Николай Николаевич Шпанов. Поджигатели
страница №10
...нской армией, Гитлер умудрился за всечетыре года службы не видеть окопа. Имея нашивку ефрейтора, он все время
оставался вестовым при штабе полка. Было это результатом неудержимой любви
начальства к ефрейтору или плодом необыкновенной ловкости самого Гитлера,
но, закончив с концом войны свою "фронтовую деятельность", ефрейтор Гитлер
предстал перед друзьями украшенным орденом Железного креста первого класса.
Даже строевые офицеры получали его лишь за особые подвиги, связанные с
проявлением высшей личной храбрости. Чтобы такой крест получить ефрейтору,
нужно было совершить подвиг, о котором кричала бы вся немецкая печать, нужно
было стать фигурой, сходной с русским казаком Кузьмой Крючковым. А между тем
в истории полка, изданной после войны, даже не упоминается имя Гитлера.
Шлейхер произвел тщательное расследование, надеясь установить, что
Гитлер попросту самозванец и никто никогда его не награждал железным
крестом, ленточку которого он с такой гордостью всегда носил в петлице. Было
даже подготовлено опровержение напечатанной в нацистских брошюрах версии о
том, что железный крест получен фюрером за то, что он один с револьвером в
руке захватил французский пулемет вместе с защищавшими его двенадцатью
французами.
Эта надежда Шлейхера на громкий скандал не оправдалась, но ему удалось
все же документально установить, что подвиг, приписываемый Гитлеру, никогда
не был совершен ни им, ни кем-либо другим из солдат Западного фронта.
Оказалось, что железный крест был пожалован Гитлеру специальным приказом
Людендорфа уже много времени спустя после окончания всех боев в целях
поднятия авторитета субъекта, пользовавшегося таинственной любовью
командования. Это награждение было одним из звеньев цепи, которая
приковывала каторжника Гитлера к галере фашизма, вынашивавшегося в недрах
армии. Как выяснилось, крестным отцом вестового-провокатора был Людендорф,
сдавший его для дальнейшей эксплуатации Рему.
Все это и кое-что еще, достаточно неблаговидное, и содержалось в
"деле", подобранном Бредовым. Шлейхер и Бредов полагали, что, угрожая
Гитлеру опубликованием таких документов, можно держать его в узде. Но выдать
эту мысль Рему Шлейхер не был намерен. Сначала он сделал вид, будто бы не
понимает, о чем идет речь, а когда тот объяснил, то генерал разыграл
возмущение: не полагает же Рем, что он, генерал-лейтенант Курт фон Шлейхер,
способен заняться шантажом! Кажется, подобные средства не входят в арсенал
прусского офицера! Это первое. А второе: он может заверить Рема честным
словом, что упомянутых документов давно нет.
- Они больше не существуют, - невозмутимо солгал Шлейхер.
- Но ведь Бредов же взял их. Я знаю, что взял, - настаивал Рем.
Голос Шлейхера оставался попрежнему сух, спокоен и негромок:
- Да, Бредов взял их по моему приказанию. Я не хотел, чтобы что-либо,
могущее когда-либо скомпрометировать господина Гитлера, хранилось в архиве.
Хотя бы этот архив и был мало кому доступен.
- Уж не собираетесь ли вы меня уверить, будто действовали в интересах
Гитлера? - насмешливо спросил Рем.
- Именно так я и действовал.
- И ради этого припрятали дело?
- Я приказал его уничтожить, - тоном, не допускающим сомнений, отрезал
Шлейхер.
С минуту Рем смотрел в лицо генерала, пытаясь по его глазам угадать,
может ли быть правдой то, что он сказал. Но глаза эти, как всегда, ничего не
выражали, и лицо оставалось холодно-непроницаемым. Рем покачал головой:
- Если это правда, то такая глупость может вам стоить головы.
- Да ведь вы сами же только что говорили, что фюрера нельзя запугать
подобными пустяками...
- Ну, кто знает?.. Может быть, с ним и можно было бы договориться... -
неуверенно проговорил Рем и снова огорченно покачал головой. Подумав,
сказал: - Все-таки поразмыслите-ка... Остались считанные дни. Завтра может
оказаться поздно раздумывать... А может быть, поздно уже и сейчас...
- Вы слишком мрачно настроены, - Шлейхер хотел казаться спокойным. Он
сказал наставительно: - История не делается такими средствами.
- Каждому из нас хочется, чтобы история делалась им или хотя бы при
нем. И никто из нас не может себе представить, что он уже лишний, что завтра
все будет происходить без него... Совсем без него... всегда... А Адольф, мне
кажется, думает именно так. Во всяком случае в отношении вас и меня.
Словно бы невзначай, Шлейхер задал Рему вопрос, и потому, что вопрос
был неожидан и некстати, генерал рассчитывал получить на него ответ:
- А кто же из наших генералов дал вам основание думать, будто рейхсвер
умоет руки в моей судьбе?
- Переговоры с фюрером вел Гаусс... Не знаю: лично от себя или от имени
остальных...
- Вот как... - неопределенно проговорил Шлейхер и поднялся в знак того,
что хочет закончить разговор. - Весьма признателен за сообщение. Я подумаю
обо всем, что слышал.
- Если для этого осталось время, - насмешливо повторил Рем. - Может
быть, другой на моем месте уехал бы из Германии сегодня же...
- Вы полагаете, что покинуть страну следовало бы и мне? - с таким
видом, словно это казалось ему абсурдом, спросил Шлейхер.
- На вашем месте я держал бы чемоданы наготове, - с прежней грубостью
сказал Рем. - На этот раз Адольф решил не стесняться.
- Быть может, и вам пора... собирать чемоданы. - Не без иронии сказал
на этот раз Шлейхер.
Рем энергично мотнул головой.
- Нет! - Его мясистая ладонь проделала быстро движение, как бы что-то
отрубая: - У меня тут свои счеты. Я сведу их, чего бы это ни стоило.
- Даже головы?..
- Одна из двух голов действительно может упасть...
Стук захлопнувшейся за Ремом садовой калитки еще висел в воздухе, а
Шлейхер уже держал в руке телефонную трубку... Гаусс?! Пустяки. Этого не
могло быть. Шлейхер поверил бы чему угодно, только не тому, что именно этот
генерал мог его предать. Да и что значит предать?.. Ведь для того чтобы
договориться с Гитлером, Гауссу необходимо было с ним видеться. А Александер
не говорил Шлейхеру о чем-либо подобном. Мог ли Александер прозевать визит
Гаусса к Гитлеру?.. Едва ли... Нет, положительно, этого не могло случиться.
Шлейхер готов был прозакладывать голову, что Рем все это выдумал, чтобы его
припугнуть...
