знали так же хорошо.
Неизвестно, что именно подумал Машков, но когда у Асанова начали
сдавать силы, он достал нож.
- Нет! - закричала, увидевшая нож, Падерина, - не смей!
- Веревка не выдержит - немного виновато крикнул в ответ Машков,
поднимая руку.
- Нет! - закричала Падерина.
Машков перерезал веревку. Тело полетело вниз и через десять секунд
гулкий удар болью отозвался в сердцах всех четверых офицеров, оставшихся
наверху.
Асанов сразу почувствовал, как уменьшился груз. Он перехватил веревку и
начал тянуть изо всех сил.
Семенов был уже совсем рядом, когда Акбар наконец вытащил Падерину.
Она была бледнее обычного. И здесь она пожалуй впервые за время их
экспедиции, не выдержала.
Бросившись к Асанову, она закусила губу. Нет, она не плакала, просто
крепко обняла генерала, пытаясь отдышаться. А может, плакала, он не видел ее
лица. А он, постаревший на десять лет, думал о семье Машкова, перед которыми
он теперь будет отвечать всю свою оставшуюся жизнь. Как командир за своего
подчиненного. За одного из своих людей он ответить не сумел. И уберечь не
сумел. Старший лейтенант Викторас Моргунас...
VI. Воспоминания. Старший лейтенант Викторас Моргунас
Самые тяжелые бои развернулись в Афганистане в восемьдесят
третьем-восемьдесят четвертом годах. Ставший Генеральным секретарем Юрий
Андропов был убежден в возможности и необходимости окончания войны в
Афганистане. Но, уже будучи тяжело больным, прикованным к постели человеком,
он, хорошо знавший и контролировавший всю обстановку в стране, начинал
реально терять контроль над ситуацией в далеком Афганистане. Министр обороны
Устинов, другие полководцы анали, что от них ждут победных сообщений и
бросали все новые, свежие силы для окончательного решения афганского
вопроса. Но в самом Афганистане воевали уже даже дети и старики. Причем за
обе стороны. Именно за обе, ибо тысячи афганцев воевали бок о бок с
советскими солдатами и было бы неверно утверждать, что в десятилетней войне
советские солдаты воевали с афганскими моджахедами. После восемьдесят пятого
по решению командования советских войск они больше не принимали участия в
непосредственных "чистках" городов и поселков. Советские войска блокировали
тот или иной район, город, поселение, дорогу, а уже затем представители
афганской народной армии начинали "чистку" на этой ограниченной территории,
ттроводя карательные операции против моджахедов. Вскоре советское
командование поняло, что авантюризм и популизм Бабрака Кармаля не приносит
никаких дивидендов, более того, он становится просто препятствием на пути
решения афганской проблемы.
Одним из самых последовательных и верных друзей Советского Союза был
руководитель местной службы безопасности Наджибулла. Причем, в отличие от
Кармаля, он был большим прагматиком, трезво мыслящим рационалистом, умевшим
при случае проявлять необходимую гибкость и понимание ситуации. Правда, в
начале он представлялся как доктор Наджиб, но затем, поняв, что отталкивает
верующих изменением своего имени, снова взял привычное Наджибулла.
Викторас приехал в Афганистан уже старшим лейтенантом в сентябре
восемьдесят седьмого. Он был самым молодым из тех офицеров, с кем близко
сошелся и подружился Акбар Асанов.
Родившийся в Паневежисе, тогда еще находившемся в составе единой
страны, он с детских лет полюбил театр своего родного города, так
прославившийся на весь мир своим созвездием актеров. Но в театральный ГИТИС
он тогда не попал, помешал его плохой русский язык и довольно неуклюжие
манеры молодого переростка. И он поступил в Институт иностранных языков.
После его окончания он попал сначала на Кубу, так как изучал испанский, а
уже затем в Афганистан. Командование военной разведки справедливо считало,
что всех офицеров нужно проводить через войну, чтобы они получили
необходимый опыт во время боевых действий. Это была и официальная позиция
руководства Министерства обороны СССР.