Простая мысль, что, зная о свидании Гаусса с Гитлером, Александер мог
скрыть это от Шлейхера, ему не приходила в голову. Чтобы допустить такое
предположение, он должен был понять, что уже выпал из числа тех, кто мог
верить Александеру, что он не нужен Александеру, так же как не нужен Гауссу
и другим.
Шлейхеру и в голову не приходило, что его политическое чутье,
считавшееся самым тонким во всем рейхсвере, могло ему изменить настолько,
что он перестал понимать происходящее... Нет, этого он не допускал... Нужно
было только взять себя в руки, собраться. Разве не он, Шлейхер, когда-то
поучал: "Заметили ли вы, сколько людей говорят о своих нервах? Как будто
нервы нельзя держать в узде или будто нервы всегда нужно щадить? Глупость!
Нервозность - только проявление трусости. Нервные люди не могут спать по
ночам только потому, что они боятся ответственности. Я этой боязни не знаю,
поэтому я спокойно сплю по ночам".
Итак, все дело в нервах. Распуститься - значит утратить чувство
ответственности. Да, он всегда знал меру ответственности за свои слова и
поступки. Да, он никогда не позволял нервам взять верх над рассудком.
Неужели же именно теперь, когда, может быть, спокойствие ему нужно больше,
чем в любой другой час его жизни, он может утратить спокойствие?.. Нет и
нет!
Эти мысли летели у него в голове пока, по его просьбе, адъютантура
округа устанавливала местопребывание Гаусса. К тому времени, когда произошло
соединение, Шлейхер был уже спокоен. Вернее, казался себе спокойным.
Хотя Гаусс и не мог видеть собеседника, Шлейхер натягивал на лицо маску
непроницаемости, которую так хорошо скопировал у Мольтке и Секта. Он ждал
секунду, вторую, когда услышит голос Гаусса. Он намеревался ледяным тоном
спросить о времени и месте, удобном для неотложного свидания.
Но вот прошли уже и третья и четвертая секунды ожидания, а Гаусса все
не было на том конце провода. Наконец в трубке послышался голос, но это не
был Гаусс, а всего только его адъютант.
- Господин генерал-полковник Гаусс находится на заседании. К большому
сожалению, я не имею возможности соединить ваше превосходительство с
генералом...
По тому, сколько времени потребовалось на установление простого факта,
что Гаусс "находится на заседании", Шлейхер понял: никакого заседания нет,
Гаусс попросту не хочет с ним говорить. И по одному тому, что это было
передано ему через адъютанта, который, конечно, знал, что никакого заседания
нет, Шлейхеру, несмотря на все самообладание, захотелось бросить трубку в
стену. Но он сдержался и холодно бросал:
- Благодарю...
Словно бы ничего и не случилось. Хотя случилось гораздо больше, чем он
мог думать за минуту до этого: теперь он знал, он был уверен: Рем не солгал.
Гаусс боялся с ним говорить. Значит, Гаусс действительно...
Шлейхер вызвал кабинет Александера. Он знал, что в эти часы Александер
должен быть на службе, но ему и тут ответили, что полковника нет. Он
позвонил Александеру на дачу, тут же в Нойбабельсберге, но и там полковника
не оказалось.
"Глупая случайность" старался уверить себя Шлейхер. Но теперь инстинкт
подсказывал ему, что это вовсе не случайность, а первые признаки той
страшной пустоты, которая образуется вокруг человека, когда он выпадает из
игры. Спокойствие покидало его. Он наспех предупредил Бредова, что сейчас
будет у него, и отправился в Берлин.
Разговор с Бредовым не принес утешения: признаки того, о чем говорил
Рем, были налицо, - тревожные признаки приближения развязки, которая в
исполнении Гитлера могла оказаться ужасной.
Шлейхер очутился в тенетах тех самых интриг, которые он с таким
искусством и до сих пор не изменявшим ему успехом плел в течение пятнадцати
лет. Но он еще не мог и не хотел поверить тому, что дело непоправимо. Он
говорил Бредову:
- Настало время показать ему когти.
Бредов молчал.
Шлейхер терял спокойствие:
- Мы должны дать ему понять, что нанесение мне какого бы то ни было
вреда будет означать опубликование самых компрометирующих обстоятельств
жизни этого животного, - в раздражении говорил он.
Бредов отвечал тем же молчанием. Он только с беспокойством поглядывал
по сторонам, словно опасаясь, что стены могут слышать этот разговор.
Его молчание вывело Шлейхера из себя:
- Дайте мне бумаги, я сам составлю публикацию, которая, в случае...
На этот раз Бредов не дал ему договорить.
- Бумаг... у меня нет.
Шлейхеру казалось, что он ослышался. У него едва хватило голоса, чтобы
переспросить:
- Нет бумаг?!
Словно это выходило за грань мыслимого.
Бредов ответил было молчаливым кивком головы, но, видя выражение лица
генерала, которому вот-вот сделается дурно, поспешил добавить:
- Я отправил их за границу.
- Сейчас... сейчас?
- Именно сейчас.
- Когда от них зависит все, зависит, может быть, моя жизнь?..
- Их нельзя было дольше держать здесь. Моя жена полетела в Швейцарию,
чтобы положить их там на хранение.
Шлейхер уронил голову на руки. Едва слышно он бормотал:
- Вы сошли с ума, вы просто сошли с ума...
- Мы примем меры, чтобы получить копии, - сказал Бредов, но так
неуверенно, будто и сам не верил в возможность того, что говорил.
- Вы сошли с ума! - повторил Шлейхер. - Когда улетела госпожа фон
Бредов?
- Вчера.
- Куда?
Бредов снова опасливо огляделся и ответил неопределенно:
- В Швейцарию...
- Ах, боже мой, - воскликнул Шлейхер. - Они же все равно знают, куда
она улетела. Они же давали ей заграничный паспорт.
- Паспорт взят... совсем не туда, где будут храниться бумаги, - ответил
Бредов.
- А вы не думаете, что за ней могут следить и там, везде...
- Конечно, - Бредов пожал плечами. Как контрразведчик он понимал, что
уберечься от слежки гитлеровской службы было трудно. - Но я надеюсь, что
следит за нами не кто иной, как Александер.
- Как бы не так... Они давно знают наши отношения с Александером.
Конечно, за вами, а значит, теперь и за вашей женой следит Гиммлер. И то,
что он будет знать местонахождение документов, - просто ужасно, - тоном
отчаяния проговорил Шлейхер.
Он поднялся с кресла и стал в волнении ходить по комнате. На своем пути
он притрагивался то к одной, то к другой вещи, брал со стола первые
попавшиеся предметы и тут же рассеянно ставил их на свое место.