И старший лейтенант Викторас Моргунас, специалист-латиноамериканец,
прекрасно владевший испанским языком, попал в Афганистан в группу тогда уже
подполковника Акбара Асанова.
Они были вместе почти пять месяцев. Были под Джелалабадом, когда
снаряды и мины рвались совсем рядом. Были в Кабуле, когда его обстреливали
ракетами моджахеды, и каждый вылет из города был чреват роковыми
последствиями. Однажды Викторас даже спас всю группу, когда под обстрелом
сумел вывести БМП с сидевшими в нем офицерами военной разведки.
Он был нетороплив, как многие прибалты, обстоятелен, придирчив к
мелочам. Его дед был старым большевиком, одним из тех литовских
революционеров, кто восторженно приветствовал революцию и сражался во имя ее
идеалов в гражданской- войне. Потом в тридцать седьмом он получил свою
порцию благодарности в виду пули в затылок, когда был причислен к
троцкистско-каменевско-зиновьевской банде.
Отца вырастила бабушка. Но, вопреки всякому здравому смыслу и логике,
она вырастила его убежденным коммунистом, не позволив себе ни разу
усомниться в недостатках той системы, которая убила ее мужа.
Это было одним из тех противоречий непостижимой для многих западных
журналистов системы советского воспитания. Даже потеряв своего мужа,
незаконно репрессированного, в застенках ежовских тюрем, оставшаяся в
тридцать с небольшим вдовой с двумя детьми, женщина продолжала верить в саму
систему, в ее ценности, истово полагая, что судьба ее мужа - лишь досадный
сбой в функционировании этой системы.
Много лет спустя их внуки назовут это фанатизмом и отсутствием здравого
смысла, оправдывая своих близких отсутствием информации, незнанием реального
положения дел, незнакомством с основными постулатами системы. Но все это не
совсем так. Среди тех, кто верил в идеалы, провозглашенные в октябре
семнадцатого, были и знающие люди, и обладающие в полной мере информацией.
Но они продолжали верить, не давая возможности хоть малейшим сомнений
поколебать их убежденность. Именно эти люди шли по тонкому льду Кронштадта,
подавляя мятеж восставших матросов. Именно они горели в паровозных топках и
гибли в песках от пуль басмачей. Именно они потом, в сороковые, приняли на
себя весь страшный удар чудовищной военной машины агрессора, выстояли и
победили. Именно они восстановили народное хозяйство страны. Именно они,
поверив политическому руководству страны, отправлялись на БАМ, на
строительство КАМАЗа, в Афганистан. Людям всегда нужны идеалы, без которых
жизнь становится пресной и скучной. Во имя этих, пусть не всегда верно
понимаемых идеалов, они отдавали свои жизни и свои судьбы. Так был воспитан
отец Виктораса, так был воспитан сам Викторас, ставший членом партии уже в
двадцать три года.
В начале восемьдесят восьмого Викторас был легко ранен в руку, когда,
заслоняя приехавшего генерала, он сумел уберечь его от пули снайпера.
Викторэс был представлен к награде, его отправили лечиться в тогда еще
далекий тыловой Душанбе.
Асанов, успевший полюбить молодого офицера, дал ему блестящую
характеристику. Позже он узнал, что Викторас был представлен к ордену, но
где-то наверху решили, что вполне достаточно будет медали, которой и
наградили старшего лейтенанта. А затем начались прибалтийские события.
В разведке Комитета государственной безопасности не любили и не
доверяли прибалтам. И хотя саму революцию дважды спасали латышские стрелки,
тем не менее в системе КГБ и в ее институтах литовцев почти не было. В
разведке Министерства обороны, в ГРУ они иногда встречались. Моргунас,
который был представлен к званию капитана, так и не получил очередного
повышения по службе. А позже ему отказали и в новой звездочке. К тому
времени сепаратизм литовских властей стал почти нормой для страны, а
движение за независимость возглавил лидер литовских коммунистов Бразаускас.