Бредов исподлобья следил за этой нервозной прогулкой.
- Место хранения бумаг останется нашей тайной, - уверенно проговорил
он. - А что касается копий, то...
- Ну же?..
- Я должен сам вылететь в Швейцарию, чтобы их получить.
Шлейхеру пришло в голову, что если Бредов улетит, он останется тут
совершенно один, без всякой к тому же гарантии, что Бредов вернется. Ведь
если дела оборачиваются так, как сам он только что говорил, самым разумным
со стороны Бредова будет остаться в Швейцарии. Бумаги - капитал, с которым
он просуществует. А здесь - нуля в затылок?.. Нет, Бредов должен остаться.
Он единственный надежный заложник за целость бумаг.
- Вы не должны лететь в Швейцарию, - поспешно проговорил он. - По
вашему следу они уже наверняка доберутся до бумаг. Надо послать кого-нибудь
другого.
Бредов достаточно хорошо знал Шлейхера, чтобы угадать возникшие у него
опасения. Но на этот раз он ничем не мог его успокоить: послать следом за
женой кого бы то ни было - значило открыть тайну, которой никто не должен
был знать.
Разгорелся спор. В конце концов, Шлейхеру ничего не оставалось, как
согласиться, потому что единственный человек, за которого он мог поручиться
в этом деле, кроме Бредова, был он сам. Но не мог же он ни с того ни с сего
лететь в Швейцарию. Обратиться в такие дни за паспортом - значило обнаружить
свой страх перед Гитлером, то-есть выдать себя с головой... Но, боже правый,
как хорошо было бы сейчас оказаться за пределами этой проклятой страны!..
- Хорошо, пусть будет так: вы летите. Но сделать это нужно немедленно,
сегодня, тотчас же... - И вдруг лицо его просветлело, как от неожиданно
пришедшей радостной мысли: - Я устрою вам это... - воскликнул он, - да, да я
устрою все так, что они не будут знать, куда вы полетели...
Он тут же соединился по телефону с Нейратом, но по его
недоуменно-взволнованным репликам, по тому, как ему пришлось убеждать
министра иностранных дел в неотложности служебной поездки Бредова в
Швейцарию, полковник понял, что из этого ничего не может выйти. Пока шел
этот бесполезный и, как казалось Бредову, ошибочный, - так как он
обнаруживал еще одному человеку их намерения, - разговор, он сам мучительно
размышлял над тем, как действительно поскорее выбраться из Германии.
Непривычная нервозность Шлейхера передалась и ему. Ему самому уже начинало
казаться, что земля под ним горит, что нельзя терять ни часа - нужно
немедленно показать Гитлеру камень, который они для него припасли.
К тому времени, когда Шлейхер в раздражении бросил телефонную трубку на
рычаг аппарата, у Бредова было готово решение: копии документов должны быть
как можно скорее доставлены Гитлеру. Ему самому прямо в руки, без
посредников! Чтобы он оценил по достоинству не только их угрожающий смысл,
но и действительную готовность Бредова не передоверять тайн фюрера никому на
свете. Шлейхер?.. Ну, в конце концов это уж дело генерала, как он сумеет
выбраться из передряги. На то он и "генерал от политики"! Сейчас Бредов
должен думать о себе самом.
Он с решительным видом поднялся и сказал:
- Я все беру на себя... Сегодня я буду в Швейцарии.
- Как? - вырвалось у Шлейхера.
- Это...
Предупреждая обидный отказ, Шлейхер тут же поправился:
- Да, да, конечно, не говорите ничего... Важно, чтобы вы сами были
уверены в безошибочности... И да благословит вас бог.
Он протянул полковнику руку.
Бредов, не теряя ни часа, приказал подготовить военный самолет для
служебного полета в Мюнхен. Через три часа он уже сидел в приемной папского
нунция в Мюнхене кардинала Эудженио Пачелли. Именно с помощью этого
представителя святого престола была у него ранее организована отправка бумаг
в луганский банк, носивший несколько странное название - "Институт
религиозного дела". Это был банк, принадлежащий Ватикану. Бредов избрал его,
так как полагал, что при любых политических ситуациях, при любых
потрясениях, какие могли произойти в Германии, папский Рим останется
противником Гитлера. Фюрер успел зарекомендовать себя в качестве грубого
нарушителя всех традиций в отношении церкви, как правитель, попирающий
христианство и готовый навсегда изгнать его из пределов Третьего рейха,
чтобы заменить его новоявленной религией древнегерманского бога Вотана.
Бредов знал многое, но не знал всего. А в данном случае это "все"
заключалось в том, что ссора Гитлера с Ватиканом была игрой. Эту игру оба -
Гитлер и папа - вели с большим азартом. Этот азарт многие и принимали за
искренность вражды. А действительной целью игры Берлина с Ватиканом вовсе не
был разрыв. Напротив того, цель заключалась в союзе. Но каждая сторона
хотела заключить этот союз на наиболее выгодных для себя условиях. Бредов
был одним из многих, кто верил лицемерному азарту папы и его иерархов,
налево и направо анафемствовавших "нацистских безбожников". Бредов, как и
многие другие, считал папский Рим непримиримым врагом Гитлера. Врагом
Гитлера считал он и одного из искуснейших дипломатов Ватикана и одного из
лицемернейших кардиналов - папского нунция в Мюнхене Эудженио Пачелли.
Бредов и Пачелли давно знали друг друга. Кардинал не имел ничего против
того, чтобы услужить офицеру, который достаточно много сделал в свое время
на глазах кардинала для подавления светской власти в Баварии и для
утверждения там влияния католиков. Для Пачелли еще не наступило время, когда
следовало открыто предпочесть интересы Гитлера интересам любого другого
немца. Пока еще и Пачелли самому казалось полезным припугнуть бывшего
мюнхенского сыщика. Особенно, если это можно сделать чужими руками, не
вмешивая в эти грязные дела римскую церковь. Как многие люди, являющиеся
обладателями множества чужих тайн и привыкшие поэтому считать себя на голову
выше других, Бредов никогда не задумывался над тем, что какая-либо из его
личных тайн, которую он хотел сохранить, может стать достоянием другого. Эта
ошибка бывает свойственна многим работникам разведки. Если они работают
внутри своей страны, то такая наивность ведет обычно к утрате служебной
тайны и проистекающих из нее преимуществ перед объектом этой тайны. Если
разведчик работает в чужой стране, утрата чувства реальности может стоить
ему даже головы.