В апреле восемьдесят девятого в Грузии пролилась первая кровь. Стало
ясно, что следующая на очереди - Литва. Воспитанный на преданности идеалам
интернационализма и коммунизма,старший лейтенант Викторас Моргунас не мог и
не хотел понимать, почему Литва должна отделяться от единой страны, его
страны, - в которой он вырос.
И тогда он подал рапорт, чтобы быть ближе к своим, к своему народу,
остаться со своей семьей - отцом, матерью, сестрой. Начальство удовлетворило
его просьбу подозрительно быстро, словно ждали, когда он подаст подобный
рапорт. В конце восемьдесят девятого ему присвоили звание капитана уже в
военкомате Литовской республики, куда он был откомандирован. Жизнь теряла
всякий смысл.
В январе девяностого кровь пролилась на этот раз в Баку. Сотни убитых,
раздавленных танками людей, противостояние между народом и армией еще раз
продемонстрировали, каким может быть "литовский путь" освобождения из
империи. Капитана Моргунаса к тому времени взяли работать в отделение
Литовского КГБ, людей катастрофически не хватало, некоторые начали уходить с
работы, другие выходили из партии. И хотя в самом КГБ таких случаев не было,
но все труднее становилось пополнять ряды "славных продолжателей дела
Дзержинского".
Через два месяца на выборах победили националисты. Их лидер - бывший
музыкант, решивший сыграть на популизме литовцев, напоминал чертика из
табакерки, словно внезапно выскочившего при открытии ящика гласности, чтобы
напугать всех присутствующих. К тому времени Горбачев стремительно терял
свой авторитет, все сильнее приближая огромную страну к невиданной трагедии.
Моргунас, искренне полагавший, что распад Советского Союза станет
трагедией для его народа, был одним из немногих литовцев, не принимающих
философию чертиков из табакерки. Но ничего остановить уже было нельзя. Они
работали в те дни сутками, отлично зная, кто именно из новых популистов
является агентами КГБ или стукачами МВД. Позже, когда выяснится, что среди
них были самые выдающиеся деятели прибалтийских чертиков, наступит шок
отрезвления. Внезапно выяснится, что очень многие лидеры популистских
фронтов, ставшие позднее премьерами и министрами иностранных дел, были в
свое время штатными стукачами того самого КГБ, против засилия которого они
боролись так неистово и страстно.
Но ситуация в стране становилась все более бесконтрольной. Наконец в
январе девяносто первого пролилась кровь и в самой Литве.
Потрясенные пролитой кровью тысячи литовцев бросали свои партийные
билеты, уяичтожали советские паспорта, отказывая империи в праве на
существовгние. Уже тогда стало ясно, что Литва ушла. И ее не вернуть обратно
никакими танками. Моргунас не бросил в те дни своего партбилета. Слишком
сильной оказалась инерция воспитания, полученные в детстве убеждения и
идеалы. А потом был август девяносто первого года.
Тысячи людей, среди которых был и Викторас Моргунас, услышав утренние
новости девятнадцатого августа, поверили, наконец, что страна возрождается,
что еще возможно спасение империи, пусть ценой репрессий, пусть ценой
временного отступления. Слишком памятен был характерный пример Польши, где
Ярузельский удержал страну от катастрофы. Но оказалось, что стареют не
только идеалы. Система, столько лет подавлявшая инакомыслие, система,
требовавшая безусловного подчинения и соблюдения правил игры, система, при
которой чаще всего талантливые и умные люди оказывались вне политики, а
проходимцы и карьеристы делали себе карьеру. Система, осуществлявшая отбор
на генетическом уровне, при которой нужно было доказывать никчемность своих
хромосом и ничтожность своих родителей для успешного продвижения наверх. Эта
система оказалась не в состоянии дать стране в решающий момент своего
Ярузельского или своего Пиночета. Вместо трагедии получился фарс. Вся страна
и весь мир увидели в перерывах между танцующими лебедями трясущиеся руки
вице-презвдента. Это был крах, конец всей системы, так долго служившей
каркасом империи.
Горбачев вернулся из Фороса национальным героем, но его дни уже были
сочтены. Ельцин тыкал ему в бумаги, чувствуя себя победителем и
освободителем Президента. Под нажимом своего вечного оппонента Горбачев
объявил о запрещении Коммунистической партии Советского Союза. А еще через
несколько дней была признана независимость Литвы, Латвии и Эстонии.
Моргунас еще застал тот день, когда в их учреждение ворвались маленькие
чертики из табакерки, радуясь, что наконец смогут стать самостоятельными
фигурами в этом клоунском балагане. Он видел, как срочно уничтожались дела
видных деятелей правящей партии, как сжигались компрометирующие материалы,
как изгонялись офицеры, вся вина которых состояла в том, что они честно
служили своей стране, представляя ее от Балтики до Тихого океана.
Он не мог принять эти перемены. Первые два месяца он ходил, как
помешанный, пытаясь осознать происходящее. Но иррациональность ситуации
давила на него, общая эйфория чертиков действовала на нервы, а торжествующий
музыкант, дирижировавший уже целым народом, вызывал ужас и разочарование.
Вскоре выяснилось, что Моргунас не может никуда устроиться на работу.
Его принадлежность и организациям, печально известным своими репрессиями и
преследованиями, сделала из него безработного. В тридцать лет он стал никому
не нужен в своей стране, в своей Литве.
К тому времени потерял свое былое значение и всемирно известный театр в
Паневежисе, когда умер режиссер, сошли со сцены многие актеры и театр
превратился в 'заурядный провинциальный театр времен Литовской республики.
Еще через два месяца Моргунаса стали называть оккупантом, прислужником
русских, кровавым палачом афганского народа. Он, честно и преданно служивший
своей стране, проливавший кровь во имя ее идеалов, оказался вдруг,
предателем и наймитом для одной сотой ее части, в той местности, где жили
представители его народа.
Это было больно, горько и обидно. Никто не хотел слушать, никто не
хотел понимать. Родители, видевшие его состояние, советовали ему уехать,
перебраться в соседнюю страну, но он не представлял себе жизни без них, без
блестящего Вильнюса, без старинного Каунаса, без родного Паневежиса. Это
была его родина, и он никуда отсюда уезжать не собирался.
А спустя еще некоторое время его хоронили в родном Паневежисе. Так и не
приняв распада большой страны, не сумев примириться с чертиками из
табакерки, он ушел из жизни растерянный и обманутый.
В последние дни он вспоминал друзей, звонил им из Литвы. Последний
разговор у него был с генералом Акбаром Асановым. Он ничего не сказал своему
бывшему командиру, уверяя его, что жизнь налаживается. Застрелился он утром,
на своей квартире в Вильнюсе, где жил один, так н не успев жениться. А
может, этой к лучшему. У него даже не было своей любимой девушки. В
Афганистане ему казалось, что вся жизнь еще впереди. В последние минуты он
вспомнил, как выводил под огнем моджахедов свой БМП. На столе нашли записку
с несколькими словами: "Прости меня мама, больше так не могу. Похороните в
Паневежисе, рядом с. бабушкой".
VII
Тяжелая и нелепая смерть майора Машкова потрясла всех четверых.
Оставшийся спуск прошел в полном молчании, пока наконец в полночь они не
вышли к небольшой реке, где Асанов объявил еще один привал. Он решил сам
дежурить в эту тяжелую ночь, давая отдых всем троим офицерам. Падериной и
Чон Дину нужно было отоспаться перед завтрашним выходом в Зебак, а Семенов,
протащивший всю группу ведомым, просто мог свалиться от усталости. Кроме
того, им предстояло разбить лагерь, идти обратно за грузом и охраняющими его
офицерами.
Он ходил в эту ночь с тяжелым грузом давящих на него воспоминаний.
Генерал понимал, что их операция необходима. Командование службы внешней
разведки и его собственное руководство, планируя эту операцию, исходили из
исключительности задания полковника Кречетова и его обязательного
закрепления в Афганистане. Но в качестве доказательства был избран отряд
Асанова, который по логике должен был погибнуть, доказывая всю важность
захваченного офицера. Еще не достигнув цели, они уже потеряли двоих
офицеров, и Асанов боялся, что это будут не единственные потери в этой
экспедиции.