На этот раз Бредов, старый и опытный контрразведчик, и совершил именно
эту обычную ошибку, означающую в его профессии начало конца: не дал себе
труда тщательно проанализировать все детали дела, каждый свой шаг и каждое
побуждение своего контрагента. Поэтому он и позволил себе вообразить, будто
этот контрагент, кардинал Пачелли, пряча его, Бредова, архив, оказывает
простую дружескую услугу союзнику. Он даже не спросил себя, может ли
кардинал знать содержание документов, которые согласился спрятать в папском
банке?
Бредов изложил свое дело кардиналу, исходя из того, что тому ничего
неизвестно.
Пачелли тотчас согласился ему помочь. Он соединился по телефону с
дирекцией "Института религиозного дела" в Лугано и узнал, что портфель с
документами сегодня депонирован в сейф этого банка особой, прибывшей из-за
границы.
- Не знаете ли, - спросил кардинал по телефону, - эта особа уже
покинула Лугано?
- Нет, ваша эминенция, - был ответ, - она еще не завершила необходимых
формальностей.
- Эта особа оставила вам свой адрес в Лугано?
- Конечно.
- Вы можете ее тотчас отыскать?
- Конечно.
- Сделайте это и соедините меня с нею по телефону как можно скорее.
Меньше чем через час фрау Бредов услышала в трубке голос своего мужа.
Она узнала, что ей следует немедля снять копии с документов, переданных в
банк, и привезти эти копии в Германию.
Словно не веря тому, что слышит, она еще и еще раз просила полковника
повторить распоряжение. Напоследок спросила:
- Это, правда, ты?..
Словно перестала верить своим ушам.
То, что каждое слово этого телефонного разговора записано на ленту и
сегодня же будет известно гестапо, не беспокоило Бредова. Бумаги были вне
сферы деятельности Гиммлера и Александера, а то, что Гитлер будет знать об
их существовании и даже о том, что они в руках Бредова, не могло помешать
плану Бредова. Скорее даже могло ему помочь.
Через два дня госпожа Бредова вышла из самолета на аэродроме Темпельхоф
и тотчас отправилась домой, крепко сжимая в руке ридикюль из плотной кожи.
Только войдя в кабинет мужа она решилась разжать затекшие пальцы и,
выпустить ридикюль. Полковник тотчас же, не раскрывая ридикюля, запер его в
письменный стол и сообщил Шлейхеру по телефону о возвращении жены.
План действий был у него готов: копии документов Гитлера должны быть
доставлены фюреру сегодня же ночью. Для этого Шлейхеру следует попросить
аудиенции. Он надеялся, что фюрер не откажет, если полковник выставит
достаточно вескую причину необходимости свидания; может быть, даже придется
осторожно намекнуть на суть дела.
Было двадцать восьмое июня, и секретариат Гитлера ответил, что фюрер не
может соединиться с полковником, так как отбыл из Берлина. Проверив ответ,
Бредов через полчаса узнал, что Гитлер действительно улетел на Рейн.
Предполагалось, что он вернется к тридцатому, тогда Шлейхер, вероятно, и
сможет его увидеть.
Бредов растерянно смотрел на вынутый из стола ридикюль. Было похоже на
то, что следовало, не теряя ни минуты, лететь за Гитлером: слухи о том, что
предстояло тридцатого июня, уже проникли в разведку. Да, самое правильное -
отвезти копии на Рейн.
Бредов достал из кармана ключик и отпер ридикюль. Лежавшая в нем
плотная папка была перевязана крест-накрест бечевкой. Бредов распустил узлы
и раскрыл папку. Перед ним лежала пачка старых берлинских газет. Таких
старых, что углы их даже пожелтели. Бредов в бессилии опустился в кресло и
закрыл лицо руками.
Операцию по добыванию "досье Гитлера" нельзя было назвать просто
тонкой. Она требовала не только искусства, но и высокой деликатности. Геринг
долго колебался в выборе ее исполнителя. Тут было много обстоятельств,
мешавших передать поручение агентуре гестапо. Первым из них было то, что сам
Гиммлер охотился за этой вожделенной папкой. Удайся похищение кому-либо из
его людей - папка минует руки Геринга. А он готов был отдать многое за то,
чтобы обладать этим средством нажима на своего "дорогого фюрера". С другой
же стороны, человек, которому Геринг поручил бы похищение документов у
выехавшей в Швейцарию госпожи фон Бредов, никоим образом не мог не
принадлежать к аппарату гестапо. Появление такой фигуры на горизонте было бы
обнаружено наблюдением Гиммлера, и эта фигура была бы без промедления убрана
с горизонта, будь то в Германии или за границей.
Задача начала было казаться Герингу невыполнимой, когда на память ему
пришло имя Кроне...
Милый, умный Кроне!..
Геринг радостно хлопнул себя по лбу: кто же, как не Кроне, преданный
ему душой и телом, должен выполнить это поручение?!. У Геринга ни на минуту
не рождалось сомнения в том, что Кроне готов предать интересы Гиммлера в
его, Геринга, пользу.
Кроне вылетел в Швейцарию и вернулся оттуда следом за женой Бредова.
В день, когда Бредов убедился в том, что перед ним лежит искусно
сделанный дубликат ридикюля его жены, жирная рука Геринга плотоядно
поглаживала сафьян настоящего ридикюля. Он с торжеством вложил ключик в
замок и осторожно, словно это был хрупкий древний папирус, вынул сложенную
вдвое и обвязанную крепким шнуром папку - такую знакомую желтую папку
"личного дела". Да, да, именно так: "Личное дело ефрейтора Адольфа Гитлера
(Шикльгрубера)".
Толстые пальцы министра долго и неловко распутывали узел шнура. Так и
не справившись с этим делом, Геринг разрезал его и нетерпеливо развернул
папку. Перед ним лежали пожелтевшие от времени газетные листы, тщательно
вшитые в папку.
Геринг откинулся в кресле. Кровь бросилась в голову. Багровая завеса
закрыла от него мир, и удары крови в висках застучали тяжкими молотами. Он
судорожно, с хрипом, вцепился в край стола. Ему казалось, что это - конец...
Но вот кровь начала отливать от головы. Геринг снова обрел возможность
видеть и соображать. Первое, что вошло в поле его зрения, - ридикюль из
сафьяна и желтая папка. Одним движением руки Геринг сбросил все это на пол.
Неуверенно поднялся и с остервенением отшвырнул папку ногой еще дальше.
Рыча, как раненое животное, побрел к двери, с трудом передвигая невыносимо
тяжелевшие ноги. Это было длинное путешествие: итти приходилось вокруг всей
огромной комнаты, чтобы иметь возможность держаться за стену.
На полпути в сознание проникло резкое жужжание. Еще в еще. Геринг
несколько раз удивленно моргнул и оглянулся на столик с телефонами. Да, это
был его личный, самый секретный телефон. Геринг с трудом вернулся к столу и
взял трубку. Сразу узнал голос Кроне:
- Экселенц, это ужасно: нас провели!
- Сопляк! - прохрипел Геринг и, выпустив трубку, всем телом упал прямо
на загромождавшие стол телефонные аппараты.
На том конце провода Кроне осторожно опустил трубку на рычаг. Его
тонкие губы едва заметно раздвинулись в усмешке. Ему нравился результат
операции: документы были слишком интересны, чтобы передавать их Герингу.
Толстяк очень обманывается, воображая, будто Кроне предает интересы своего
непосредственного начальника Гиммлера во имя необыкновенной любви к туше
имперского министра, ради жалких "милостей", которые может излить на него
"наци No 2"! У Кроне есть свои хозяева. Им он служит, и их милости его
интересуют. Милости в долларах, регулярно поступающих на текущий счет в
"Нэйцшл сити бэнк", а не подачки от случая к случаю в жалких гитлеровских
марках. Не может же он сказать Герингу, что его интересуют доллары
Ванденгейма!
Избегая свидания с Герингом, Кроне потратил следующий день на то, чтобы
изготовить микропленку с бумаг личного дела Гитлера. Микропленка была
тщательно упакована в крошечный патрон и, одному Кроне известными путями,
очутилась на письменном столе Фостера Долласа. Для Джона Ванденгейма такое
"сырье", как пленка, не представляло интереса, как, впрочем, и самая папка
могла бы его заинтересовать лишь тогда, когда в ней появится надобность при
каких-нибудь переговорах с немцами. Тем не менее Доллас считал необходимым
увеличенную с пленки копию гитлеровского досье представить хозяину.
Изготовление такой копии и было им поручено лучшему эксперту. Но каково было
недоумение Долласа, когда этот эксперт решительно заявил ему:
- Фальшивка!
- Что?!
- Я говорю: это не подлинник, а всего лишь хорошо изготовленная
подделка "личного дела Гитлера".
- С чего вы взяли?! - грубо крикнул Доллас.
- Если вы мне не верите, можете проверить это в самых авторитетных
учреждениях, - невозмутимо ответил эксперт.
- Не говорите глупостей! - не унимался Доллас. - За этот документ
заплачены огромные деньги.
- Это не довод... По миру ходило пять "подлинных" Джоконд, ни к одной
из которых никогда не прикасалась кисть Леонардо. За каждый из этих
"подлинников" был" уплачены сказочные суммы. От этого ни один из них не стал
подлинней.
- Негодяй!
- Простите...
- Ах, перестаньте! Это относится не к вам. Я зарою живьем в землю того,
кто прислал эту гадость.
Эксперт покачал головой.
- Не делайте скороспелых выводов об этом человеке, - сказал он. - Он
сам мог добросовестно заблуждаться насчет подлинности досье.
- Каждый обязан был знать, что покупает.
- Распознать фальшь этого документа может только настоящий специалист.
Подделка выполнена довольно тонко.
- Тонко, тонко! - передразнил его Доллас и отер об штаны вспотевшие
ладони. - Эта "тонкость" будет теперь висеть на моем счету... Кто оплатит
мне ее стоимость?
- Я не утверждаю, что тут фальсифицировано содержание документа. Скорее
всего, оно идентично оригиналу и может принести вам пользу, при условии, что
подлинник не находится в руках самого Гитлера.
- Он так же стремится получить его, как мы.
- Тогда вам не о чем печалиться. Мы можем попытаться изготовить по этой
копии экземпляр, которого он и сам не отличит от подлинника.
- Ну да, - иронически воскликнул Доллас. - Теперь плати вам, а потом
какой-нибудь эксперт там, у Гитлера, заявит, что ваша копия - всего только
грубая фальшивка.
- Этого не случится, - авторитетно заявил эксперт. - Я ручаюсь за все,
что выходит из моей лаборатории.
Доллас смахнул ладонью росу пота, выступившую на его голом черепе, и
снова отер руку о штаны, нисколько не стесняясь брезгливо поморщившегося
эксперта.
- Нет, - сказал он решительно, - мы должны иметь подлинник. Только
подлинник... И мы его добудем.
- Желаю успеха, - иронически проговорил эксперт.
Если бы стоило верить в сверхъестественные силы, то, может быть, можно
было бы поверить и тому, что при помощи неких флюидов мысли американского
эксперта были рождены тем, что действительно происходило за много тысяч
километров от Нью-Йорка, в тихом рабочем кабинете папского нунция в Мюнхене
кардинала Эудженио Пачелли.
Скромный монах-иезуит, не глядя в глаза кардиналу, с "видом не
заносчивым, но и не слишком униженным", как того требовал устав ордена,
ровным голосом докладывал о том, что поручение нунция выполнено луганским
банком "Институт религиозного дела":
- ...Подлинник личного дела этого человека, - говорил монах, не называя
имен, - изъят у владелицы и представлен вашей эминенции. Копия с дела - в
руках того, кто стремился захватить документы для доставки некоей высокой
особе в Германию...
Пачелли понял, что речь идет об агенте Геринга, преследовавшем фрау
Бредов.
- Надеюсь, - сказал он, - копия достаточно хороша.
- Мы в этом уверены, монсиньор.
- А что получила владелица?
- Пачку старых газет, монсиньор.
При этих словах едва заметная улыбка промелькнула на лице кардинала.
Черты иезуита оставались непроницаемо спокойными.
- Значит ни владелица, ни те, кто за нею стоит, не смогут использовать
даже копию в целях шантажа государственного деятеля, чье имя они желали
замарать?
- Если только им не удастся сделать это при помощи старых номеров
"Брачной газеты".
На этот раз Пачелли не счел нужным скрывать улыбки:
- Недурной "брак" предстоит ее обладателям.
Полузакрыв глаза, он представил себе фигуру Шлейхера, для которого, он
знал, работал Бредов. Он вовсе не был уверен в том, что для Шлейхера
подобный подарок не равносилен смертному приговору...
- Благодарю вас, брат мой, - мягко проговорил нунций, - господь да
благословит вас за ваше усердие. Я в самых лестных выражениях донесу его
святейшеству о вашей прекрасной работе и не сомневаюсь: святой отец не
оставит вас своим апостольским вниманием...
Монах склонил голову под благословением кардинала.
После его ухода Пачелли снова раскрыл доставленный ему из Лугано
портфель с "делом Гитлера", еще раз просмотрел компрометирующие документы.