И его задача, командира и старшего по званию офицера, была четко
сформулирована. Сначала закрепление Кречетова, затем проход бтряда и
безопасность его членов. Только затем.
Захватившие в плен Кречетова бандиты Нуруллы должны были убедиться в
его абсолютной важности и сообщить об этом по цепочке. Только тогда им
заинтересуются американские или пакистанские разведчики. Только невероятная
по своей дерзости попытка освобождения Кречетова может создать ему имидж
очень нужного человека, в котором западные спецслужбы должны быть
заинтересованы.
Генерал понимал всю стратегию этой сложной игры. Кречетова нельзя было
просто сдавать американцам. Его нельзя было просто подставлять им. Они сами
должны были заинтересоваться Кречетовым. Они сами должны были узнать о
попытке освобождения одного из офицеров, захваченного отрядом Нуруллы. И,
наконец, они должны были поверить, что сами смогли вычислить принадлежность
Кречетова к разведывательным ведомствам. Для этого и шел отряд генерала
Асанова. Для этого они потеряли уже двух людей. И, наконец, ддя этого они
рисковали своими жизнями, чтобы обеспечить успешное проведение всей
операции.
Никто из спящих сейчас на земле людей, никто из оставшихся в горах
офицеров и не подозревал, насколько сложна и непредсказуема будет их
дальнейшая судьба. Насколько нужно и не нужно освобождать Кречетова. Это
было трудное, высшее математическое уравнение, результатом которого должна
была стать теорема доказательства случайного пленения полковника Кречетова.
Но для этого его люди должны были выложиться полностью. И теперь,
обходя свой импровизированный лагерь, генерал все время размышлял - стоила
ли таких жертв эта теорема. Не слишком ли дорогой была цена за внедрение
агента службы внешней разведки в иностранную разведсеть?
Под утро он разбудил всех троих. Падерина и Чон Дин, развязав рюкзаки,
начали одеваться, готовясь к совместной "экскурсии" в город. Первоначально
на роль супруга для одетой в парацджу Падериной планировался майор
Ташмухаммедов. Он был выше ростом, хорошо знал местные условия, языки,
обычаи, мог стать ведущим в группе. Но после рокового несчастья при
приземлении их план пришлось срочно корректировать. С Падериной отправлялся
Чон Дин, который был чуть меньше ее ростом. И вдобавок не так хорошо знал
местные условия. Правда, здесь имелся и некоторый позитивный результат, так
как Чон Дина при всем желании нельзя было принять за русского шпиона,
настолько характерным было его лицо, кошачья, мягкая походка и внешность
корейца или киргиза. У Падериной под паранджой было спрятано два пистолета -
висевших на специальных ремнях. У Чон Дина ничего с собой не было, если не
считать его рук, по праву считавшихся почти боевым оружием в полевых
условиях.
Когда они были готовы, Асанов пожелал им счастливого пути, напомнил о
связном и потом долго смотрел им вслед. Чои Дин был немного меньше семенящей
за ним женщины, но на Востоке рост мужчины не имел никакого значения в
сравнении с женщиной.
Небольшой городок Зебав насчитывал к началу девяностых годов немногим
более шести тысяч человек, но затем из-за хлынувщих сюда таджикских беженцев
и представителей непримиршдой оппозиции, начал разрастаться и к олисываеыым
событиям насчитывал уже около восьми тысяч человек. При этом в городе жили и
китайцы, и корейцы, и киргизы, и пуштуны. Но больше всего, почти семьдесят
процентов населения города, были таджики, среди которых встречались бывшие
граждане Советского Союза. Среди них было много людей с неустойчивой
психикой, авантюристов и просто бандитов. Всякое действие рождает
противодействие, и победа сторонников Рахманова в гражданской войне в
Таджикистане образовала мощную эмигрантскую волну по ту сторону бывшей
государственной границы СССР.
Даже во время войны Зебак был несколько в стороне от боевых действий,
что было обусловлено его отдаленностью от центра, .труднодоступностью,
горными перевалами и близостью границ могущественного северного соседа.
После распада Советского Союза Зебак становится одним из центров исламских
сил таджикской оппозиции, а также перевалочным пунктом для все более
конкурирующих банд контрабандистов, создавших здесь своеобразное место
встречи наркодельцов. В городе они обменивались последней информацией,
покупали оружие, продавали партии наркотиков оптовым покупателям.
Жителям некогда тихого города не нравилось соседство бандитов и отрядов
оппозиции, но протестовать не имело смысла, да и было опасно. Вот почему
городская власть в Зебаке существовала чисто номинально, а реальная власть
была у контролирующих город отрядов Нуруллы, Абу-Кадыра и Алимурата.
Последний был бывшим командиром батальона народной афганской армии,
перешедший на сторону оппозиции еще в восемьдесят шестом и поддерживающим
военные формирования генерала Дустума.
Зебак был расположен в провинции Бадахшан, на самом севере страны.
Столица провинции, ее административный и политический центр Файзабад
находился в ста километрах отсюда. В условиях постоянной войны,
противоборства различных отрядов, не прекращающихся стычек между разными
бандами, до Файзабада добраться было практически невозможно. Это не считая
труднопроходимых горных дорог, часто засыпаемых снегом и камнями. Сам город
Зебак был расположен на высоте более чем пяти тысяч метров, окруженный со
всех сторон всегда величественными и снежными вершинами. В такой ситуации
сто километров, отделяющих Зебак от Файзабада, и более четырехсот километров
до Кабула делали их какими-то нереальными городами, словно расположенными на
другой планете, живущими по своим собственным законам и не имеющими никакой
связи друг с другом.
Зато отсюда было почти сорок километров до границы с Пакистаном и еще
столько же до Читрала, пакистанского небольшого городка, где находился
резидент ЦРУ и представители пакистанской военной разведки Именно для них и
планировали весь своеобразный спектакль группы Асанова.
Войти в городок, где живет всего несколько тысяч человек,
незамеченными, невозможно. Именно поэтому Падерина и Чон Дин постарались
попасть в Зебак после утреннего намаза, когда жители уже начали выгонять коз
на горные поляны. Городок постепенно оживал - люди спешили строить,
торговать, мастерить. Дымились домашние тендиры - своеобразные мини-пекарни,
где готовился хлеб на всю семью. Некоторые мужчины спешили на небольшие
поля, расположенные у подножья гор.
В этом горном городке не было своего большого базара, так характерного
для восточных городов. Вместо него функционировала одна небольшая улица, где
были расположены лавки нескольких местных торговцев и приезжающих сюда из
других областей купцов.
Если бы не отряды Нуруллы и Алимурата, время от времени устраивающих
кровавые разборки, если бы не боевики Абу-Кадыра, жители городка жили бы
своей размеренной жизнью, какой жили их предки за тысячу лет до Описываемых
нами событий. Но война властно вмешалась в тихую мирную жизнь Зебака. На
улицах города стали появляться пьяные люди, что было дико для горцев, не
знавших до того таких порогов. Кое-где раздавались выстрелы, слышались крики
загулявших боевиков. Война разрушила весь традиционный уклад жизни, внесла
сумятицу в умы горожан, породила ранее неведомые пороки и беды.
Двое вошедших в городок людей сразу обратили на себя внимание. У одного
из домов они остановились около одиноко сидевшего старика. В тяжелых, горных
условиях, когда все члены семьи обязаны трудиться, дабы выжить, созерцателем
и наблюдателем может быть только абсолютно немощный старик. Именно такой и
сидел перед ними.
- Ассалам аллейкум, - поздоровался на фарси Чон Дин, - да пошлет Аллах
удачу этому дому.
- Валлейкума салам, - отозвался старик, - кого ты ищешь, незнакомец,
могу ли я тебе чем-нибудь помочь?
- Мы пришли издалека, - начал Чон Дин, - наш путь был долгим и трудным.
Мы ищем здесь лавку Али-Рахмана, да будет благословенно имя его и имя его
отца.