От удовольствия он даже потер руки: с этих документов будут изготовлены
копии. Они будут неотличимы от подлинников. Через папского нунция в Вене
кардинала Иницера Пачелли препроводит копии австрийскому канцлеру Дольфусу,
который обещал пополнить "дело" только ему одному известными, еще более
пикантными подробностями из биографии фюрера. В полном виде это досье
представит собою документ разительной силы. Оставаясь в руках Пачелли,
подлинники будут служить могучим оружием в делах, которые ему предстоит
иметь с Гитлером.
Он еще раз нежно свел над папкой концы пальцев - тонких и длинных, с
тщательно отточенными ногтями, словно призывая благословение всевышнего на
ценные документы.
Через день, отдавая секретный приказ об изготовлении копий для
Дольфуса, Пачелли и не подозревал, что это будет то, что на языке
канцеляристов называется "копия с копии". Он не знал, что подлинное досье
вовсе не было в его руках - оно уже лежало в сейфе "черного папы" - генерала
ордена иезуитов кардинала Ледоховского.
Копии были изготовлены и препровождены кардиналу Иницеру для Дольфуса.
27
Все складывалось прекрасно. Рем разрешил Отто отпуск. Даже выдал
некоторую сумму на лечение, посоветовав запивать всякое лекарство коньяком.
С этим толстяком можно иметь дело!
Сияющий, стряхнув с себя, все тревоги, Отто пришел в "Альпийский
цветок". Весело насвистывая, он наблюдал за тем, как проворные руки Сюзанн
укладывали чемоданы. Жизнь наладится! Нужно только удрать отсюда.
Какой-нибудь тихий пансион приютит его на две недели отпуска. Он не оставят
здесь своего адреса.
Через час наемный автомобиль катился по прибрежной дороге на север. До
поезда оставалось еще довольно много времени. Отто решил позавтракать в
Кальтенбрунне. Он не был большим поклонником природы, но открывшаяся с
веранды кафе панорама очаровала даже его. Он молча курил, не обращая
внимания на болтовню Сюзанн, когда к столику подошла кельнерша.
- Вас просят к телефону.
- Вы ошиблись, фройлейн! Меня никто не может вызывать, - сказал Отто.
- Простите, я думала, вы капитан фон Шверер!
- Нет, я не тот, за кого вы меня приняли!
Будь что будет, он не подойдет к телефону и не вернется в Висзее!
Здесь, вдали от Рема, было беззаботно, спокойно. Отто не спешил.
Наконец он расплатился. Но в тот момент, когда он уже собирался надеть
фуражку, около кафе, скрипнув тормозами, остановился автомобиль. Из-за руля
выскочил худощавый человек и взбежал по ступеням. Отто едва не выронил
фуражку: перед ним стоял Кроне.
- Проводите девчонку и немедленно возвращайтесь в Висзее!
- Но... я получил отпуск.
- Вы получите отпуск тогда, когда я прикажу вам его взять. Через два
часа я буду звонить вам в "Альпийский цветок".
С этими словами Кроне уселся за столик.
В Висзее Хайнес встретил Отто таким взглядом, что тот почувствовал
холодок, пробежавший по спине. Можно было подумать, что Хайнес знает
истинную причину его возвращения и только делает вид, будто верит наскоро
придуманному рассказу.
Весь следующий день прошел в непрерывных совещаниях Рема с приезжавшими
и вновь уезжавшими предводителями штурмовиков. Вечером 28 июня Отто снова
пришлось сопровождать Рема в Мюнхен. На этот раз не было молчаливых шпалер
штурмовиков на улицах. Они собрались в казармах.
Окончательный смысл всего происходящего стал Отто ясен после эпизода в
казарме личной охраны Рема. Под мрачными сводами старинного зала сидели
здоровенные детины, один другого страшней. На этот раз они были в форме.
Из-за голенищ сапог торчали стальные прутья. При входе Рема все вскочили.
Лес рук поднялся в приветствии:
- Хайль Гитлер!
Рем остановился на пороге, расставив толстые, как бревна, ноги. Его
налившиеся кровью глазки сверкали, шея раздулась над воротником.
Не очень громко, но так, что это дошло до каждого, он хрипло
скомандовал:
- Отставить!
Руки штурмовиков опустились. Наступило удивленное молчание. Рем
произнес почти по складам:
- Вы приветствуете только меня!
Он обошел штурмовиков, испытующе вглядываясь в их лица. Вернувшись к
двери, влез на стул и оглядел собравшихся.
- Ну?
В ответ кто-то крикнул:
- Хайль Рем!
Хриплый рев сотни глоток потряс своды зала:
- Хайль Рем! Хайль Рем! Хайль Рем!
Рем с трудом слез со стула, показав штурмовикам туго обтянутый
коричневыми штанами зад.
Из этого немногословного собрания Отто понял больше, чем за все
предыдущие дни размышлений. Он должен был стиснуть зубы, чтобы не ляскнуть
ими от страха на виду у всех:
Рем вернулся в Висзее к утру 29-го. Отто не успел раздеться, как
послышался телефонный звонок. Его требовал Кроне, - сейчас же, как можно
скорее!
Местом их встречи, как всегда, была маленькая комната укромного домика,
прятавшегося в густой рощице на склоне Цвергельберга. Отто ни разу не видел
в этом домике ни одной живой души, кроме самого Кроне. Но на этот раз за
столом против Кроне сидел человек среднего роста с продолговатым бледным
лицом. Он был в плаще с поднятым воротником. Он сидел согнувшись, обхватив
ладонями стакан с горячим молоком, которое отпивал медленными, осторожными
глотками. Здороваясь с Отто, он не назвал себя. Отто неприятно поразила
рука, которую небрежно сунул ему незнакомец, - она казалась совершенно
лишенной костей и не ответила на пожатие. Словно Отто сжал горсть податливых
холодноватых червей.
За пенсне почти не было видно глаз незнакомца. Свет падал на стекла
так, что Отто видел в них только крошечное отражение лампы. Но он был
уверен, что взгляд незнакомца устремлен на него. Отто опустил глаза и стал
наблюдать, как на поверхности молока образуется тонкая дрожащая пенка;
благодаря яркому боковому освещению он различал мельчайшие, как рисунок
муара, складочки на этой пенке, и ему казалось, что самое важное - не
потерять из виду, как формируется трепещущий рисунок.
Незнакомец подул на молоко - пенка сморщилась. Он сделал глоток и
вопросительно взглянул на Кроне.
Кроне приказал Отто рассказать о поездке с Ремом в Мюнхен. Отто хотел
отделаться коротким пересказом того, что видел, но всякий раз, когда он
замолкал, опуская какую-нибудь деталь, незнакомец быстро поднимал на него
взгляд, и слова сами слетали с языка Отто.