- Это недалеко, - показал старик, - совсем рядом. Пройдите вперед три
дома и сверните направо. А потом-все время прямо. Наши лавки расположены
там.
- Спасибо тебе, добрый человек.
- Но Али-Рахмана, кажется, нет, - вдруг добавил старик, - я уже два дня
не вижу его.
- Мы посмотрим, - улыбнулся Чон Дин, взглянув на Падерину. Та согласно
кивнула головой.
Они прошли по дороге, указанной стариком, выпили воды у колодца и
направились дальше. У некоторых домов стояли телеги без лошадей. Очевидно
всех лошадей успели мобилизовать для прохождения горных троп или бандиты,
или правительственные войска. Хотя жители города давно не различали кто есть
кто, не пытаясь, разобраться в хитроумных сплетениях кабульской официальной
политики.
Ближе к дому Али-Рахмана телеги встречались все реже, ибо торговцы, как
народ предприимчивый, предпочитали прятать своих лошадей и соответственно
телеги от назойливых посетителей и незваных гостей. Торговая улица Зебака
была вместилищем двадцати-тридцати лавок и пекарен, и если раньше здесь еще
можно было услышать голоса или громкие споры, то теперь, вот уже несколько
лет, на улице стояла непривычная тишина, нарушаемая лишь изредка случайными
покупателями.
Лавка Али-Рахмана была ближе к концу улицы, там, где начинался обрыв и
весело журчала небольшая реч ка, Чон Дину сразу не понравилась
подозрительная тишина у этого дома, хотя сама лавка была открыта. Он сделал
знак Падериной остановиться и тихо попросил:
- Я пойду первым. Если понадобится, вы войдете позже. На войне все
решают секунды. Правильная тактика - верный залог успеха.
Подполковник Падерина согласно кивнула головой. Она понимала, что войти
для первого контакта должен мужчина. Это было правильно по местным нормам и
верно с точки зрения психологии афганских моджахедов, если бы вдруг они
оказались в этой лавке.
Чон Дин, наклонившись, вошел в лавку Али-Рахмана. За прилавком стоял
молодой парень лет двадцати в обычном для этих мест наряде - широких штанах,
рубахе навыпуск, тяжелой безрукавке из козьей шкуры.
- День добрый, - поздоровался Чон Дин, - мне нужен Али-Рахман.
- Добрый день, - отозвался парень, - но его нет. Он уехал в Кабул.
- Прости меня за мою назойливость, - на Востоке приняты витиеватые
выражения и многословные формулировки, - но ты не мог бы мне сообщить, когда
это произошло?
- Два месяца назад.-сообщил парень, - он вернется через еще один месяц.
"Почему он врет? - подумал Чон Дин, - ведь им передали этот адрес
несколько дней назад. Неужели у них не было никаких контактов с этим
связным? Непонятно. Нужно проверить", - решил он и спросил:
- Прости меня еще раз, но скажи, ты не ждешь никаких известий из
славного города Дели?
Парень замер, покраснел, посмотрел по сторонам.
- Войди, - показал он на другую дверь, пропуская в соседнюю комнату
гостя первым.
- Как ты сказал? - спросил, заикаясь, парень.
- Не ждешь ли ты каких-нибудь вестей из Дели? - повторил Чон Дин и
вдруг почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит. Он резко обернулся и
увидел направленное на него дуло винтовки.
VIII. Воспоминания. Старший лейтенант Вячеслав Черкасов
Из всех офицеров, прошедших войну вместе с Акбаром Асановым, это был
самый дерзкий, самый отчаянный и самый смелый. Скорее, даже безрассудный,
если такой термин может быть применим к офицеру военной разведки. Казалось,
он был заговоренный. Смерть избегала его, словно опасаясь отчаянного напора
этого человека, его колоссальной внутренней энергии. Пули дважды пробивали
ему куртку, даже не задев ее обладателя. Вместе с десантниками он бывал в
самых трудных местах, лазил в горы, ходил один в кишлаки. Его информация
всегда была точной и своевременной, словно он опрашивал руководителей
моджахедов, перед тем как принести сведения.