Когда Отто кончил рассказывать, человек в пенсне допил молоко и встал.
Воротник его плаща отогнулся. Отто увидел шитье черного мундира. Такое шитье
мог носить только один человек во всей Германии. Этим человеком был
Гиммлер... Гиммлер прошелся по комнате. Остановился и молча кивнул Кроне.
Тот сказал, обращаясь к Отто:
- Темнота наступает к десяти. В десять вы вызовете Рема к задней
калитке сада...
При воспоминании о Хайнесе тошнота поднялась к горлу Отто. Но возразить
не было сил.
- Вы должны иметь оружие, - сказал Кроне.
Отто облизал пересохшие губы:
- Оно при мне.
- Покажите!
Отто положил в руку Кроне маленький маузер. Кроне вынул обойму и
осмотрел патроны.
- Нет, - сказал он и достал из кармана другой пистолет. Он показал Отто
красные головки разрывных пуль.
Отто нашел в себе силы сказать:
- Но... это невозможно...
На лице Кроне появилась улыбка, та самая вкрадчивая улыбка, какую Отто
запомнил с их первого свидания.
Он покорно взял пистолет.
За окном послышалось шуршание шин по песку. Кроне выглянул и сказал
Гиммлеру:
- Ваш авто.
Гиммлер ушел, не попрощавшись.
Отто так и не услышал его голоса. Автомобиль уехал. Кроне достал из
буфета бутылку коньяку, налил большую рюмку и пододвинул Отто.
- Я вас рекомендовал, а вы ведете себя, как школьник.
Отто медленно выпил коньяк.
- Я не смогу оставаться у штурмовиков, - сказал он.
- Ваша работа не станет обременительней от перемены места. - Кроне
поднял рюмку. - За здоровье личного адъютанта генерала фон Гаусса!
- Опять рейхсвер?!
Кроне взглянул на часы.
- Теперь - в постель, - сказал он. - Можете спать до вечера.
Придя на виллу, Отто узнал, что Рем и Хайнес в саду. Он обошел всю
центральную часть парка. В одной из боковых аллей он издали увидел тощую
тень Хайнеса. Отто свернул в кусты и осторожно, по газону, подошел с другой
стороны к скамейке, на которую только что сели Хайнес и Рем. Отто понимал,
что если его здесь увидит кто-нибудь из охраны Рема, то его не спасет даже
положение адъютанта.
Отто слышал каждое слово. Рем говорил громко:
- Гитлер сам назначил тридцатое июня. Он сказал: "Я вынесу свое решение
там, на встрече командиров в Висзее".
- Вот сволочь!
- Он будет здесь в моих руках.
- Вся прислуга у "Хайнцельбауэра" сменена.
- Чорт с нею!
- Люди Гиммлера заполняют все окрестности.
- Чорт с ними!
- Ты стал непозволительно самонадеян. Эти сволочи держат камень за
пазухой. А какой - не могу понять. Геринг распустил всю свою личную охрану,
- задумчиво произнес Хайнес.
- Дурак, это были мои лучшие люди. Я уступил их ему.
- Поэтому он и заменил их эсесовцами, которых притащил из Франконии.
Далюге вызван из Померании. Все это мне не нравится.
- Перестань каркать, - раздраженно проворчал Рем. - Я им еще покажу,
кто я такой!.. Всем! И Адольфу и генералам вместе с господами из Клуба
Господ. Додуматься до того, чтобы заставить Союз офицеров исключить меня из
списков!.. Меня!
- И после этого они хотят, чтобы штурмовики им в чем-нибудь верили...
Когда же приедет Карл?
- Должен быть с минуты на минуту. Он чего-то боялся, говорил о каких-то
документах.
- Он прислал их мне. Это описание поджога рейхстага.
- Ах, это! Он советовался со мною. Я сказал ему: не писать слишком
откровенно. Не вставил ли Карл какие-нибудь имена, которые не следует
опубликовывать? - обеспокоенно спросил Рем. - Уж нет ли там и нас с тобою?
- Да, он нас называет.
- Дай, дай сюда, - сказал Рем. - Даже если уберут Карла, мир еще не
будет разрушен и нам с тобою нужно будет жить.
- Не думаю, чтобы дело ограничилось Карлом.
- Вечно ты хнычешь. Дай же письмо!
Хайнес неохотно протянул Рему конверт. Рем вынул лист и попытался
что-либо прочесть при свете зажигалки.
- Что за чорт, я ничего не могу разобрать.
- Да, вечером плохо видно. Карл написал это на желтой бумаге.
- Что за глупость!
- Это та, неразмокающая. Мы взяли у Александера.
- А! - Рем сложил конверт вдвое и сунул в нагрудный карман. - Прочту
дома.
- Только верни, смотри.
Внезапно Хайнес вскочил и вгляделся в кусты:
- Кто там?!
Он раздвинул ветви.
Отто стиснул зубы и задержал дыхание.
- Твои нервы ни к чорту! - сказал Рем.
- Мне стоит труда заставить себя не пристрелить этого твоего Шверера.
- Что ты против него имеешь?
- Он их человек. У Геринга и Гиммлера чересчур много денег, чтобы нам с
ними тягаться. Нужно как можно скорее договориться с Рейнландом.
- Они сами придут ко мне договариваться.
- Деньги, деньги, Эрнст. Без них - крышка.
- Они потекут, когда выяснится, что сила на нашей стороне.
- Не знаю, Эрнст, право не знаю... Мне кажется, это не та
последовательность: деньги там, где сила. Не обстоит да дело наоборот: сила
там, где деньга?
- Без меня всем им крышка: и Круппу и Тиссену - всем.
- Они договорились с Гитлером у тебя за спиной.
- Дай мне только захватить его самого.
- А если он не придет?
- Тридцатого утром он будет здесь!
Рем поднялся и, взяв Хайнеса под руку, пошел к дому.
- Тебе нужно полечить нервы, старина.
...Гитлер должен приехать тридцатого! Знал ли об этом Кроне? Весь район
наверняка будет под усиленной охраной. Отто не успеет сделать и шагу после
своего выстрела... Холодный озноб охватил его. Связаться с Кроне не было
возможности. Приходилось действовать на собственный страх и риск. А Хайнес,
словно предчувствуя что-то, ни на шаг не отходил от Рема.
Вскоре на вилле стали заметны приготовления к приезду важных гостей.
Отто взглянул на часы: без десяти десять:
- Мне нужно вам доложить кое о чем, - набравшись храбрости, сказал он
Рему.
- Докладывайте, - ответил тот.
Отто оглянулся: всюду был народ.
- Может быть, выйдем в сад? Мне бы хотелось...