В Афганистан он попал летом восемьдесят шестого. К тому времени стало
ясно, что предстоит затяжная война. Несмотря на все усилия, в предыдущие
годы перелома в войне добиться так и не удалось. Племена, кочевавшие на юге
по всей афгано-пакистанской границе, по-прежнему отказывались признавать
безбожную власть, столь строго ограничивающую их традиционное перемещение. В
горах устанавливались свои законы, с запада шли отряды наиболее непримиримых
фанатиков, получавших оружие и деньги из соседнего Ирана. Практически все
соседи Афганистана оказались втянутыми в эту войну. Исламский Иран с самого
начала широко практиковал помощь религиозным отрядам, выступающим под
знаменами исламской революции. Несмотря на изнурительную войну с Ираком,
иранское правительство находило возможность для помощи своим
братьям-единоверцам в соседней стране. Правда, делать э,то прихо' дилось
достаточно осторожно, дабы не разозлить своего могучего северного соседа.
Проамерикански настроенный Пакистан никогда и не скрывал своей позиции.
Тысячи инструкторов из западных стран, мощная поддержка оружием, непрерывные
поставки медикаментов, продовольствия, техники для воюющих моджахедов не
были особым секретом. Поставки шли из Америки и Израиля, из Франции и
Англии, из Китая и Германии. Миллионы долларов оседали в сейфах пакистанских
чиновников, продающих в другие, руки гуманитарную помощь Запада. Еще десятки
миллионов оставались на счетах лидеров афганских моджахедов, на которых не
жалели ни новейшее вооружение, ни щедрые подачки. На севере активизировалась
разведка Китая, считавшего, что активность Советского Союза в этом регионе
противоречит долговременным интересам самого Китая. И, наконец, в конфликте
была задействована Индия, с помощью которой советское руководство постоянно
держало в напряжении огромную по протяженности пакистано-индийскую границу,
оказывая довольно сильное давление на пакистанские власти. Таким образом, в
этом внешне очень локальном конфликте приняли участие страны от Ирака до
Китая, образовав ту самую дугу нестабильности, о которой любил говорить
помощник Президента Картера по национальной безопасности Збигнев Бзежинский,
словно предвидевший последующие события в восьмидесятые годы.
В Советском Союзе утверждалась новая эра. Появились такие слова в
политическом лексиконе страны, как "гласность", "демократия", "плюрализм". А
в самом Афганистане по-прежнему шла война. После восемьдесят пятого-шестого
годов эта война приняла характер партизанской борьбы против гарнизонов
советских войск и собственных неверных, продадшихся иностранцам. В некоторых
областях даже устанавливалось негласное разделение зон, при котором в
крупных городах и поселках действовали представители официальной власти и
части контингента советских войск: а в кишлаках и селениях контроль
оставался за представителями афганской оппозиции.
К тому времени у оппозиции стали появляться подлинные лидеры, способные
на консолидацию довольно большого числа людей, имевшие собственные программы
выхода страны из кризиса. Дсанов иногда встречался с некоторыми из них и
успевал заметить, как выросли в последние годы командиры моджахедов, какой
культурный и нравственный .потенциал заложен в этих людях. Позже в фильмах и
книгах он с удивлением встречал образы всегда непримиримых фанатиков или
почти людоедов, против которых действовали советские солдаты. На самом деле
все это было очень далеко от истины. Среди моджахедов, конечно, бывали и
неистовые фанатики и просто идиоты, но бывали и другие - выпускники лучших
теологических институтов Востока, потомственные аристократы из афганских
родовых семей, крупные инженеры и предприниматели, получавшие образование в
известных центрах научной мысли Франции, Англии, США. Но это касалось только
высшего, очень тонкого слоя афганской оппозиции. На девяносто процентов она
состояла из племенных образований и озлобленных крестьян, просто по
необходимости взявших оружие в руки. Позже многие из них так и не смогут
никогда вернуться в свои дома, на свои поля, в свои кишлаки. Убивать на
воине - станет их основной профессией....