Рем вышел на веранду. Отто ощупал карман, где лежал пистолет Кроне. В
тот момент, когда они уже спускались по ступенькам к аллее, сзади
послышались тяжелые шаги.
- Алло! Эрнст, вернись-ка, ты тут нужен!
Это был Хайнес.
Взяв Рема под руку, он настойчиво повел его назад, к дому, и, оставив
его там, вернулся, жестом пригласив Отто следовать за ним.
Хайнес направился прямо туда, куда Отто собирался отвести Рема. Шагов
за десять до калитки Хайнес остановился и резко бросил:
- Вы глупец, Шверер! Эта игра не для вас.
Рука Хайнеса мелькнула в воздухе. Отто быстрым движением уклонился от
наведенного на него пистолета и послал в голову Хайнеса разрывную пулю. В то
же мгновение Отто увидел почти рядом с собою Кроне.
- Кто это?
- Хайнес, - пробормотал Отто.
- О, идиот!
Быстро обшаривая карманы убитого, Кроне не слышал, как в боковой аллее
раздались быстрые шаги. Отто сразу узнал тяжелую походку Рема. Та же
уверенность, что внезапно овладела Отто, когда он увидел направленный на
себя пистолет Хайнеса, руководила им теперь. Он нагнулся к оброненному
Хайнесом пистолету. Прежде чем Кроне успел поднять голову, Отто выстрелил
ему в спину.
- Что это! - задыхаясь, крикнул Рем.
- Вот... он стрелял в Хайнеса!
Хриплый вопль вырвался из груди Рема:
- Эдмунд?!
- Эдмунд... - бормотал Рем. - Сволочи!.. Вот с кого они начали... - Он
тяжело поднялся, ткнул ногой тело Кроне. - Нужно было взять его живым!
- Я думал, что успею спасти Хайнеса.
Несколько человек бежали со стороны дома. Первым подбежал Карл Эрнст.
Мельком взглянув на трупы, он крикнул:
- Скорей! Мы должны уехать сейчас же...
Рем неуклюже побежал по аллее. Отто остался в тени деревьев.
Прочь отсюда! Как можно скорее и как можно дальше... Отто рванул
железную калитку и в тот же момент получил сильный удар по голове.
Он не помнил, как его подхватили и бросили в автомобиль. Несколько
охранников прыгнули в машину, и она исчезла в темноте.
Автомобиль, увозивший Отто, был уже далеко, когда Кроне зашевелился и,
отталкиваясь от земли локтями, пополз к калитке.
В голове гудело так, словно тут, совсем рядом, работал авиационный
мотор. Отто осторожно разомкнул веки и увидел, что лежит в самолете, на полу
между креслами. В креслах сидят люди. Их сапоги у самого его лица.
Над Отто раздался насмешливый возглас:
- Эй, ребята, он пришел в себя!
- Врач велел сделать ему укол, - произнес другой голос.
Отто сделал попытку привстать, но сапог эсесовца прижал его к полу.
- Ну, ну, спокойно! Эсесовец нагнулся со шприцем в руке.
- Я сам, - пробормотал Отто.
- Валяй!
Но второй эсесовец перехватил шприц.
Отто поспешно засучил рукав. Эсесовец с размаху вонзил иглу. Отто
застонал и принялся растирать вздувшийся на руке желвак.
Спрашивать, куда и зачем его везут, было бы бесполезно. Но странно -
страх проходил. Да, Отто отчетливо сознавал, что страха больше нет. Так вот
зачем ему сделали укол! Чтобы он не потерял голову от страха.
Отто не заметил, как уснул. Он проснулся от толчка при посадке
самолета.
Переступая порог кабины, Отто в отсвете сигнальных огней увидел
знакомые контуры аэровокзала Темпельгоф, иглу пилона над командной вышкой.
Он в Берлине.
Через минуту он сидел в просторном автомобиле рядом с офицером. В
потемках Отто не мог разглядеть его форму. Тускло отсвечивало серебро
погонов. Но именно эта деталь и успокоила Отто: не гестаповец!
Офицер предложил Отто папиросу, но ни на один его вопрос не ответил.
Наконец автомобиль остановился. Офицер вышел и жестом пригласил Отто
следовать за ним. Тот успел только заметить, что они входят в большой
особняк. В просторном вестибюле лакей принял их фуражки. Он не задал
спутнику Отто никакого вопроса, из чего Отто заключил, что офицер здесь свой
человек.
Кабина лифта бесшумно взлетела на второй этаж. Они очутились в нарядной
приемной с большим столом, заваленным альбомами.
Офицер указал Отто на кресло и скрылся за массивной дверью. Отто искоса
взглянул на серебряную табличку на переплете одного из альбомов. Первые
слова были: "Герману, Герингу..."
Он у Геринга!
Дверь, за которой скрылся офицер, бесшумно распахнулась, и в ней
показались двое в черных мундирах гестапо. Они прошли через приемную, не
взглянув на Отто. Еще несколько минут томительной тишины. Новые гестаповцы,
- опять двое, - появились в приемной и уселись в креслах по другую сторону
стола. У одного из них на левой щеке был шрам в виде двух полумесяцев,
сходившихся концами. Отто определил след укуса человека. На воротнике этого
эсесовца Отто разглядел шитье бригаденфюрера. У его соседа были петлицы
группенфюрера. Важные птицы!
В дверях кабинета показался адъютант:
- Господин Далюге!
Группенфюрер поднялся и пошел в кабинет. Отто ждал, что дверь, как и
прежде, бесшумно затворится, но адъютант пригласил и бригаденфюрера со
шрамом. И снова дверь не затворилась. Адъютант обернулся к Отто:
- Прошу.
Мысли вихрем неслись в голове Отто. Нет, повидимому, речь идет не о
простом допросе! Предстоит что-то совсем иное.
Всем существом своим ощущая непонятную бодрость. Отто прошел в дверь.
Перед ним была огромная комната, затянутая по стенам темнозолотой
парчой. В многочисленных бра на стенах вместо электрических лампочек
театрально мерцали восковые свечи. Но то, что Отто увидел в следующий
момент, поразило его больше золотых обоев и больше свечей. Прямо напротив
входа на пространстве стены, свободном от картин и бра, висел огромный
старинный меч палача. Ржавчина на тусклой стали казалась пятнами запекшейся
крови. Этот меч висел здесь как символ взятой на себя Герингом миссии
начальника прусской тайной полиции, министра внутренних дел и правой руки
фюрера, Геринга, бросившего когда-то крылатое словцо о том, что с его
приходом к власти покатятся головы.
В ту же минуту Отто увидел и самого Геринга. Он сидел за непомерно
большим, как и все в этом каб...
